Набег

Берсерк смолк, оторопело уставился на старика.

— Ты ошибаешься, — рыкнул он недовольно.

Кьятви приоткрыл мутные глаза, скривил в улыбке сухие губы:

— В чем? В том, что ты взял ее? Или в том, что она взяла тебя?

Любой ответ был бы глупым. Желтоглазый не сколько раз открыл и закрыл рот, выискивая путные слова, затем, так ничего и не ответив, процедил что-то сквозь зубы и отправился к Бьерну на нос драккара. Латья отклонил руль, заставляя корабль обогнуть мыс, Харек качнулся, схватился рукой за борт, но не оглянулся. Тортлав хихикнул ему вслед, Гримли радостно осклабился. Почуявший достойную поддержку Рюрик встал на ноги, расправил плечи, вытянул тонкую мальчишескую шею и, за отсутствием Харека, победоносно взглянул на Айшу.

И в этот миг она впервые увидела Гаммабург. Огромная, величественная гряда из камней серой тенью выросла на холме за плечом Рюрика. Остроконечной пикой вонзилась в небо деревянная сторожевая башня, длинными крыльями распласталась по склону холма большая деревня, прорезала склон узкими улицами, разномастными домами, длинными складами. Пестрым языком людских одежд вывалилась на пристань, к раскачивающимся в гавани торговым кораблям, заметалась над рекой разноголосьем людской речи, конского ржания, стука и скрипа. Гаммабург — шумный, жаркий, тяжелый, как обрюзгший хряк, обложил берега Лабы постройками, навозным запахом, плешью торговой площади, настороженными рядами облепивших пристань копейщиков [45]и зелеными шапками лучников, затаившихся за грядой замковых камней. Правитель Гаммабурга граф Бернхар [46]еще не достроил основной каменный замок на холме, лучники обороняли лишь деревянную крепость, затаившуюся между деревенских домов и отгородившуюся от них тяжелыми воротами и крепким частоколом. У ворот на сторожевой башне один из стражей уныло колотил дубинкой в железный круг, оповещая город о прибытии неизвестных кораблей. Глухой железный гул плыл над площадью, над головами лучников, над ровными рядами копьеносцев, облизывал борта драккара, отдавался в ушах болотницы неприятным заунывным плачем. Никогда ранее Айше не доводилось видеть столь огромный город, даже Альдога по сравнению с ним казалась маленьким печищем. Ладони болотницы вспотели, в груди защемило неясной томкой, робость змейкой-медяницей заползла в сердце и притаилась там, подергивая склизким хвостом. Отыскав взглядом Бьерна, Айша шумно выдохнула, облизнула пересохшие губы. С ним было не страшно он был куда сильнее, чем этот огромный город с его рябой окраской и недостроенной крепостью на холме.

Кьятви услышал ее вздох, потянул за рукав. Полагая, что старик хочет пить, Айша нащупала рядом с собой кувшин с чистой водой, вытащила пробку, сунула старику. Он отстранил кувшин, просипел:

— Рагнар наверняка послал к ним гонца по суше. Они ждут нас. Поэтому слушай — заговорят ли в знак мира монастырь и церковь?

— Что?… — не поняла Айша.

— Слушай, — повторил старик и тут же, заглушая его речь, на берегу звонко, ровно, успокаивая и город и пришлых воинов, запело железо.

Ахнув, болотница схватилась за грудь, стиснула во рот рубашки, словно задыхаясь. Она умела слышать, как поет внутри древесных стволов живой сок, как наливается росой первая трава, как перешептываются меж собой незримые нежити. Иногда ей доводилось слышать и песнь железа — в боях, когда мечи, сходясь лезвиями, визжали злобно и жестко, изрыгая друг из друга хозяйскую ненависть. Болотница полагала, что именно таков голос железа. Но звуки, затмившие громаду чужого города, тоже издавало оно. И в них не было ярости или ненависти. Они пели о мире, о величии, гораздо большем, чем власть, и о прощении, куда более могущественном, чем сила. В них звучали голоса живых и давно ушедших людей, шелест ветра и звон ручья, радость и боль.

— Колокола, — вслушиваясь в радостное пение железа, сказал Кьятви.

Колокола, — вторя ему, прошептала Айша.

3. Монастырь

Сигурд не хотел драться с варгами. Он вообще не понимал, зачем Красный, едва сняв корабль с мели, направил его к острову. В Каупанге Сигурду иногда приходилось брать в руки меч и отстаивать свою усадьбу от таких народников, как Красный. Он не любил вспоминать о тех битвах. Впрочем, и теперь от него не требовали особой отваги, наоборот, спрыгивая с корабля на мелководье, Рагнар крикнул уже перелезающему через борт Сигурду:

— Останься с женщиной, бонд!

Его лицо в обрамлении ярко-рыжих волос, распластавшихся по плечам, с широко распахнутым ртом и узкими злыми глазами показалось Сигурду отвратительным. Он отшатнулся от борта, стараясь не смотреть, как эрулы один за другим сыплются со снеккаров в воду, как, вздымая тучу брызг и на ходу вытаскивая мечи, спешат к берегу, как беззащитными черными мурашами разбегаются по склону холма безоружные варги. Некоторые из них все же приняли бой — зазвенело оружие, запахло горелым.

На корабле, кроме Сигурда, остались только невысокий кормщик и Гюда. Кормщик смотрел на берег и нетерпеливо облизывался, словно собака, почуявшая запах мяса, а княжна стояла подле борта, вцепившись в него обеими руками, и рассматривала что-то в воде. За короткое время пути она похудела и осунулась. Ее рубашка истерлась, а там, где к рукаву была пришита ластица, виднелась прореха. Короткие волосы княжна свернула в узел на затылке. Между волосами и рубашкой по ее шее протянулась длинная серая полоса грязи.

Заслышав шаги Сигурда Гюда обернулась, смерила бонда презрительным взглядом. Ее кожа оставалась бархатистой, отливала молочной белизной, голубые глаза холодно поблескивали.

— Почему ты не пошел грабить вместе со всеми, бонд? — спросила она.

— Рагнар приказал мне остаться. — Сигурд уловил нотки пренебрежения в ее голосе и от этого почувствовал себя неловко, будто вор, пойманный в чужом доме.

— Ты делаешь все, что приказывает чужой конунг? — насмешливо поинтересовалась Гюда. — А если он прикажет тебе прыгнуть в море?

Ее надменность разозлила бонда.

— Во всяком случае, я не стану сталкивать туда кого-нибудь другого, — огрызнулся он. Княжна по мрачнела, пухлые губы сложились в узкую полоску.

— О чем это ты, бонд? — пытаясь сохранить презрительный тон, спросила она.

— О колдунье Бьерна. — Сигурд встал рядом с Гюдой, оперся ладонью о борт снеккара.

Княжна пыталась скрыть испуг, но ее подбородок задрожал, а на лбу появилась глубокая скорбная морщина. Сигурд мысленно улыбнулся — власть над ней оказалась приятной, теплой, как платок, что связала из козьей шерсти его старшая жена Юхти.

— Ты лжешь, — после долгого молчания неуверенно произнесла Гюда.

— Я лгу, Айша лжет. Посмотрим, кому поверит Бьерн, — кутаясь в тепло нежданной власти, откликнулся Сигурд.

— Айша ничего ему не сказала, — не сдавалась княжна.

— Пока — нет, — согласился Сигурд. — Так ведь и я молчу. Пока…

От берега заплескали шаги, послышались ожив ленные голоса. Кормщик подскочил к противоположному от Сигурда борту, завопил, приветствуя возвращающихся приятелей. В ответ те дружно загомонили, вещая что-то о скучной битве и о том, что глупые варги блеяли, как овцы, умоляя о пощаде.

Тонкие пальцы княжны дотронулись до руки бонда. Они были холодными и сухими.

— Что ты хочешь, бонд? — В голубых глазах Гюды плескался вопрос, жег Сигурда, окрашивая его щеки никчемным бабьим румянцем. Зрачки княжны понимающе блеснули, темные ресницы опахалами развеяли тень под глазами.

— Ааа… — протянула она, отстранилась, улыбнулась, показывая ровный рядок зубов. — Тут я тебе не враг.

Поправляя узел волос на затылке, она подняла вверх руки, покосилась на залезающих на снеккар эрулов. Многие вернулись с трофеями — покрытыми кровью полушубками жертв, сапогами, снятыми с мертвецов, поясами, украшенными серебряными узорами варгов. Воины запихивали добычу в сундуки, вытирали потные лица, укладывали на место оружие. Арни Котел перебросил через борт на палубу отороченное золотыми и красными нитями седло, запыхтел, переваливаясь вслед за ним. Глядя, как он пытается засунуть седло в свой походный сундук, Гюда понизила голос: