Кровавые девы

— Пока ничего, разве что станем здесь, у двери, и будем надеяться, что она не услышит нашего дыхания с той стороны. Если она вернется без Текселя, у одного из нас появится шанс. Мы проскользнем мимо нее — если получится, — а затем разделимся…

— Вот, держи.

Он услышал, как она чем-то шуршит в темноте, и почти тут же она сунула ему в руку несколько рублей и десяток спичек.

— Мы попробуем найти дона Симона, — твердо сказала она. — Он где-то недалеко и начнет искать нас, как только поднимется на ноги.

— Его серьезно ранили?

Ответом ему была долгая тишина. Наконец Лидия едва слышно ответила:

— Не знаю.

Снова повисло молчание, непроницаемое и бесконечное, как ночь после Судного дня, когда все живое покинет мертвый мир, оставив его во власти вечной пустоты. Эшер обнял жену, чувствуя, что она дрожит от холода, усталости или страха.

Даже он чувствовал запах ее крови.

Откуда-то из темноты донесся шепот:

— Юра?

Черт…

— Соня?

— Здесь кто-то есть. У двери.

— Кровь…

Раздался девичий голос:

— Не надо.

Сказано это было по-русски, с заметным просторечным выговором. Тот же голос спросил, уже по-французски:

— Мадам Эшер, это вы?

Других звуков не было, только голоса, но Эшер словно кожей чувствовал, как приближаются к ним проснувшиеся вампиры. Лидия ответила:

— Да, Женя, это я.

А затем пугающе близко раздался вскрик Жени на русском:

— Алексей, не надо! Остановись!

Эшер услышал громкий шорох, как от крыльев моли, и ощутил движение воздуха, словно кого-то с силой оттолкнули прочь.

— В этом нет ничего дурного, — прошептал мальчишеский голос у Эшера над ухом. — Так мы спасем их от грехов, как госпожа спасла нас, выпив нашу кровь.

— Она так сказала, — еще один юноша стоял совсем рядом. — Святая Марина сказала мне об этом во сне. Она явилась мне, Женя! У нее было лицо госпожи. Они грешники, и только мы можем спасти их…

— Это ложь! — в отчаянии закричала Женя, и Эшера чуть удар не хватил, когда мертвенно-холодное плечо коснулось его руки. Снова едва слышный шорох, движение тел. Он чувствовал запах их одежды, запах застарелого пота и карболового мыла, хотя тела их ничем не пахли. — Если мы выпьем их кровь, то будем прокляты!

— Ты не поняла, Женя, — сказал Алексей, и на этот раз в его голосе прозвучала нотка нетерпения. — Ты все перепутала. Все прокляты. Проклятие приходит через кровь — и спасение приходит через кровь.

Еще одна девочка, судя по голосу, совсем ребенок, с жаром повторила за ним:

— Спасение приходит через кровь.

Дверь внезапно распахнулась, впуская в часовню поток света. В двух футах от себя Эшер увидел белые вампирские лица со сверкающими глазами, но тратить время на разглядывание не стал. Схватив Лидию в охапку, он выскочил в дверь, едва не врезавшись в стоявшего на пороге Зергиуса фон Брюльсбуттеля. Лидия поймала уроненную полковником лампу, Эшер захлопнул за собой дверь, задвинул щеколду и повернул ключ в замке.

Мягкосердечный немец словно остолбенел от потрясения при виде открывшейся ему в свете лампы картины. Но он довольно быстро взял себя в руки и произнес, запинаясь:

— Она идет сюда.

— Помогите Лидии, — Эшер решил, что безопасней будет доверить ему заботу о жене, чем лампу. — У вас есть ключ от передних ворот?

— Вот, — фон Брюльсбуттель протянул руку, но все же не стал хватать Эшера за рукав, а поспешил за ним по проходу к ведущей вверх лестнице. — Эти создания в часовне — что они такое? И она тоже? Я никогда прежде не видел ее при свете дня… Боже правый, когда мы шли по двору…

— Они вампиры, — мрачно ответил Эшер, считая повороты, как считал их, когда Тексель тащил его вниз. Фон Брюльсбуттель был помещиком, выходцем из сельского дворянства, и, должно быть, вырос на подобных легендах. — Она тоже вампир…

— И сейчас небезуспешно пытается занять место хозяина Санкт-Петербурга, — задумчиво добавила Лидия. — Ах, да, сэр, я — миссис Эшер. Джейми, вряд ли раньше молодой чужак пытался создать сразу десять собственных птенцов. Так они немедленно превзойдут по численности оба местных гнезда, даже если бы Голенищев и князь Даргомыжский не покинули город на лето.

Услышав это заявление, сделанное будничным тоном, фон Брюльсбуттель остановился и в ужасе посмотрел на Лидию. Эшеру пришлось взять его за руку и потащить за собой.

— Мы знаем о бессмертных, — объяснил он. — Мы уже много лет сражаемся с ними.

Он решил, что так будет лучше, чем признаться в том, что с 1907 года у них есть друг-вампир.

—  Du Gott almachtig. [29]..

Широкие ступени вывели их в крытую галерею, окружавшую внутренний двор. Серебряная решетка в арке оказалась открытой. Даже при свете лампы Эшер видел меловую бледность, покрывавшую лицо Лидии под потеками крови, да и фон Брюльсбуттель выглядел немногим лучше. Немец прошептал:

— Как я мог так обмануться в ней?

Оглядев двор (не то чтобы человеку удалось заметить охотящегося вампира, но попытаться стоило), Эшер ответил:

— Обман в их природе.

— Как и у всех нас, их души состоят из двух половин, — добавила Лидия. — В Берлине вы были ее другом?

— Был, — фон Брюльсбуттель позволил себе легкий вздох. — Мне казалось… Она изменилась. Год назад она была другой.

— Думаю, все дело в сыворотке, — стоявшая в арочном проеме Лидия прислонилась спиной к стене, чтобы перевести дыхание. — По крайней мере, так сказал доктор Тайсс. Они разработали сыворотку, которая позволила бы мадам Эренберг выносить солнечный свет. Именно поэтому она создавала новых вампиров — ей нужна вампирская кровь. Вероятно, сыворотка как-то повлияла на ее разум. К тому же они испытывали свое изобретение на невинных птенцах, и в нескольких случая изменения были весьма неприятными. Тексель не хочет пользоваться сывороткой, но если понадобится, он введет себе дозу, и тогда сможет преследовать нас при свете дня. Я уже хорошо себя чувствую.

Эшер подумал, что она врет, но то была великодушная ложь. Луна уже зашла. Небо над стенами было не черным, а густо-синим, немногим бледнее, чем темная лазурь; его усеивали звезды, едва видимые в стоящем над городом зареве. Лидия была права. Рассвет не спасет их.

Он взял ее за руку:

— Идем.

Между аркой, в которой они стояли, и воротами лежал двор размером примерно шестьдесят на сто футов, но сейчас это расстояние казалось им долгой милей.

Они побежали.

И тогда Петронилла Эренберг, похожая на огромную бледную птицу, невесомо слетела с выступа над внешними воротами.

Несколько мгновений вампирша просто стояла перед ними, и в ее глазах отражался свет лампы. Затем она сказала, протягивая руку:

— Зергиус, отойдите от них.

— И что потом? — Зергиус фон Брюльсбуттель шагнул вперед, закрывая собою Эшера и Лидию. — Смотреть, как вы их убиваете? Петра…

— Вы не понимаете, — она поморщилась и снова схватилась за руку, как при внезапной боли. В колеблющемся свете лампы Эшер разглядел, что небольшое красное пятно, которое он ранее заметил у нее на шее, увеличилось до размеров американского доллара, а все тело обрело неприятный, отдающий серой запах. — Клянусь, мне не часто приходится совершать что-то подобное…

— Петра, — мягко произнес фон Брюльсбуттель. — Я все понимаю. Ваше сердце стремится к свету дня, вы помните, что значит любить. Как помню и я. Вы хотели открыть дверь, ведущую в мир живых, и оставить ее незапертой, чтобы всегда можно было вернуться назад. В мире людей вы наслаждались бы солнечным светом и любовью… а в ночном мире — властью.

Эренберг перевела на него взгляд сверкающих глаз, и Эшер заметил, как изменилось их выражение: словно она оглянулась назад, на ту дверь, о которой говорил полковник. Ее глаза наполнились слезами сожаления обо всем, что было утрачено, и она зарыдала:

— Неужели я многого прошу?

— Да, — ответил фон Брюльсбуттель с бесконечной печалью в голосе. — Да, любовь моя, боюсь, слишком многого.