Реальность сердца

— Найти принца в этом монастыре, ваше преосвященство, будет совсем несложно. Необходимо срочно переправить его в другой. Кому из настоятелей вы можете доверять, как самому себе? Это должна быть обитель в Сеории, чем ближе к столице, тем лучше. Хорошо укрепленная обитель.

— Вы думаете, что кто-то рискнет покуситься на нее с оружием?

— Я в этом уверен. Я помогу защитить ее, но монастырь должен быть готов к длительной осаде. Мы не можем полагаться лишь на тайну. Тайна и сила — вдвое лучше, — коротко улыбнулся герцог.

— Тогда остается только Тиаринская обитель. Тридцать миль от Собры, там всегда многолюдно и достаточно солдат. Еще один послушник не привлечет к себе внимания, а вот любая попытка нападения…

— Резиденция главы Ордена? Смелое решение, ваше преосвященство. Согласится ли архиепископ? Он, конечно… — Гоэллон щелкнул пальцами вместо слов, и Жан вспомнил, что архиепископ Жерар — из рода Алларэ, а, значит, родич герцогу; но служение Церкви превыше уз родства.

— Вы можете не беспокоиться об этом, ваша милость, — покачал головой отец-настоятель. — Но не покажется ли ее устав слишком суровым для юноши?

— Юноша потерпит, ему полезно. Слышите, непоседливый вы мой? Вы будете жить, как обычный послушник. И если провинитесь, вас накажут, как обычного послушника. Что вы там делаете в подобных случаях? Сажаете на хлеб и воду? Элграс гордо вздернул нос, показывая, что хлеб и вода его нисколько не пугают. Отец-настоятель слегка улыбнулся, погладил бороду.

— Есть много способов вразумить бунтующего отрока. Необязательно лишать его пищи, можно и задать вдоволь уроков.

— Я согласен! Только тех уроков, правда?

— А эти уроки еще нужно заслужить, — подмигнул епископ Ириней. — Вот видите, герцог, с этим послушником весьма легко поладить.

— Простите, ваше преосвященство? Вы обучали Элграса как брата вашего ордена?! — вскинул голову герцог Гоэллон.

— Да, и он проявил незаурядные способности.

— Что ж, продолжайте. Но помните, что это — будущий король. Я запрещаю вам развивать его способности до той степени, что сделает его излишне чувствительным. Ваш первый долг — научить его жить с этим талантом в миру. Вы предупредите об этом братьев Тиаринской обители. Это ясно, ваше преосвященство?

— Отменно ясно. Разве вы не знаете, что вплоть до короля Арелиона королевских отпрысков наставляли братья нашего ордена? Эта традиция прервалась лишь на короле Лаэрте.

— Я-то знаю. Меня больше заботит, сумеете ли вы сделать это, не навредив. Будущий король удивленно хлопал глазами, явно не понимая, о чем идет речь. Брат Жан положил ему руку на плечо в молчаливом обещании объяснить все потом.

Герцог Гоэллон в очередной раз сумел изумить монаха своей предусмотрительностью. Он мгновенно ухватил суть дела и потребовал единственно верного. Сам Жан прекрасно понимал, о чем говорит герцог. Он давно уже не мог жить среди мирян дольше пары девятин. Слишком громкий, сумбурный, нестройный внешний мир сводил с ума. Такова была плата за полностью раскрывшийся и развитый дар. Элграсу это не нужно.

— Итак, вы тайно переправите принца в Тиаринскую обитель. Никто, кроме его спутников, их я выберу сам из вашей братии, и архиепископа не должен знать о том, кто он. Это мое второе условие. В обитель прибудет обычный послушник-сеориец, младший сын мелкого владетеля. Третье условие — оттуда его смогут забрать только три человека, явившись вместе. Я, монах вашего ордена и монах из Бдящих Братьев, в посвящении не ниже «хранящего чашу» и «хранящего пламя» соответственно. Эти двое должны подтвердить, что я действую не по принуждению, по своей воле и помыслы мои чисты…

— Вы знаете и об этом? — поднялся из кресла отец-настоятель.

— Вы пойдете на прозрачную исповедь? — опешил брат Жан.

— Я о многом знаю. Да, пойду. Итак, вы согласны, ваше преосвященство?

— Да, герцог. Орден выполнит ваши пожелания.

— Хорошо, что мы пришли к согласию, — поднялся и Гоэллон. — Так, теперь отроку пора спать. Брат Жан, прошу вас сегодня о нем позаботиться. Элграс, если вы меня решите разбудить в эту ночь, лучше наденьте шлем и кольчугу. Тогда, может, уцелеете. Ваше преосвященство, я готов познакомиться поближе с гостеприимством вашей обители… На следующий же день, через несколько часов после наступившего к всеобщему ликованию рассвета, процессия из десяти монахов и послушников вышла за ворота монастыря Святого Иллариона. Брат Жан не удивился тому, что назначен принцу в спутники, потрясло его другое: герцог Гоэллон уже был на ногах, успел и отобрать восьмерку братьев, и переговорить с каждым. Его конь еще не успел отдохнуть от долгой скачки, а герцог, надо понимать, был выносливей коня. Высокий человек в тщательно вычищенном костюме стоял во дворе, беседуя с Элграсом, улыбался и одобрительно хлопал подростка по плечу.

Светлый, теплый ореол силы и уверенности окружал его, и казалось, что окружающие тоже заражаются надеждой, верой в то, что все пройдет удачно, в свои силы и правоту.

— Герцог, вы, должно быть, знаете не только тайны орденов, но и какие-то особые способы восстанавливать силы? — спросил, подходя, брат Жан.

— О да, и способ этот прост: желание убраться подальше от святой обители.

— Мы вас чем-то обидели? — удивился монах.

— Простите, ничем и нисколько, — короткий полупоклон. — Дело только во мне. Я, видимо, изрядный грешник, и в храмах с монастырями чувствую себя не слишком хорошо.

— Так вы, должно быть, еретик? — попытался пошутить брат Жан.

— Признаться, мне ближе учение епископа Ноэля, но и ноэллианские храмы меня не принимают, — покачал головой Гоэллон. — Впрочем, не буду забивать вам голову подобными несущественными мелочами. Брат Жан, я полагаюсь на вас более, чем на всех прочих. Вот это вот наказание, — сильная изящная рука цапнула принца за ухо, — ценность больше всех нас, вместе взятых. Правда, сама ценность никак не усвоит, что время подвигов еще не настало. Имейте это в виду и не стесняйтесь отвесить нашему будущему королю лишний подзатыльник, если он полезет на рожон. Как старший родич этого чудовища, я вам позволяю, и даже прошу об этом… В пути бывший брат-расследователь, а ныне опекун принца не раз вспоминал об этом разрешении, и не раз у него чесалась ладонь. Элграс, который теперь звался Эрин — обычное имя для уроженца Сеории, — действительно был непоседой, и ни тяжелая поклажа, ни долгая дорога не утомили его настолько, чтобы он спокойно шел на своем месте в середине небольшой группы. Он то выбивался вперед, желая идти рядом с братом Жаном и беседовать, то заглядывался на чей-то замок, то на привале порывался уйти в кусты за дровами. Хуже всего было то, что послушник Эрин то и дело порывался стащить с головы капюшон, а цвет волос у него был на редкость приметный. Даже крепкий настой ореховой скорлупы не приглушил яркого золотого блеска. По дороге им не раз попадались вооруженные всадники, слишком бдительно присматривавшиеся ко всем проезжим. Их интересовали и купцы, и крестьяне, и бродячие торговцы, и даже труппы жогларов. Монахи тоже становились жертвами пристальных взглядов, рыскавших по лицам тех, кто выглядел помоложе. К счастью, как и говорил герцог Гоэллон, в столицу еще не дошли достаточно подробные и отчищенные от досужих вымыслов рассказы о событиях в баронстве Брулен, а потому братья Ордена интересовали конных воинов куда меньше, чем остальные. Брат Жан надеялся, что так будет продолжаться и еще два дня. После десяток монахов совершенно случайно повстречает на дороге значительно больший и куда сильнее вооруженный отряд, столь же случайно направляющийся в Тиаринскую обитель, присоединится к нему, и можно будет не беспокоиться за судьбу послушника Эрина. До того дня, когда в тяжелые высокие ворота не постучат рукоятями мечей господа, посланные герцогом Скорингом.

Два дня, прошедшие после Ассамблеи, показались Флэлю Кертору двумя годами. Во время недолгого заседания, уже ставшего легендарным, ибо те, кто не присутствовал, рассказывали о происходившем, а те, кто не расслышал — о том, кто и что сказал, он тихо сидел на своем месте, чувствуя, что новоиспеченный герцог Скоринг то и дело находит его взглядом среди прочих керторцев. Кертор молчал, созерцая все, что происходило вокруг трибуны, но когда принц объявил Ассамблею закрытой, оказалось, что ненаследный племянник барона Кертора позарез нужен всем сородичам. Ни дядя, ни двоюродный братец Филип носа в столицу не показывали, хотя Флэль каждую седмицу отправлял им письма с весьма подробными рассказами о происходящем. Взамен же он получал от дяди-барона коротенькие послания с советами ни во что не вмешиваться, но и репутации Старшего Рода не ронять. Теперь долг члена Старшего Рода взял Флэля за шкирку и чувствительно встряхнул. Господа владетели, коих Противостоящий занес летом в столицу, неожиданно вспомнили, что хоть старый барон и далеко, но поблизости есть его племянник, ну и что, что сын младшего брата, а, значит, не наследник и бароном едва ли станет, но ведь Кертор же! Большинство владетелей нисколько не интересовались соображениями, по которым Флэль якобы принял сторону герцога Скоринга. Хуже того: Кертор не мог изложить полусотне вассалов своего дяди соображения, по которым он эту сторону принял, не мог и придумать, как себя вести. У него были все основания предполагать, что Скоринг предательства не простит, и не пройдет пары дней, как труп Флэля выловят из Сойи. Еще он прекрасно понимал, что от Керторы до Скоры — тысяча миль, и, если уж страна развалится на отдельные баронства и герцогства, а к тому, кажется, все и идет, то союзников стоит искать где-то поближе: в Агайрэ, в Мере, но никак не в Скоре, отделенной от Керторы многими границами. Керторские владетели понимали это еще лучше. От Флэля постоянно чего-то хотели: пригласить к себе в гости агайрцев, переговорить с маршалом Агро, собравшим вокруг себя мерцев… Флэль понимал, что должен сделать. Он смотрел в окно. Теплый вечерний ветерок колыхал полупрозрачные занавеси. На Собру уже опустилась ночь, но ни тишины, ни успокоения она не принесла. Второй день город бурлил, словно котел супа. Как и свойственно котлу супа, на поверхность всплывали то мослы самых чудовищных слухов, — о том, что принц Элграс убит в Брулене, о том, что взрыв дворца — дело рук герцога Гоэллона, о том, что Реми Алларэ сумел обмануть клятву на священной Книге, — то мелкая петрушка сплетен и домыслов, а больше всего в этом супе было самонадеянных планов, безрассудства и жажды бурной деятельности.