Зеркало миров

Остальные в роте знали о происходящем с самого начала, мастер-сержант услышал только через неделю, и первое время не мог поверить. В обычных учебных центуриях мерзавца остановили бы свои – и традиции, и отношение к службе. В отрядах наёмников подобного быть не могло тем более: народ туда шёл бойкий и жёсткий, из тех, кому по домам не место… Дураков напороться спиной на меч было мало. А если и попадались, то при первом же доказанном случае помирали от отравления. Десятком ножей соседей по отряду. Здесь же на помощь парню не пришёл никто! Видели, но отворачивались. Некоторые даже начали заключать пари, как скоро Матти станет целовать сапоги «хозяину». А ведь Бэйрд читал личное дело каждого, знал, сколько из этих полутора сотен попали в тюрьму по случайности, по глупости или связавшись с дурной компанией. В Тринадцатый пришло много кадровых военных, которые не хотели протирать штаны в легионах резерва, и все они хвалили задумку императора. С другой стороны слова Перета: «И едва тюремной баланды раз хлебнут, никак ты натуру не поправишь…» Глубоко вздохнув, Бэйрд осмотрел шеренгу дрожащих от холода людей и зычно начал: ­– Один из вас совершил самое страшное преступление из тех, какое может сделать взявший в руки оружие – он предал воинское братство. Предал тем, что попытался сделать себя хозяином своего товарища, попытался сделать из него раба. Но и вы виноваты! Виноваты тем, что не остановили его! Каждый забыл – держит меч рука, но направляет милосердие. Каждый забыл – защищает доспех, но крепче железного панциря плечо товарища. Вы забыли, что сила – в единстве, в готовности отдать свою жизнь ради того, кто в строю вам больше чем брат! Вы забыли… Несколько минут стояла мёртвая тишина, после чего Бэйрд продолжил. – Ради милосердия я не буду подавать рапорт об отчислении, – несмотря на команду «смирно», по строю прошло шевеление, а Дайви судорожно сглотнул. Если в обычных учебных ротах изгнанный мог сменить имя, попытаться затеряться от позора. Для штрафников отставка означала казнь. – Для первого раза ограничусь двадцатью розгами. Окончания наказания Бэйрд дождался с трудом. Еле сдерживаясь, чтобы не взорваться бешенством снова. И дело было не в порке, ерундовое зрелище. Но одним из трёх стегавших был Матти… Злорадно наносил удары со всей силы. Мстил за неделю унижения и страха. Так зачем были слова о прощении, о воинской дружбе?! Может, Перет всё-таки прав? А ещё на память пришла услышанная месяц назад новость: ещё один легион хотят расформировать и превратить в резервный. Кто тогда будет хранить Империю? Вот это каторжное отребье? Может, зря он согласился, зря он здесь? Может… Стоило пойти по велению судьбы и доживать свой век в тепле и довольстве поместья графа Ланкарти? Больше подобных случаев в роте не повторилось, а пара повешенных в соседних ротах отбила желание строить воровские порядки у всего учебного полка. К тому же и отношения между будущими легионерами постепенно менялись. Ведь любая учебная часть – это не только искусство держать строй, владеть мечом и копьём. Это обязательно ещё и Память. История легионов с самой первой центурии и до нынешнего дня, рассказы о тех, кто не жалея себя с давних пор стоит нерушимой стеной между простыми людьми и набегами северных кораблей и южных орков. К тому же немало старался и полковой священник. Он не читал проповедей, к которым многие относились с усмешкой – но каждый вечер заходил в какую-то из казарм и заводил рассказ о прошлой жизни новобранцев, о том, что видел или слышал сам. До пострига оттоптавший немало дорог в гребенчатом шлеме центуриона, старик всегда мог понять любого и найти нужное слово каждому. Люди менялись… Червячок сомнений у Бэйрда так и не захотел исчезать. Хотя и притих, почти замолк. Даже сейчас, когда уже месяц вместе с таким же полком их часть стояла в летнем лагере, отрабатывая занятия и перестроения «в поле», каждый раз он задавал себе вопрос: почему? Новобранец защитил в учебном бою соседа по строю. Почувствовал то самое боевое братство, загорелся общим делом? Или потому что победившей роте полагается полдня отдыха? А, может, просто боится окрика, а то и наказания от сержанта за нерадивость? *** Сегодня как и в прочие дни новобранцы отрабатывали поединки на открытом месте и в доспехе. Кто-то равнодушно, кто-то раздражённо поглядывая на разлёгшегося в тени берёзы сержанта. Солнце, небо и река… Неширокую в верховьях Клифти с учебного поля не видно, но её властный голос твёрдо звенит из-за полосы леса, а влажное дыхание спасает от жара нагретой летней земли. Если же посмотреть на запад, можно увидеть, как над кромкой леса гордо возвышается Антрин. Словно могучий богатырь, простёрший руки к небесам. Густой ельник тёмной шапкой накрыл старого красавца, от которого бегут в разные стороны зелёные холмы, покатые и острые. Точно волны реки, украшенные розовыми, лилово-алыми, белыми, жёлтыми и синими красками отцветающих кустарников, молодых ягодников и свежих лугов. Бегут, пока не сгладятся в равнину, оставив путника гадать, откуда взялся в этих краях каменный великан – ведь до предгорий Рудного хребта ещё не меньше недели пути. Если спуститься по Клифти вниз до устья, то окажешься на многолюдном тракте, твоя дорога дальше пойдёт среди деревень, хуторов, больших и малых городов Южного торгового пути. Возле учебного лагеря царит лесное безмолвие – наполненное шумом леса, но не знающее человеческой речи. Если чуть расслабиться, то кажется, что нет ничего. Ни Империи, ни мириадов людей… ничего, кроме этих вот парней, обливающихся сейчас потом под жгучим летним солнцем. Внезапно загрохотало било, гулко созывая общий сбор. От резкого звука занятия мгновенно прекратились: словно все новобранцы были не живыми существами, а творением хитрого механикуса, и у них сломалась пружина. Удивлён был и Бэйрд, ведь до ежедневного обеденного построения ещё два часа. Но команда есть команда, это уже знали все – и потому без вопросов и понуканий, как было бы ещё пару месяцев назад, аккуратно сложили снаряжение и поспешили на плац. Когда подошли роты с дальних стрельбищ, вышел легат, следом за которым семенил незнакомый толстяк в малиновом камзоле чиновника.