Страница 37 из 61
Я нашла злополучную книжку и положила ее на стол.
Обыкновенная записная книжка в коричневой кожаной обложке, скорее всего, сделанная в Латвии — там всегда делали хорошие изделия из кожи. На обложке вытиснен собор.
Вадим раскрыл книжку. Внутри был обыкновенный алфавитный блокнот, здорово потрепанный, густо исписанный мелким неровным почерком Павла.
Если говорят, что по почерку можно определить характер человека, то что, интересно, можно сказать о покойном по этим мелким скачущим каракулям? Что он был взбалмошным, неуравновешенным, вспыльчивым, ненадежным... но я никогда не думала, что он окажется способным на предательство! Подставить меня... Впрочем, он уже сполна за это расплатился. И наверняка его подбила на эту авантюру Алена... Но она тоже расплатилась по всем счетам.
Вадим осторожно переворачивал страницы блокнота.
— Андреев, Алиханов, Ашкенази, Антоненко, — читал он фамилии на первой странице. — Что это за люди? Ты кого-нибудь из них знаешь?
Я пожала плечами:
— Гриша Ашкенази — кажется, его одноклассник, они пару раз перезванивались...
— Беличенко, Бабушкин, Богуславский...
— Ерунда, — прервала я перечень фамилий на букву «Б», — так мы ни до чего не докопаемся. Откуда мы знаем, что именно нужно в этом блокноте шантажисту?
— Скорее всего, это должна быть какая-то более свежая запись, — Вадим переворачивал страницу за страницей, внимательно рассматривая плотно исписанные листки.
Я придвинулась поближе к нему и вместе с ним склонилась над записной книжкой.
— По-моему, это пустая трата времени, — сказал Вадим, дойдя до буквы «Р», — все записи одинаково неаккуратные, торопливые, сделаны разными ручками и карандашами...
Он перевернул очередную страничку и уставился на нее с выражением полной обреченности:
— Ничего мы не поймем. В жизни не догадаться, за чем охотится шантажист.
— Нет, постой, — сказала я, вглядываясь в следующую страничку. — Вот, видишь эту надпись? — Я ткнула обломанным ногтем в лиловую строчку, торопливо нацарапанную поперек страницы, — Скавронская Лидия Андреевна, и телефон... и даже адрес есть, улица Вавилова, дом десять, квартира...
— И чем же тебя привлекла эта запись? — недоверчиво поинтересовался Вадим.
Надо сказать, что абсолютно все мужчины, даже самые лучшие из них, очень ревниво и недоверчиво относятся к мыслительным способностям женщин.
— Эта запись, — терпеливо объяснила я, — сделана поперек страницы на свободном поле, чуть ли не поверх старых строчек...
— Ну и что, о чем это говорит? Просто мало было на странице свободного места...
— А самое главное, — закончила я победно, — что он записал этот телефон буквально накануне смерти.
Вадим уставился на меня с еще большим недоверием, выждал немного, надеясь на продолжение, но я держала эффектную паузу, и наконец он спросил:
— Откуда ты это знаешь?
— Оттуда, — торжественно закончила я, — оттуда, что все записи в его книжке сделаны черт знает чем — шариковыми ручками, гелевыми, карандашами, фломастерами, и только этот телефон записан перьевой ручкой, хорошими лиловыми чернилами, а эту самую ручку я подарила Павлу за три дня до его смерти... Я тогда еще сказала ему, что в человеке все должно быть если не прекрасно, то хотя бы прилично — и лицо, и одежда, и письменные принадлежности.
Вадим посмотрел на меня не то чтобы с уважением, но с явным удивлением — наверное, так же библейский Валаам уставился на свою внезапно заговорившую ослицу.
Я испытала краткий сладостный миг торжества. Но насладиться им вполне мне помешали: внезапно в сумочке зазвонил мобильный телефон.
Я уже и забыла, когда он звонил в последний раз. Чаще всего мне звонили по мобильнику два человека — Павел и Алена, и оба они были мертвы. Я поспешно вытряхнула аккуратный телефончик из сумки и поднесла его к уху.
— Вам звонят из городской клинической больницы номер двадцать шесть, — раздался в трубке незнакомый женский голос, — по просьбе Ольги Павловны Елисеевой... Ей стало хуже... ну вот, я сейчас дам ей трубку, она сама хочет поговорить.
— Аня! — ворвался в трубку задыхающийся голос Ольги Павловны. — Аня, Павлик погиб!
— Да, я уже знаю, — осторожно, с полагающейся долей скорби в голосе ответила я.
Я не в состоянии была разыгрывать изумление и горе по полной программе, но Ольга Павловна была в таком состоянии, что не обратила внимание на мою сдержанность. Да это, в общем, было неудивительно — она только что узнала о гибели родного сына, и все остальное доходило до нее с трудом.
— Аня, Анечка, какое горе! — Ее слова прервались судорожными рыданиями.
Я терпеливо дождалась, когда она снова заговорила:
— Мне звонили с его работы... Они с тобой не смогли связаться и просили передать, что похороны послезавтра... нужно ведь что-то делать... одежду отнести... вещи какие-то, документы... свяжись с ними, Анечка, помоги...
После этого она опять зарыдала и рыдала уже не переставая, пока в трубке не послышались короткие сигналы отбоя — видимо, у нее забрали телефон.
Я передала Вадиму содержание разговора и сказала, что мне обязательно нужно ехать к Павлу на работу, принять участие в похоронных хлопотах. Я видела по его лицу, что это ему неприятно, но, скажите пожалуйста, может, мне самой это нравится?
— Слушай, это мой долг перед несчастной матерью, — от злости я стала выражаться, как в мексиканских сериалах.
— Ну, поехали, — вздохнул он, — я тебя отвезу.
Я с грустью перебрала немногие вещички, которые мне удалось протащить в коробке от телевизора. Ничего подходящего к случаю не было. Но, как ни крути, человек умер, и там, в его мастерской, все думают, что он был мне близок. То есть после того, что Пашка отмочил в ресторане, может, и не все так считают, но все-таки нужно вести себя соответственно и одеваться тоже.
Подумав, я решила остановиться на черных брюках и лиловой свободной блузке — не платье же в цветочек надевать. Этот наряд тоже не совсем траурный, но выбирать было не из чего. К похоронам придется купить черное платьице. Буду стоять у гроба и изображать безутешную вдову. Вообще все это очень неприятно, но меня поддерживала мысль, что Ольги Павловны, судя по всему, на похоронах не будет. А Пашкина мать — единственный человек, перед которым мне стыдно, что я не испытываю приличествующей случаю скорби. Не те у нас были с ее сыном отношения, чтобы я рыдала на его могиле и рвала на себе волосы.
Вадим подвез меня к недавно отреставрированному двухэтажному особнячку, где располагалась архитектурная мастерская, и уехал в больницу, договорившись встретиться со мной дома. Я не считала его квартиру своим домом, но потихоньку обживалась там. Не было времени поговорить нам с Вадимом по душам и выяснить, за что же, собственно, он меня терпит.
Н-да, особнячок ничего себе смотрится! Это вам не задрипанный офис нашей маленькой фирмочки на восьмом этаже. Кстати, вспомнила я, мне же нужно хотя бы позвонить на работу. Ведь я пропала, и в моей квартире никто не отвечает на звонки. А, да что об этом думать! В конце концов я плюну на эту работу, но перед этим скажу все же пару ласковых слов своему шефу Олешку. Сдал меня бандитам за милую душу! Совсем раскис от страха! Ей-богу, тот старый мафиози произвел на меня гораздо лучшее впечатление.
Я подошла к двойным дубовым дверям и нажала кнопку звонка.
Двери отворились, и на пороге возник охранник со шрамом на лице. Одет он был в черный костюм и белую рубашку. Имелся также и черный галстук. Все было в порядке, только вот рожа подгуляла. Лоснящаяся физиономия охранника выражала откровенную скуку и недовольство. Я отнесла его недовольство на свой счет, потому что вокруг не было больше ни души, и очень удивилась, потому что видела этого человека впервые в жизни и не успела еще сделать ему ничего плохого.