Безнадежность

После недолгих колебаний он снова поднимается на ступеньку вверх, шагает в дом, и я захлопываю дверь. Спасаясь от неловкости, я беру мерную кружку и возвращаюсь к работе, как ни в чём не бывало, словно посреди моей кухни не торчит некий обалденный тип.

— Готовишься к распродаже выпечки?

Он заходит за барную стойку и окидывает взглядом десертное изобилие.

— Мама уехала на выходные. Она противница сахара, а когда её нет дома, я пускаюсь во все тяжкие.

Он хохочет и берёт печенье, предварительно испросив взглядом разрешения.

— Угощайся, — говорю я. — Только предупреждаю: я люблю печь, но не факт, что умею.

Я высыпаю в миску последнюю порцию муки и мешаю тесто.

— Значит, получила дом в своё распоряжение и устроила буйную гулянку с печеньем? Типичный подросток, — насмешливо замечает он.

— Что сказать? — пожимаю плечами я. — Я бунтарка.

Он оборачивается, открывает шкаф, осматривает содержимое, захлопывает дверцу. Делает шаг влево, открывает другой шкаф и достаёт стакан.

— А молоко в доме есть? — спрашивает он по дороге к холодильнику. Я прекращаю мешать и наблюдаю, как он достаёт молоко и наливает в стакан. Как у себя дома, ей-богу. Он делает глоток, оборачивается, встречается со мной взглядом и ухмыляется. — Тебя не учили, что с печеньем нужно предлагать молоко? Хозяйка из тебя никакая.

Берёт второе печенье и устраивается на табурете у барной стойки.

— Приберегаю гостеприимство для званых гостей, — саркастически откликаюсь я.

— Уела! — смеётся он.

Я включаю миксер — хороший повод минуты три не вести светские беседы. Интересно, как я выгляжу? Если попытаюсь посмотреться в какую-нибудь отражающую поверхность, гость заметит, поэтому напрягаю память. Наверняка с головы до ног усыпана мукой. В узел волос на затылке для крепости воткнут карандаш, и на мне домашние штаны, которые я ношу четвёртый вечер подряд. Нестиранными. Пытаюсь как бы между делом стряхнуть с себя муку в пределах досягаемости, но знаю сама — бесполезно. Ой, ладно, я уже лежала на диване с прилипшим к щеке гравием, и выглядеть хуже, чем в тот раз, у меня вряд ли когда-нибудь получится.

Выключаю миксер и нажимаю кнопку, чтобы снять насадки. Облизываю одну, а другую протягиваю гостю:

— Хочешь? Это шоколадный торт.

Он берёт насадку и улыбается.

— Ты такая заботливая хозяйка.

— Заткнись и облизывай, а то отберу. — Достаю их шкафа кружку, но вместо молока наливаю в неё воду. — Хочешь воды, или будешь и дальше притворяться, что не пил ничего вкуснее этого веганского дерьма?

Он смеётся, морщит нос  и толкает ко мне стакан через барную стойку.

— Я пытался быть вежливым, но эта дрянь в меня не лезет. Уж лучше воды. Пожалуйста.

Смеюсь в ответ, ополаскиваю стакан и набираю в него воду. Сажусь на табурет напротив гостя и впиваюсь в него многозначительным взглядом, откусывая от пирожного. Я жду, когда он объяснит, зачем явился, но он молчит. Просто сидит напротив и наблюдает, как я ем. А спрашивать сама не стану, потому что мне, вроде, нравится, когда мы молчим. Если каждый наш разговор заканчивается ссорой, лучше держать рот на замке.

Холдер встаёт и уходит в гостиную, не удостоив меня объяснениями. С любопытством оглядывается по сторонам и замечает развешанные на стенах фотографии. Медленно подходит, внимательно разглядывает каждую. Я откидываюсь на спинку и наблюдаю, как он бесцеремонно шастает по моему дому и вынюхивает.

Он никогда не торопится и, кажется, взвешивает каждое своё движение. Такое ощущение, что любое своё слово и действие он тщательно продумывает на день вперёд. Легко могу представить его сидящим в спальне и записывающим слова, которые он планирует употребить завтра.

— Твоя мама довольно молодо выглядит, — замечает он.

— Она на самом деле молодая.

— Вы с ней совсем разные внешне. Ты больше похожа на отца? — Он поворачивается ко мне.

— Не знаю, — пожимаю плечами я. — Не помню, как он выглядит.

Он снова обращает взгляд на фотографии и пробегает по одной их них пальцем.

— Твой отец умер?

Не слишком ли прямолинейно? Он будто бы знает, что мой отец жив, иначе не спрашивал бы об этом так беспечно.

— Не знаю. Не видела его с тех пор, как мне исполнилось три.

Он возвращается в кухню и садится напротив меня.

— И это всё? Не расскажешь, что за история?

— О, она определённо была, просто я не хочу рассказывать.

Уверена, была какая-то история… но я её не знаю. Карен не в курсе, что было со мной до того, как меня взяло под опеку государство, а я никогда не видела смысла в этом копаться. Зачем мне три забытых года, если следующие тринадцать прошли отлично?

Он вновь улыбается, но на сей раз улыбка недоверчивая и сопровождается вопросительным выражением глаз.

— Вкусные печенья. — Он грамотно меняет тему. — Зря ты принижаешь свои кондитерские способности.

Раздаётся писк, я срываюсь с табурета и бегу к духовке. Открываю её, но торт ещё и близко не готов. Оборачиваюсь и вижу, что Холдер держит в руке мой телефон.

— Тебе сообщение, — смеётся он. — Оставь торт в покое!

Бросаю прихватку на стойку и возвращаюсь на своё место. Холдер просматривает мои сообщения. Никакого уважения к частной жизни. Впрочем, мне всё равно, пусть читает.

— Я думал, что мобильник для тебя под запретом, — говорит он. — Или это просто была жалкая отмазка, чтобы не дать мне номер?

— Так и есть, под запретом. Мне его подарила лучшая подруга на следующий день после «жалкой отмазки». Им можно пользоваться только для СМС.

Он поворачивает телефон экраном ко мне.

— И что это за сообщения такие?

Возвращает телефон к себе и читает вслух.

«Скай, ты прекрасна. Ты одно из самых изысканных созданий на свете, и если кто-то будет утверждать обратное, я зарежу эту стерву».

Он задирает бровь, переводит взгляд с телефона на меня и обратно.

— Боже мой! И все остальные такие же. Пожалуйста, только не говори, что это у тебя такой аутотренинг!

Я смеюсь, наклоняюсь через барную стойку и выхватываю мобильник.

— Прекрати. Ты ломаешь весь кайф.

Он откидывает назад голову и хохочет.

— О господи, так это правда? Ты сама себе это пишешь?

— Нет! — восклицаю я, пытаясь защититься. — Это всё Шесть. Она моя лучшая подруга, сейчас на другом конце света и скучает по мне. Она хочет, чтобы я не грустила, вот и шлёт мне каждый день приятные эсэмэски. По-моему, это мило.

— Не верю. Они тебя раздражают, и, возможно, ты их даже не читаешь.

Как он догадался?

Кладу телефон на стойку и скрещиваю руки на груди.

— Она хочет как лучше, — отвечаю я, не желая признаваться, что эти сообщения раздражают меня до безумия.

— Они тебе вредны. Раздуют твоё эго до такой степени, что ты лопнешь. — Он берёт мой мобильник и достаёт из кармана свой. Тыкает пальцами в какие-то кнопки в моём телефоне, потом в своём. — Нужно поскорее выправить ситуацию, пока у тебя не началась мания величия.

Протягивает мне мой телефон, пишет что-то в своём и убирает в карман. Мой мобильник пищит, извещая о приходе нового эсэмэс. Опускаю взгляд на экран и разражаюсь хохотом.

«Твоё печенье — отстой. И не такая уж ты симпатичная».

— Так лучше? — дразнит он. — Твоё эго хоть немного сдулось?

Я со смехом кладу телефон на стойку.

— Умеешь ты сказать девушке ровно то, что ей нужно. — Встаю и прохожу в гостиную. — Хочешь небольшую экскурсию по дому?

Он поднимается и следует за мной. Пока я демонстрирую ему комнаты, всякие скучные безделушки и фотки, упоминаю неинтересные события, он, естественно, неторопливо впитывает всё, останавливается у каждой достопримечательности, осматривает каждый предмет и за всё это время не произносит ни слова.

Мы подходим к моей спальне, и я распахиваю дверь.

— Моя комната, — объявляю я и гостеприимно раскидываю руки, а-ля Ванна Уайт[5]. — Чувствуй себя как дома, но учитывая, что рядом нет никого от восемнадцати и старше, держись подальше от кровати. В эти выходные мне запрещено беременеть.

5

Ванна Уйат — американская теле- и кинозвезда, наиболее известная как ведущая передачи «Колесо фортуны» — предшественницы нашего «Поля чудес».