Безнадежность

Я вытираю слёзы и смотрю на него. Он сидит всё так же молча, уткнувшись взглядом в пол, и в его облике проступают черты моего обожаемого папочки, как бы я ни старалась отогнать эти видения. Я вижу человека, который любил меня… задолго до того, как в мою жизнь вошёл ужас поворачивающейся дверной ручки.

Четырнадцатью годами ранее

— Тс-с-с, — шепчет она, закладывая мои волосы за уши.

Мы лежим в моей кровати, мама — за моей спиной, прижимает меня к своей груди. Я болею, и мне всю ночь было плохо. Не люблю болеть, но мне нравится, когда мамочка заботится обо мне.

Закрываю глаза и пытаюсь заснуть — тогда, наверное, выздоровею. Я уже почти сплю, когда поворачивается ручка, и я смотрю на дверь. Входит папочка, с улыбкой глядит на меня и маму. Но когда ему удаётся рассмотреть меня получше, улыбка меркнет, потому что он понимает — мне плохо. Папочке не нравится, когда я болею, он грустит в такие дни, ведь он любит меня.

Он садится на корточки рядом с кроватью и дотрагивается до моего лица.

— Как себя чувствует моя маленькая девочка?

— Папочка, мне плохо, — шепчу я. Он хмурится. Надо было сказать ему, что всё хорошо, тогда бы он не хмурился.

Он смотрит на маму, лежащую за моей спиной, и улыбается. Дотрагивается до её лица, как дотрагивался до моего.

— А как себя чувствует моя другая девочка?

Она прикасается к его руке.

— Устала, — отвечает мама. — Всю ночь не спала.

Он встаёт, тянет её за руку, и она тоже поднимается. Я наблюдаю, как он обнимает её и целует в щёку.

— Я позабочусь о ней, — говорит он, гладя её волосы. — А ты пойди отдохни, ладно?

Мама кивает, целует его и выходит из комнаты. Папа огибает кровать и ложится туда, где только что была мама. Обнимает меня, точно так же, как она, и мурлычет свою любимую песню. Он говорит, что это его любимая песня, потому что она про меня.

Я улыбаюсь, хоть мне и плохо. Папа поёт для меня, а я закрываю глаза и засыпаю.

Понедельник, 29 октября, 2012

16:57

Это первое воспоминание до того момента, когда всё изменилось к худшему. Единственное воспоминание до смерти моей матери. Очень смутное, мамино лицо ускользает из моей памяти, но чувства остались. Я любила своих родителей. Обоих.

Отец решается поднять на меня взгляд, лицо его печально. Мне его совсем не жалко — кажется, я временно утратила способность к сопереживанию. Уверена, он сейчас в уязвимом положении, и если я сумею воспользоваться своим преимуществом и вытянуть из него правду, я не премину это сделать.

 Я встаю, и Холдер пытается взять меня за руку.

— Всё нормально, — говорю я ему успокаивающе и качаю головой.

Он кивает, неохотно отпускает мою руку, давая мне возможность подойти к отцу. Приблизившись, я опускаюсь на пол и смотрю в глаза этого человека, сейчас полные раскаяния. Он совсем рядом — и от этой близости моё тело каменеет, а в сердце растёт страх. Но я знаю: чтобы получить от отца нужные мне ответы, я должна вести себя именно так — тогда он поверит, что я сострадаю ему.

— Я болела, — произношу я спокойно. — Мы с мамой лежали в кровати, а ты пришёл с работы. Она возилась со мной всю ночь и очень устала, поэтому ты предложил ей отдохнуть.

По отцовской щеке скатывается слеза, он едва заметно кивает.

— Ты обнял меня так, как нормальный отец обнимает свою дочь. И ты пел мне. Я помню, ты обычно пел мне песню, в которой были слова о лучике надежды. — Я вытираю слёзы и не отрываясь смотрю на него. — До маминой смерти, до того момента, когда на тебя навалились боль и тоска, ты не делал со мной ничего такого, правда?

Он качает головой и прикасается пальцами к моей щеке.

— Нет, Хоуп. Я так сильно тебя любил. И сейчас люблю. Я любил тебя и твою маму больше жизни, но когда она умерла, лучшее во мне умерло вместе с ней.

Я сжимаю кулаки и едва заметно отстраняюсь, чтобы избежать отцовского прикосновения. И всё-таки мне удаётся сохранить спокойствие.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось через это пройти, — говорю я твёрдо. И теперь мне действительно жаль его. Я помню, как сильно он любил мою маму. И хотя он нашёл отвратительный способ, чтобы справиться с болью, такой потери не пожелаешь никому.

— Я знаю, что ты её любил. Помню. Но мне от этого не легче, и для меня это не повод, чтобы тебя простить. Что бы там ни жило в твоём нутре, отличающее тебя от других людей, разрешившее тебе творить надо мной все эти мерзости… я этого не понимаю. Но, несмотря на твои поступки, я верю, что ты любил меня. И как ни тяжело мне в этом признаться, когда-то я тоже тебя любила. Я любила всё хорошее в тебе.

Я встаю, делаю шаг назад, по-прежнему не отрывая от него взгляда.

— Ты не такой уж плохой человек, я это знаю. Но если ты любил меня, как говоришь… если ты любил маму… тогда ты обязан сделать всё возможное, чтобы помочь мне залечить раны. Ты мой должник. Я жду от тебя лишь одного — честности. И тогда я смогу покинуть этот дом хоть с каким-то подобием мира в душе. Я здесь только ради этого, понимаешь? Я просто ищу покоя. 

Он всхлипывает и кивает, закрыв лицо ладонями. Я возвращаюсь к своему стулу, и Холдер крепко берёт меня за талию, всё так же сидя на корточках рядом со мной. Меня по-прежнему трясёт, и я обхватываю себя руками. Холдер, чувствуя, что происходит со мной, скользит ладонью по моей руке, нащупывает мизинец и подцепляет его своим. Такой маленький, едва заметный жест, но именно он даёт мне то чувство безопасности, в котором я нуждаюсь. Ничего лучше и быть не могло бы в этот момент.

Отец тяжело вздыхает и роняет руки.

— Когда я впервые начал пить… я кое-что сделал с младшей сестрой… но это случилось лишь один раз. — В глазах его неприкрытый стыд. — Это было задолго до того, как я встретил твою маму.

Моё сердце даёт трещину — он честен со мной, пусть и жесток. Но ещё больнее другое: он думает, если это произошло лишь однажды, то всё в порядке, ничего страшного. Я проглатываю комок в горле и задаю новый вопрос.

— А после меня? Когда меня увезли, ты делал это с кем-то ещё?

Он стремительно отводит глаза, и чувство вины, отчётливо проглянувшее в этом движении, для меня словно удар под дых. Я хватаю ртом воздух, стараясь сдержать слёзы.

— С кем? Сколько их было? 

Он слабо качает головой.

— Только одна. Несколько лет назад я бросил пить, и с тех пор ни к кому не прикасался. — Он поднимает на меня глаза, в которых светится отчаяние и надежда. — Клянусь! Всего три девочки, и они оказались поблизости в худшие моменты моей жизни. Трезвым я могу контролировать свои желания. Поэтому я больше не пью.

— Кто была та третья? – спрашиваю я, желая, чтобы он взглянул в глаза правде, хотя бы на несколько секунд, прежде чем я навсегда уйду из его жизни.

Он кивает вправо.

— Она жила в соседнем доме. Ей было лет десять, когда их семья куда-то уехала, и я не знаю, что с ней сталось. Хоуп, это было много лет назад. С тех пор я никого и пальцем не тронул, и это правда. Клянусь!

Сердце в моей груди тяжелеет на тысячу фунтов. Холдер уже не держит меня, и одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он в на краю бездны, ещё мгновение — и сорвётся. Лицо его искажается невыносимым страданием, он вскакивает, вцепляется пальцами в волосы.

— Лес… — шепчет он с болью. – О господи, нет…

Прижимается головой к дверной раме, стискивает загривок обеими руками. Я стремительно встаю, подхожу к нему и кладу руки ему на плечи, боясь, что он вот-вот взорвётся. Всё его тело трясёт от беззвучных рыданий. Не знаю, что сказать или сделать. Он лишь повторяет «нет», «нет», снова и снова. Мне невыносимо больно за него, но я не представляю, чем ему помочь. Теперь я понимаю, что он имел в виду, когда признался, что любое произнесённое им слово кажется ему неправильным. Я тоже не нахожу ни единой фразы, способной облегчить его муки. Я лишь молча прижимаюсь к нему, и он, повернувшись, обнимает меня одной рукой.