Страница 28 из 60
Присутствовал и сам магистр Петр. Он важно расхаживал вокруг своих учеников, следя за их работой, указывая то рукой, то ногой, то просто своим утиным носом, куда вбивать колышек, где закреплять веревку, куда дотянуть полу шатра. Он то хмурил лохматые брови, то весело мигал глазками и, вытягивая жилистую шею, покрикивал на работавших.
Ив принялся помогать товарищам. Промокшее полотно было тяжелым и плохо поддавалось натягиванию. Школярам нравилась эта сутолока куда лучше учения, и они с прибаутками и смехом работали дружно.
«Turpe! Turpe!»[72] — кричал магистр, топая ногой и пронзая воздух указательным пальцем по направлению неудачливых работников. «Bene, bene!» — поощрял он усилия усердных. «Egregie!»[73] — утверждал он завершенное укрепление шатровой полы. И, наконец, когда все было установлено, забито, натянуто, закреплено и шатер предстал во всей своей прежней красе и на прежнем месте, магистр Петр, высоко воздев обе руки, торжественно воскликнул: «Splendide!»[74]
Когда уходили с луга, Ив передал магистру просьбу аптекаря.
— Хорошо, — ответил он. — Скажи ему, пусть ждет меня завтра после полудня…
Прошла неделя. Все дни после обеда и большую часть ночи Ив усердно переписывал тексты для отца Иннокентия. Аптекарь не разрешил зажигать светильник: «Заснешь, столкнешь, и мы сгорим», и на помощь пришла Сюзанна: она уступила Иву на все время переписки свою темную, без окон, каморку. Раздобыла светильник, сама приготовила чернила из сажи и лучшего оливкового масла, набрала и очинила три дюжины отборных перьев от общипанных для таверны гусей, промыла и высушила тончайший речной песок, чтобы посыпать написанное.
По утрам, утомленный работой, с красными от бессонной ночи глазами, Ив шел на луг, в школу магистра Петра. Там и случилось то, чего он так боялся. Два дня подряд магистр вызывал его и спрашивал, где книга. В первый раз Ив ответил, что забыл ее дома, во второй запутался и сказал как‑то несвязно и глупо, что вызвало смех школяров и строгий выговор магистра, смысл которого остался для Ива неясным. Магистр советовал ему подумать о своем недостойном поведении: «primo[75] — оскорбляющем достойнейшего из людей и secundo[76] — обманывающем учителя». Встав, нахмуря брови, закинув голову назад, отчего острый кадык на его шее стал еще больше, магистр протянул руку и, указывая пальцем на Ива, произнес тихо, дрожащим, но строгим голосом:
— Pudet non te tui?[77]
Ив, недоумевая, стоял, опустив голову.
О каком «недостойном поведении» говорил магистр и почему он должен стыдиться самого себя? Эти вопросы не давали покоя целый день, и напрасно он ломал себе голову над их разрешением. Из‑за этого и работа шла медленно и восемь раз пришлось соскабливать и вновь писать неудавшиеся буквы. И, как назло, собравшиеся вечером в таверне школяры один за другим приставали к ужинавшему там Иву с насмешливыми расспросами, с отвратительными намеками на его «недостойное поведение». Особенно усердствовал Готье.
— Уж не встретил ли тебя магистр с какой‑нибудь веселой девчонкой? — кричал он на всю таверну. Потом становился на скамью и, подражая магистру Петру, восклицал: — Pudet non te tui?!
Эти слова хором подхватывали его приятели.
Когда наконец шумная ватага школяров ушла и в таверне стало пустовато, Сюзанна подсела к Иву:
— Что это они к тебе пристали? Я не разобрала, какие это они слова выкрикивали.
— Так, — нехотя ответил Ив, — пустяки.
— Да, я уж вижу, какие пустяки! — засмеялась Сюзанна, хлопая Ива по плечу. — По лицу твоему вижу. Из-за пустяков так не надуваются. А ну‑ка, признавайся, о какой такой девушке они тебя спрашивали и при чем тут магистр Петр?
Словом, и на этот раз Иву пришлось во всем признаться Сюзанне. Ведь она была единственным в Париже человеком, ставшим ему близким и по–дружески к нему относившимся.
Выслушав его, Сюзанна сказала:
— Я не знаю, как там и что вышло у тебя с магистром Петром, а вот что этот школяр Готье прощелыга хороший, так это верно. И вот что я тебе скажу: был он тут на днях сильно пьян, и я слышала его разговор с приятелями. Думается мне, что он кое‑что знает о том, куда девалась твоя книга.
Ив схватил Сюзанну за руку.
— Постой, — продолжала она, — пока что давай помолчим. Я еще проверю разок. Мне сейчас одна вещь вспомнилась.
— Какая? — нетерпеливо воскликнул Ив.
— Постой, погоди немножко. Может быть, завтра все узнаешь… Иду! — перебила сама себя Сюзанна и убежала: кто‑то звал ее.
Ив ушел в каморку и всю ночь напролет переписывал. Не выходили из головы слова Сюзанны. Неужели книга найдется?
А почему Готье знает?
Время, обыкновенно пролетавшее за работой так быстро, в эту ночь плелось медленно, как ленивый вол…
Утром на уроке магистр не вызвал Ива и два раза, проходя мимо, не ответил на его поклон, делая вид, что не замечает. После этого Иву неприятно было оставаться в таверне, где он постоянно мог встретиться с магистром, и он решил приналечь на работу и скорей закончить ее. Пообедав тотчас после урока, он заперся в каморке и переписывал в течение всего дня. Работа шла удачно и заставила забыть на время гнетущую обиду непонятного и ничем на оправданного обвинения.
Наступил вечер. Об этом дали знать шарканье ног, отодвигаемые скамьи, голоса и пробившийся из‑под двери свет зажженных фонарей. «Поужинать скорей да опять засесть за работу», — подумал Ив и вышел в таверну.
Там было полно народу, и, как всегда, у окна школяр Алезан играл в кости со своими приятелями. Хозяин таверны и Сюзанна были заняты своими обычными делами. Первый расхаживал между столами, то рассказывая невероятные истории, то покрикивая на служанку, то клянясь не увидеть февраля месяца; вторая бегала от стойки к столам и обратно, ухитряясь держать в руках по восьми кувшинов или по шести мисок и успевая на ходу побалагурить с тремя–четырьмя из посетителей и улыбнуться всем.
Не успел Ив выйти, как дверка, ведущая на лестницу, скрипнула, и за спиной у него появился магистр Петр. Брови его то хмурились, то вздергивались вверх, губы были сжаты, а глаза, впившиеся в Ива, щурились. Он вцепился рукой в его плечо, вытолкнул из‑за стойки на середину таверны и, обращаясь к школярам, воскликнул:
— Silentium![78]
После чего, сделав паузу, приступил с торжественностью интонаций и жестов опытного оратора и с поистине цицероновской[79] беспощадностью клеймить порочное поведение Ива, позорящего благородное звание школяра. Он призывал в свидетели своих учеников, а заодно и всех посетителей таверны, изощряясь в самых изысканных клятвах, пользуясь именами никому не известных древнегреческих божеств. Вот как было дело: аптекарь, у которого живет Ив (заметьте это!), предложил ему, магистру, купить книгу. Он, магистр, узнал эту книгу, она принадлежала школяру Иву. Но на вопрос, откуда эта книга, аптекарь сказал, что приобрел ее давно и позабыл у кого. Аптекарь не хотел назвать имени Ива (заметьте это!), чтобы не проверили, сколько он хочет нажить на перепродаже. Сам же Ив на вопрос, где его книга, два раза в присутствии здесь находящихся товарищей его ничего не захотел (заметьте это!) ответить.
Может возникнуть вопрос, в чем же виновен школяр Ив? Primo, в том, что занялся бесчестным промыслом тайной (заметьте это!) продажи книг, secundo — что эта книга не была приобретена им за деньги, а являлась подарком почтеннейшего мужа, творца ее и учителя Ива, и tertio[80], — что постыдным поведением своим школяр Ив набросил тень на школу, то есть на всех товарищей своих и на меня, их руководителя.
72
Скверно! (лат.)
73
Превосходно! (лат.)
74
Великолепно! (лат.)
75
Первое (лат.)
76
Второе (лат.)
77
Не стыдишься ли ты самого себя? (лат.)
78
Молчание! (лат.)
79
Цицерон Марк Туллий — оратор, философ и государственный деятель Древнего Рима.
80
Третье (лат.)