Страница 35 из 83
То же самое они проделали с Хасаном, привязав его в восьми футах справа от меня.
Морби так установил свой фонарь, чтобы тот высвечивал возле нас желтый полукруг. Возле него самого, как статуи дьяволов, стояли четыре курета.
Морби улыбался. Он прислонил карабин к каменной стене, что была у него за спиной.
— Это Долина Спящих, — сказал он нам. — Тот, кто здесь спит, не просыпается. Однако мясо здесь не портится, что обеспечивает нас в неурожайные годы. Перед тем как мы вас здесь оставим… — Он повернулся ко мне: — Видел, куда я поставил карабин?
Я не ответил.
— Думаю, твои внутренности до него достанут, Комиссар. Во всяком случае, я сейчас это проверю. — Он вытащил кинжал из-за пояса и приблизился ко мне. Четыре получеловека шли за ним. — Кто, по-твоему, из вас храбрее, ты или араб?
Ни я, ни Хасан не ответили.
— Ну что ж, вы сами про себя это узнаете, — процедил он сквозь зубы. — Ты первый!
Он выдернул края моей рубашки и вырезал ее спереди, медленно и многозначительно описывая круги ножом в двух дюймах от моего живота и внимательно вглядываясь мне в лицо.
— Боишься… Лицо еще этого не выдает, но выдаст. — Затем: — Смотри на меня! Я буду вводить лезвие очень медленно. Когда-нибудь я тобой пообедаю. Что ты на это скажешь?
Я засмеялся. Неожиданно рассмеяться — это было куда как кстати.
Лицо Морби скривилось, а затем вытянулось, словно озадачившись на миг.
— Ты, часом, не рехнулся от страха, Комиссар?
— Перья или свинец? — спросил я его.
Он знал, что это значит, и хотел что-то сказать, но тут услышал, как примерно в двадцати шагах от него щелкнул камушек. Его голова дернулась в ту сторону.
Последнюю секунду своей жизни он истратил на вопль, пока Бортан, всей мощью своего прыжка опрокинув его на землю, не снес ему голову с плеч.
Явился мой гончий пес.
Куреты заверещали, поскольку его глаза как два горящих уголья, а зубы его как циркулярная пила, ростом с рослого мужчину. Хоть они, схватив свои мечи, и ударили его, бока у него как у армадилла. В Бортане добрая четверть тонны… и он не совсем тот пес, что описан Альбертом Пейсоном Терхьюном.
Он был занят с минуту, и, когда закончил, живых среди куретов не было — все были разорваны на куски.
— Кто это? — спросил Хасан.
— Щенок, которого я нашел в мешке, выброшенном волной на берег… мешок был плотный и не утонул. А в нем моя собака, — сказал я, — Бортан.
В более мягкой части его плеча была рана. В этой схватке он ее не получал.
— Он нас сначала искал в деревне, и его пытались поймать. Много куретов нашли свою смерть в этот день.
Бортан семенил лапами и лизал мое лицо. Вилял хвостом, фыркал по-собачьи, вертелся по-щенячьи и носился кругами. Он прыгнул на меня и лизнул в лицо.
— Хорошо, когда у человека есть собака, — произнес Хасан. — Я всегда любил собак.
После этих слов Бортан его обнюхал.
— Ты вернулся, ты, старый грязный сукин сын, — сказал я ему. — Разве ты не знаешь, что собаки все вымерли?
Он завилял хвостом, снова подошел ко мне и лизнул мою руку.
— Прости, что не могу почесать тебя за ухом. Однако ты знаешь, что мне бы этого хотелось, правда же?
Он завилял хвостом.
Я разжал и снова сжал пальцы правой руки, насколько это позволял узел. Делая это, я повернул голову направо. Бортан наблюдал — его влажные ноздри трепетали.
— Руки, Бортан. Мне нужны руки, чтобы освободиться. Руки, что развяжут мои узлы. Ты можешь их найти, Бортан, и привести сюда.
Он подхватил руку курета, лежавшую на земле, и положил ее к моим ногам. Затем поднял голову и помахал хвостом.
— Нет, Бортан. Нужны живые руки. Руки друзей. Руки, которые меня развяжут. Ты ведь понимаешь, правда?
Он лизнул мою ладонь.
— Иди и найди руки, чтобы освободить меня. Живые и преданные. Руки друзей. Ну, быстро! Пошел!
Бортан повернулся и побежал, остановился, оглянулся и затем задрал хвост.
— Он что, понимает? — спросил Хасан.
— Думаю, что да. Мозги у него не такие, как у обычной собаки, и он живет гораздо дольше, чем человек, чтобы научиться все понимать.
— Тогда будем надеяться, что он найдет кого-нибудь раньше, чем мы навечно заснем.
— Да.
Мы так и торчали там, и ночь была холодна.
Мы ждали долго. В конце концов мы потеряли счет времени. Мучительная судорога свела все наши мышцы. Мы были покрыты коркой крови из бесчисленных мелких ран, сплошь исцарапаны. От усталости и бессонницы кружилась голова.
Мы так и торчали там, и веревки врезались в нас.
— Думаешь, они доберутся до твоей деревни?
— Мы помогли им взять хороший старт. Надеюсь, у них довольно приличный шанс.
— С тобой всегда трудно работать, Караги.
— Знаю. Я и сам это заметил.
— …Как в то лето, когда мы заживо гнили в подземных казематах Корсики.
— Согласен.
— …Или когда мы добирались до вокзала в Чикаго, после того как в Огайо лишились всего оборудования.
— Да, дурной был год.
— Но у тебя всегда сложности, Караги, — указал Хасан. — «Рожденный завязать узлом хвост тигру» — это пословица о таких, как ты. С ними трудно. Я лично люблю спокойствие, прохладную тень, книгу стихов, свою трубку…
— Тише! Я что-то слышу. Это был стук копыт.
За скошенным лучом света из упавшего фонаря появился сатир. Движения его были нервные, он переводил взгляд с меня на Хасана, и снова на меня, и вверх, и вниз, и мимо нас.
— Помоги нам, рогатенький, — сказал я по-гречески.
Сатир осторожно приблизился. Увидел кровь расчлененных куретов и повернулся, словно хотел бежать отсюда.
— Вернись! Ты мне нужен. Это ведь я, играющий на свирели.
Он остановился. Его трепещущие ноздри раздувались, острые уши прядали.
Он вернулся, и, когда он обходил место, залитое кровью, на его почти человеческом лице отобразилась боль.
— Клинок. Возле моих ног, — сказал я, указывая глазами. — Подними его.
Похоже, ему не нравилась даже сама идея касаться того, что сделано человеком, особенно оружия.
Я насвистел последние такты моей последней мелодии.
Уже поздно, поздно, так поздно…
Глаза сатира увлажнились. Он вытирал их тыльной стороной своих покрытых шерстью запястий.
— Возьми лезвие и разрежь узлы на мне… Да не так, а то порежешься. Другим концом… Правильно.
Он поднял клинок как нужно и посмотрел на меня. Я пошевелил правой рукой.
— Веревки. Разрежь их.
Он стал разрезать. На это у него ушло двадцать минут, а мне стоило немало крови. Приходилось все время шевелить рукой, чтобы он не перерезал мне артерию.
Наконец он освободил мою руку и вопросительно посмотрел на меня.
— А теперь дай мне нож — я сам позабочусь об остальном.
Он положил лезвие в мою протянутую руку.
Несколько мгновений спустя я уже был свободен. Затем освободил Хасана.
Когда я обернулся, сатира уже не было. Я услышал, как вдали замирает отчаянный стук копыт.
— Бес простил меня, — сказал Хасан.
Мы поспешили назад от Горючей точки, обойдя стороной деревню и держа направление на север, пока не вышли на тропу, ведущую на Волос. Я так и не знал наверняка, Бортан ли разыскал сатира и каким-то образом послал его к нам или же это существо само нашло нас и вспомнило меня. Но Бортан не вернулся, так что я склонялся к последнему.
Ближайшим надежным для нас городом был Волос, примерно в двадцати пяти километрах на восток отсюда. Если Бортан побежал туда, где его узнают многие из моих родственников, то он еще не скоро вернется.
То, что я послал его за помощью, было абсолютно зряшным делом. Если он направился куда-нибудь помимо Волоса, тогда у меня нет ни малейшего представления о том, когда он вернется. Однако он нашел мой след, найдет и снова.
Мы шли и шли, так, чтобы вся дорога осталась позади. Через километров десять пути нас стало пошатывать. Мы знали, что без отдыха долго не продержимся, так что попутно обшаривали глазами местность в поисках какого-нибудь подходящего местечка для сна.