Зеркало миров

Уенчака от слов Великого хана перекосило, он судорожно сжал повод коня – но перечить не посмел. Если бы вызов бросили в его лагере… Но сейчас нукеров много больше, в открытом столкновении не поможет даже сила «чёрных». На стороне правителя наверняка вмешаются жители города, в толпе немало вооружённых мужчин и женщин. Придётся подчиниться… ненадолго. Скоро Мудрейший припомнит гордецу, осмелившемуся указывать Великому шаману, все нанесённые обиды. Пока Уенчак хлестнул коня и вместе со свитой помчался к своим шатрам. Место суда Великий хан назначил своей волей – и счёт Уенчака к правителю увеличился ещё на одно оскорбление. К Сарнэ-Турому оба должны будут взывать не рядом с городскими стенами и не около стоянки шамана, а далеко в степи. К тому же выскочка время назвал вечернее, поэтому зрителей очередной победы Уенчака собралось куда меньше, чем он рассчитывал. Да и что за зрители – мужчины, женщин почти нет. Только заслужившие право носить оружие. Значит, обсуждать сегодняшний поединок будут куда меньше, чем хотелось бы: воину попусту молоть языком не пристало. Придётся тратиться на нужные слухи и наёмных болтунов. Но всё это будет потом, а пока стоит насладиться сегодняшним днём – сила чужака была очень чистой, ему давно такой не попадалось. И выпить её будет приятно вдвойне. Готовили площадку долго: нужно было убрать траву внутри ровного круга диаметром десять метров, утрамбовать землю. Поэтому, когда в центре загорелся костёр, запад уже алел вовсю. Вот последний из помощников покинул место суда, спорщики встали по разные стороны огня. На землю вступали голыми ногами, в одних штанах и рубахах – ищущие справедливости должны быть открыты взору богов. За Уенчаком расположились его воины и те, кто поддерживал шамана открыто, и за спиной Ислуина – ханские нукеры и простые обитатели Искера. Им положено являться перед Отцом степного народа и перед братом его, Отцом воинов, во всей красе. Потому и сверкали оба отряда кольчугами и стальными бляхами кожаных доспехов, щитами, шлемами и ножнами сабель. Едва спорщики встали друг перед другом, разделённые огнём – символом границы между живыми и мёртвыми – среди зрителей валом прокатился шёпот и гул сотен голосов, но тут же смолк. Соперники затянули каждый свою песнь, отбивая ритм ударами в бубен. Мелодия то лилась ровно и медленно, то быстро взлетала и падала от фальцета до низких горловых звуков. Жаркий огонь костра постепенно угасал, один за другим выбрасывая клубы дыма. В какое-то мгновение площадку окутала густая пелена. Когда она чуть рассеялась, взорам зрителей открылись две сидящие на земле неподвижные фигуры: души покинули тела и поднялись к Сарнэ-Турому. *** Едва туман разошёлся, Ислуин с интересом огляделся по сторонам. Они оказались на свинцового цвета равнине от горизонта до горизонта, а разных оттенков серого купол неба укрывал и освещал белёсым полумраком бесконечную плоскость. Магистр поковырял пальцами ноги напоминавший то ли прах, то ли пепел серый песок и посмотрел на соперника. Неприкрытое злорадство на лице Уенчака понемногу сменялось беспокойством. Его враг – дитя Жизни, к тому же чужак сам заявил, что вместе с дочерью служит именно этой стихии. Преддверие мира мёртвых должно пить из эльфа дар, щедро выплёскивая наружу его силу – энергию, которую отступник уже приготовился съесть. Но этот гад стоял перед ним как ни в чём не бывало! – Не ожидал? – улыбнулся Ислуин. – Сколько идущих путями Сарнэ-Турома ты заманил сюда? – Ты!.. – Красный страж. Но я не солгал, моя дочь идёт моей дорогой, только белой тропой. В руках Ислуина-Джучи возникла сплетённая из розового и пурпурного света плеть-камча, и сразу же магистр хлестнул ей Уенчака. Мир вокруг вздрогнул и начал меняться. Слева всё осталось неизменным, справа вспыхнуло полуднем до боли пронзительное голубое небо, высветило усыпанную клевером и ковылём сочную траву. А там, где стояли поединщики, пролегла от горизонта до горизонта полоса алого огня, жадно лижущего ноги – но не обжигающая, а согревающего теплом. Ислуин сразу оказался в облачении готового к сражению воина, на кольчуге и остроконечном шлеме заиграли алые и пурпурные отблески. Уенчак же вскрикнул, попытался отпрыгнуть в сторону – но языки пламени взвились ненасытными змеями, охватили багровыми жгутами ноги, пояс и руки, заставили остаться. Словно живой, огонь лизал отступника – и с каждым мгновением, с каждым укусом облик благостного старца отваливался кусками, пузырился, лопался и стекал воском расплавленной свечи, обнажая истинную душу нарушителя законов Бытия. В какой-то миг всё закрыло облако красных и багровых искр, а когда оно рассеялось, перед Ислуином стояла одетая в истлевшие лохмотья живая мумия: тёмно-коричневая пергаментная кожа обтягивала высохшее тело, губы ввалились, обнажая пеньки гнилых зубов, пропала борода, а жидкие волосы неопрятными сальными космами торчали в разные стороны. Да и ростом Уенчак стал куда ниже, согнутый прошедшими годами. Лишь глаза не изменились – полная бешенства ненависть на ожившем трупе. – Надо было убить тебя сразу. Едва узнал, что появился чужак твоего племени. – И упустить столько нужной тебе силы? – усмехнулся магистр. – Ты ведь нарушил не только законы наших богов. Ты позволил себе запретное даже среди отступников. Ты куда старше, чем прикидываешься, помнишь ещё гибель старого Искера. Когда последние Стражи отдали жизни в Отражении, чтобы спасти хотя бы часть нашего народа, ты решил, что сможешь стать повелителем Степи. Ислуин бросил камчу перед собой. Сразу же послышалось ржание, и за его спиной возник красный конь с развивающейся на невидимом ветру гривой. Похожий конь возник за Уенчком, только его цвет менялся с белого на чёрный так часто, что казался пепельным.