Страница 59 из 67
— Вы.
Падая, Лидия закричала и попыталась одной ногой встать на край ямы. Тексель грубо тряхнул ее:
— Дура, не дергайся!
— Не надо! Пожалуйста, не надо! Я жду ребенка…
— Там не больше десяти футов, и воды дюймов шесть. Вот так…
Встав на колени, он опустил Лидию в яму, насколько хватило длины рук.
— Ну вот и все, Liebchen…
Она не удержалась на ногах и рухнула на колени в воду. Над головой звякнула устанавливаемая на место решетка, щелкнули замки. Тень Текселя заслонила свет лампы.
— Половина двенадцатого. Если хочешь, кричи, schatzi. Твой приятель, должно быть, уже на ногах. Как появится, напомни ему, что если он не согласится на мои условия, к рассвету ты впадешь в кому, а к полудню — умрешь. На что угодно спорю — даже если он найдет ключ и поднимет решетку, то все равно не сообразит, что я тебе вколол, пока не станет слишком поздно и для тебя, и для того живчика, который, как ты говоришь, сейчас сидит у тебя в пузе.
Лидия привалилась спиной к стене и сползла вниз. Она хотела остаться на ногах — вода обжигала холодом, да и мало ли что могло в ней водиться? — но сил не было. Дыхание замедлилось, волнами накатывало головокружение, но дышать быстрее или глубже у нее не получалось. Она промерзла до мозга костей, казалось, даже сердце превратилось в кусок льда. Симон, подумала она. Нельзя, чтобы его схватили. Если его решат использовать… Джейми, где Джейми?
Даже дон Симон не знал.
Может быть, он мертв. Или они оба мертвы… Но Симон и так мертв, с 1555 года…
Она снова пожалела, что не знала его при жизни. Интересно, на что это было бы похоже? Он сказал, что живым негоже дружить с мертвыми… Потому что другие вампиры этого не потерпят? Потому что такая дружба несет в себе опасность для обоих?
Несчастный Тайсс убедился в этом на собственном опыте.
Потому что разрушение одной преграды приведет к падению всех остальных? Потому что вампиры — соблазнители, и живые мужчины и женщины готовы простить им что угодно?
Ее повело в сторону. Надо найти угол, чтобы можно было опереться…
Но в колодце не было углов, только уходящие вверх круглые стены.
Она утонет, если заснет.
Ее ребенок. Несчастный малыш. Джейми, прости…
Откуда-то из темноты (или, может быть, ей это уже снится?) до нее донесся тихий голос:
— И каковы же ваши условия, герр Тексель?
— Где вы? — вопреки прежней браваде, в голосе немца прорезалась нотка паники, острая, как кромка ржавой жестянки.
— Рядом. Каковы ваши условия?
— Покажитесь.
И затем, после долгого молчания:
— Я хочу стать таким, как вы.
Снова повисла тишина, опасная и глубокая, как речная заводь. Лидия вызвала в памяти худое лицо дона Симона, похожее на череп, длинные пряди тонких бесцветных волос, зеленовато-желтые сверкающие глаза.
— Я могу превратить вас в вампира, если таково ваше желание, но таким, как я, вы не станете. Только время способно должным образом изменить вас. И, откровенно говоря, я бы вам этого не советовал. Когда вы пройдете через врата, пути назад не будет… до самой смерти или до скончания времен.
— Вот только не надо играть со мной в эти игры. Симон — вас так зовут? Дон Симон? Вы испанец?
— При жизни я был испанцем.
Во сне она видела их, стоящих друг напротив друга над серебряными прутьями решетки, Тексель в плохо пошитом твидовом французском костюме, Исидро, каким он был в подвале — белое лицо и белая рубашка под черными полосами подтяжек. На длинных бледных кистях рук следы ожогов (серебро?), старые шрамы, оставленные константинопольскими вампирами, проступают каплями расплавленного воска, такие же бесцветные, как и вся его плоть.
— Делайте, что вам сказано, и после я вытащу девчонку.
— Сначала вытащите ее. После вы будете спать.
— Ну так молитесь, чтобы я спал не слишком долго. И чтобы эта ведьма Эренберг не наткнулась на нас. За последние два года я сто раз просил ее превратить меня, но она не хочет делиться… приберегает все силы для себя и для детей, которые считают ее чем-то вроде ангела. Смешно! Вряд ли она скажет вам спасибо, когда узнает, что у нее появился настоящий соперник.
— Сомневаюсь, что она боится соперничества с вашей стороны, — во сне Лидия видела, как Исидро невесомо, будто танцор или призрак, скользит к Текселю. — Создание птенца подобно акту любви. Я возьму вас и все, чем вы являетесь, и заключу в свою душу…
— Делайте все, что надо, — огрызнулся Тексель. — Но поторопитесь. Эренберг пока что ревет над трупом, но скоро спустится сюда в поисках вашей подружки. Вряд ли она станет вытаскивать девчонку из ямы.
Они стояли почти вплотную друг к другу; Лидия слышала, как сопит немец, и видела каждую линию и морщинку на его лице с невероятной четкостью, словно смотрела сквозь линзы очков. Она заподозрила, что свой первый половой опыт он обрел сходным образом: давай, крошка, и покончим с этим.
Исидро говорил тихо, очень тихо, и Лидия не понимала, слышит ли она его наяву, или же его голос звучит только у нее в мозгу, как это бывает во сне: «Когда вы почувствуете, что я притягиваю вас, отбросьте все сомнения и следуйте за мной. Вам придется проявить упорство, потому что тело, умирая, захочет забрать вас с собой». Ей казалось, что она сама — дон Симон, и это ее длинные ногти скользят по вене на запястье. «Пейте…»
А когда Тексель, ощутив неприятный вкус, попытался отпрянуть…
«ПЕЙТЕ!»
Рука Исидро мертвой хваткой вцепилась ему в бесцветные волосы, прижимая губы мужчины к кровоточащей ране. Кровь уходила, и тело охватывала одуряющая слабость — такая бывает, когда стоишь, покачиваясь, в полной темноте на краю скалы. Ужас падения за мгновение до того, как равновесие будет безвозвратно утеряно… А потом Исидро в яростном поцелуе припал губами к шее молодого немца. Вкус крови, белый водоворот рвущейся наружу души.
Лидия подумала «Так вот на что это похоже?»
26
В Петербург Эшер прибыл в среду, десятого мая (двадцать шестого апреля по русскому календарю), в 7:55 утра, и сразу же нанял на вокзале экипаж до Крестовского острова.
Он позвонил Лидии со станции в Вильне, [28]вопреки всему надеясь, что она неделю терпеливо ждала от него известий и не пыталась ничего предпринять.
Исидро мог бы остановить ее… или помочь ей. Если он вообще добрался до Петербурга.
Этого Эшер не знал.
Флигель князя Разумовского стоял запертым. Эшер обошел бревенчатый сруб с плотно закрытыми ставнями и дверьми. Вокруг не было ни одной живой души, даже слуги куда-то пропали.
Черт. Черт…
— Джейми! — князь Разумовский вскочил из-за стола, едва Эшер показался меж застекленных створок дверей. — Господи, где вас носило? Мадам Лидия…
— Где она?
— Полиция уже четыре дня разыскивает ее по всему Петербургу.
Слуги успели убрать флигель, вынести осколки и заменить разбитые стекла в окнах.
— Зданевский сказал, что в чулане на стене было небольшое пятно крови, — рассказывал Разумовский, пока Эшер вертел в руках два самодельных копья, оставленных полицией на длинном столе в гостиной — ручку метлы и кочергу, к которым кто-то наскоро привязал жгутом серебряные ножи и вилки. — Также там нашли мужское пальто из светло-серой шерстяной ткани, небольшого размера, пошито портным с Джермин-стрит…
Исидро.
Под усиливающийся стук сердца Эшер осматривал темную комнату. Косицы чеснока и шиповника полицейские горкой сложили на столе. Хотелось бы знать, на какую мысль они натолкнули Зданевского. Ему самому чиновник показался превосходным образчиком городского бюрократа, но кто их разберет, этих русских. Во всем Петербурге не найдется русского, у которого родственники до сих пор не жили бы в деревне. В городе ветхих бараков, дымных заводов и бескрайних трущоб две трети жителей оставались крестьянами, оторванными от пшеничных полей и березовых рощ. Они должны были понять, что все это значит.