Расстаемся ненадолго

Но Анна Степановна переборола себя, поднялась. На ноги больно ступить, в плечах ломота, правый бок, раненный, в каком-то тупом одеревенении.

Сколько же нынче пройдено? И сколько случалось проходить, пробегать до ранения? Наверняка меньше… Намного меньше! Значит, силы уже не те. Да и во рту со вчерашнего дня – ни росинки…

Есть не хотелось. Мучила жажда, хоть день дождливый, в колее и обочь дороги поблескивают лужи. Зачерпнуть бы пригоршней из лужи, напиться, да вдруг хвороба какая привяжется? Совсем некстати – в чужих-то местах, где и работы будет по горло, и, понятно, трудностей всяких тьма.

С пригорка в самом деле открылась деревня. Большой зеленый выгон тянулся к речке, прямо-таки белея от гусиных стад. Речка сверкала за выгоном и исчезала за постройками, за густыми изумрудными зарослями каких-то деревьев – издали не определить. По рассказам спутников Трутикова знала, что это речка Битюг. Кое-где с пригорков она и раньше проглядывалась.

Где же тут школа? Вон церковь, высокая, белая, без крестов. Поодаль от деревни желтеет новый амбар. А дома, который можно было бы принять за школу, не видно.

Подле деревни ни души, не у кого спросить. Лишь мальчуган лет шести гоняется с хворостиной за гусями. Анна Степановна и подозвала его:

– Есть тут у вас школа?

– Есть, – мальчишка махнул хворостиной в сторону улицы, – вон она!

Анна Степановна еще раз посмотрела на деревню, но и теперь ничего, похожего на школу, не увидела.

– Это Старая Чигла? – спросила она.

– Нет. Новая.

– А где же Старая?

– Да вон же! – И малыш снова махнул хворостиной куда-то в сторону деревни.

Только на деревенской улице Анна Степановна узнала, что до Старой Чеглы еще три километра. Она испугалась их больше, чем утром тридцати. Ни за что не дойти… Может, спуститься к речке, разуться, напиться воды и полежать часок-другой, отдохнуть? А в Старую Чиглу прийти вечером. Не сегодня ведь занятия в школе…

За деревней речка отдалилась, и Анна Степановна уже было повернула к ней, как вдруг увидела – по дороге, боковой, кто-то едет на арбе, подгоняя волов длинным прутом.

– Цоб-цобе, цоб!

Анна Степановна прошла к этой дороге, остановилась: если погонщик повернет в Новую Чиглу, она спустится-таки к речке, а если в Старую, то попросит подвезти.

– Цоб-цобе, цоб!

Волы брели медленно, лениво помахивая хвостами. Повозка приближалась.

А голос у погонщика вроде бы знакомый… Но… мало ли что может померещится в таком-то состоянии да еще в чужих краях!

…На арбе ехала Вера. Анна Степановна, враз забыв об усталости, жажде, обо всем на свете, с радостным криком бросилась навстречу. Вера не сразу догадалась, что это к ней бегут, не узнала своего завуча.

– Вера Устиновна! Верочка, милая!..

Анна Степановна ухватилась за грядки арбы, заплакала. Вера остановила волов, спрыгнула, обняла ее и целовала, целовала, как родную мать.

Потом сели рядышком на арбу, поехали. Анну Степановну уже не волновало, куда повернут волы, в Старую Чиглу или в Новую: она никак не могла унять буйной радости, что после таких-то дорог, после стольких мытарств нежданно-негаданно повстречала землячку. Где б ни жила Вера, близко ли, далеко, все равно теперь будут они вместе, а значит, все идет к лучшему.

Волы повернули на Старую Чиглу.

– Вы там, Верочка?

– Там, в школе, – Лагина махнула прутом на правого вола, повернувшего было с дороги. – Это ж мы горох в скирды свозили, да вот дождь навалился…

– А меня тоже сюда направили, – радостно сообщила Анна Степановна. – Будем вместе, как дома. – И вдруг помрачнела: – Как-то сейчас у нас дома?

Взгляд ее упал на свежую траву, которой была выстлана арба, на свои стоптанные туфли. Рядом – чьи-то старые чувяки из прелых шнурков иль веревочек, подшитые сыромятной кожей. Босые, исцарапанные стерней ноги Веры успели загореть до черноты…

– Как здорово, что вы приехали, – вздохнула Лагина, и в голосе ее столько душевности, тепла, что Анна Степановна снова обнимает Веру и едва не плачет от радости.

– Вы будете у нас вместо матери, – говорит Вера, – здесь, кроме меня, еще две молодые учительницы из Белоруссии. Попали сюда и не знаем, за что браться, с чего начинать. А делать что-то надо: школа здешняя далеко не из передовых.

Анна Степановна снова, уже мельком глянула на чувяки и с болью подумала: «Неужели это Верина обувка?» Рядом с ними ее туфли выглядели совсем роскошно. И чтобы Вера не разгадала ее мыслей, заговорила о другом:

– Почему у вас вожжей нет?

– А волы и так идут. Махни прутом с правой стороны – пойдут налево, махни с левой – вправо пойдут.

Издали Старая Чигла выглядела беднее Новой Чиглы, хоть деревня эта была намного большей. Лежала она в лощине меж холмов, пологими склонами сходящих к самой речке. С околицы – несколько маленьких, доживающих свой век изб. Ни выгонов, ни лесных угодий. Ухабистая дорога вползала прямо в улицу и тут раздваивалась, виляла, обминая телеграфные столбы и лужи. И все же, когда въехали, Анна Степановна почувствовала, что в этой деревне есть что-то симпатичное, уютное, есть то, к чему быстро привыкаешь, а потом долго вспоминаешь, жалеешь, когда приходится расставаться. В каждом дворе – фруктовые деревья. Хоть и небольшие они, и, пожалуй, не лучших сортов – ранеты, сливы, вишни, однако украшают дворы, палисадники, улицу. За гумнами, особенно в сторону речки, тянутся черноземные, видно, щедрые на урожай огороды. А дальше зеленеет бахча. Сторожка, словно копна сена, стоит посреди огромной плантации…

Переехали мостик на улице, под которым тонким ручейком струилась ключевая вода, и волы остановились, хотя ярмо под напором арбы полезло им на рога.

– Цоб-цобе-е! – закричала Вера, угрожающе взмахнув прутом. Волы равнодушно мотнули хвостами и пошли дальше.

– Здесь кооператив наш, – объяснила Вера, – вот в этом доме с закрытыми ставнями. Кооперативщица, верно, на обед ушла. Мужики, как едут, частенько останавливаются здесь, забегают… Вот волы и привыкли.

Анну Степановну это рассмешило.

– Неужто такие понятливые?

– О, хитрые! А сильные какие! Не знаю, почему это у нас не додумаются использовать волов на полевых работах.

– И бегать умеют?

– У нас, женщин, нет, не бегают. Только мужчины, бывает, поднимают им настроение. Есть тут один старый вол, большущий, как слон, так его никакими силами не заставишь бежать. Живет по своим законам: хочет – везет, не хочет – развалится на дороге и будет лежать. Хоть тресни – не поднимешь! Бывает, послушается, встанет, если принесешь чего-нибудь вкусненького, а иной раз и это не помогает… А вон и школа наша! – Вера приподнялась, села на било. – Там и сельсовет, и почта, и медпункт. Главный центр! Трибуна посреди площади. Видно, и митинги здесь проходят, и все…

В конце улицы, на самом высоком месте, Анна Степановна увидела одноэтажное, но довольно приметное здание школы. Некогда оно было покрашено охрой и, верно, украшало всю площадь. Теперь охра облезла, лишь в пазах остались желтые полосы. И все-таки здание издали радовало глаз, выглядело почти новым.

Подле школы паслись свиньи, утки, куры.

– Директорская ферма, – кивнула Вера.

– Ничего себе фермочка! – засмеялась Анна Степановна. – Пожалуй, побольше, чем у нашего Жарского.

Подъехали к небольшому домику с высоким крыльцом.

– Тпру-у, – протянула Вера. – Вот здесь мы и живем! – Ловко соскочила с воза. – Пошли к нам! – Взяла чувяки, подхватила Анну Степановну под руку.

От входных дверей сквозной коридор вел к другим, через которые можно выйти на огород. В коридоре стояли ведра с водой, на стене висели подойник, решето, несколько пучков укропа, связка чеснока. По правую руку – двое дверей: одна в большую комнату, где жил хозяин, старый фельдшер, с женой, и вторая в меньшую, Верину.

В продолговатой, еще не оклеенной обоями комнате с одним окном на огород женщин встретила черноглазая девушка с ребенком на руках. Босоногая, как и Вера, но в хорошо отутюженном платье с узеньким пояском. Прическа гладкая, с проборчиком посередине, на плечи спадают две красивые темно-каштановые косы.