Страница 13 из 58
[1927]
Сердитый дядя*
В газету заметка сдана рабкором под заглавием «Не в лошадь корм». Пишет: «Завхоз, сочтя за лучшее, пишущую машинку в учреждении про́пил… Подобные случаи нетерпимы даже в буржуазной Европе». Прочли и дали место заметке. Мало ль бывает случаев этаких? А наутро уже опровержение листах на полуторах. «Как смеют разные враки описывать безответственные бумагомараки? Знают республика, и дети, и отцы, что наш завхоз честней, чем гиацинт. Так как завхоз наш служит в столице, клеветника рука в лице завхоза оскорбляет лица ВЦИКа, Це-Ка и Це-Ка-Ка. Уклоны кулацкие в стране растут. Даю вам коммунистическое слово, здесь травля кулаками стоящего на посту хозяйственного часового. Принимая во внимание, исходя и ввиду, что статья эта — в спину нож, требую немедля опровергнуть клевету. Цинизм, инсинуация, ложь! Итак, кооперации верный страж оболган невинно и без всякого повода. С приветом…» Подпись, печать и стаж с такого-то. День прошел, и уже назавтра запрос: «Сообщите фамилию автора»! Весь день телефон звонит, как бешеный. От страха поджилки дрожат курьершины. А редакция в ответ на телефонную колоратуру тихо пишет письмо в прокуратуру: «Просим авторитетной справки о завхозе, пасущемся на трестовской травке». Прокурор отвечает точно и живо: «Заметка рабкора наполовину лжива. Водой окатите опровергательский пыл. Завхоз такой-то, из такого-то города, не только один «Ундервуд» пропил, но еще вдобавок — и два форда». Побольше заметок любого вида, рабкоры, шлите из разных мест. Товарищи, вас газета не выдаст, и никакой опровергатель вас не съест.[1927]
Негритоска Петрова*
У Петровой у Надежды не имеется одежды. Чтоб купить (пришли деньки!), не имеется деньги́. Ей в расцвете юных лет растекаться в слезной слизи ли? Не упадочница, нет! Ждет, чтоб цены снизили. Стонет улица от рева. В восхищеньи хижины. — Выходи скорей, Петрова, — в лавке цены снижены. Можешь в платьицах носиться хошь с цветком, хошь с мушкою. Снизили с аршина ситца ровно грош с осьмушкою. Радуйтесь! Не жизнь — малина. Можете блестеть, как лак. На коробке гуталина цены ниже на пятак. Наконец! Греми, рулада! На тоску, на горечь плюньте! — В лавке цены мармелада вдвое снижены на фунте. Словно ведьма в лампах сцены, веником укрывши тело, баба грустно смотрит в цены. Как ей быть? и что ей делать? И взяла, обдумав длинно, тряпку ситца (на образчик), две коробки гуталина, мармелада — ящик. Баба села. Масса дела. Баба мыслит, травки тише, как ей скрыть от срама тело… Наконец у бабы вышел из клочка с полсотней точек на одну ноздрю платочек. Работает, не ленится, сияет именинницей, — до самого коленца сидит и гуталинится. Гуталин не погиб. Ярким светом о́жил. На ногах сапоги собственной кожи. Час за часом катится, баба красит платьице в розаны в разные, гуталином вмазанные. Ходит баба в дождь и в зной, искрясь горной голизной. Но зато у этой Нади нос и губы в мармеладе. Ходит гуталинный чад улицей и пахотцей. Все коровы мычат, и быки шарахаются. И орет детишек банда: — Негритянка из джаз-банда! — И даже ноту Чемберлен прислал колючую от терний: что мы-де негров взяли в плен и возбуждаем в Коминтерне. В стихах читатель ждет морали. Изволь: чтоб бабы не марались, таких купцов, как в строчке этой, из-за прилавка надо вымести, и снизить цены на предметы огромнейшей необходимости. вернутьсявернуться