Саламандры

— Я не нуждаюсь в скорби, — буркнул он. Затем повернулся и покинул Свод Памяти. Иагон отправился следом.

Когда сержант повернулся к огню спиной, Дак'ир сделал то, чего не сделал Тсу'ган, и принес безмолвную клятву помнить, пока пергамент сгорал.

Фугис неподвижно смотрел на простор пустыни. Он стоял на длинном выступе темной скалы, который часто использовался как естественная посадочная площадка для «Громовых ястребов» и других легких кораблей Саламандр. Площадка сегодня была пуста, если не считать апотекария, и Фугис был рад покою.

К северу за безводной пустынной местностью лежало Едкое море. Фугис видел его расплывчатую темную линию, из которой тупым клинком торчал высокий шпиль Эпимета, единственного на Ноктюрне прибрежного города-убежища. Его окружали шпили сателлитов поменьше, многочисленные буровые вышки и добывающие платформы, которые прочесывали морское дно и перекапывали самые глубокие впадины в поисках полезных ископаемых.

Среди безжизненных песков Фугис заметил, как сахрк, один из местных хищников, крадется за стадом завротуров. Гибкая, похожая на ящерицу тварь скользила, прижимаясь к бесплодной земле, и молнией проскакивала между кучами камней, стараясь подобраться к добыче на расстояние броска. Стадо, не подозревая об опасности, продолжало брести. Крупные, усеянные костяными пластинами туши покачивались, двигаясь друг за другом. Сахрк дождался хвоста колонны и прыгнул, свалив самца завротура. Бык рухнул наземь и издал жалобный звук, когда хищник отогнул пластины его костяного воротника, чтобы добраться до нежной плоти под ними. Сахрк принялся торопливо пожирать добычу, отрывая полосы кровавого мяса крепкими как железо челюстями. Видно было, как куски продвигаются по раздутому пищеводу. Остальное стадо испуганно заблеяло и зафыркало. Одни бросились бежать, не разбирая дороги, другие застыли на месте, окаменев от страха. Сахрк не обращал на них никакого внимания. Насытившись, он просто улизнул, оставив объеденную тушу гнить на солнце.

— Сильные всегда будут охотиться на слабых, — произнес Фугис. — Верно, брат?

Дак'ир шагнул в поле зрения апотекария. К мертвому завротуру уже стекались падальщики, чтобы доглодать то, что не доел сахрк.

— Если только сильные не вступятся за слабых и не возьмут их под свою защиту, — возразил Дак'ир, поворачиваясь к брату-Саламандру. — Я думал, ты не знал, что я здесь.

— Ты стоишь там уже пятнадцать минут, Дак'ир. Я знал. Просто решил не подавать виду.

Наступило неловкое молчание. Слышно было лишь низкое непрерывное гудение генераторов пустотных щитов Гесиода. Генераторы Эпимета на севере и Фемиды на востоке усиливали нудную какофонию, слышимые даже через просторы пустыни и из-под прикрытия гор.

— На Стратосе мы были слабыми. — Фугис не сумел скрыть злости в голосе. — И сильные за это нас наказали.

— Отступники не были сильными, брат, — настойчиво произнес Дак'ир. — Они были трусами, они нанесли удар исподтишка, в спину, и убили его…

— Бесславно! — рявкнул Фугис, развернувшись к Дак'иру и не дав тому закончить. Гримаса гнева перекосила его тонкое лицо. — Они прикончили его, как тот сахрк прикончил завротура: как свинью, как какую-то скотину.

Апотекарий заторможено кивнул, его злость уступила место горечи и фатализму.

— Мы были слабыми на Стратосе… но все началось еще на Морибаре, — прохрипел он. — Я проклинаю за это Кадая. За его тогдашнюю слабость, раз он не увидел и не положил конец опасности, которую представлял Ушорак, и за верность, которую он не вдохнул в Нигилана, когда была возможность.

Дак'ира ошарашила реакция Фугиса. Таким апотекария он раньше не видел. Фугис всегда был спокоен, даже бесстрастен. Это помогало ему сохранять остроту восприятия. И услышать от него такое — это внушало тревогу. Что-то умерло в нем, сгорело вместе с останками Кадая на погребальной плите. Дак'ир подумал, что, возможно, это была надежда.

Фугис подошел ближе. Второй раз за сегодня боевой брат стоял перед Дак'иром лицом к лицу. Но сержант не придал этому значения.

— Ты видел эту опасность, брат. Она приходила к тебе в видениях почти сорок лет. — Фугис сжал наплечник Дак'ира. Глаза апотекария были широко распахнуты, почти безумны. — Как бы я хотел, чтобы тогда мы знали то, что знаем сейчас…

Голос Фугиса затих. Вместе с ним угасла и охватившая апотекария вспышка, порожденная горем. Он уронил руки и отвернулся к заходящему солнцу.

— Может, тебе лучше обратиться к капеллану Элизию? У него… — Дак'ир замолчал: Фугис все равно его не слушал. Глаза апотекария, блестящие как два рубина, снова уставились на пустыню.

— Брат-сержант…

Дак'ир облегченно выдохнул, услышав голос Ба'кена. Он повернулся к большому Саламандру, который стоял в нескольких метрах позади, словно ждал там уже какое-то время, из уважения не показываясь.

— Брат-капитан Н'келн здесь, в Гесиоде, — продолжил Ба'кен. — Он желает поговорить с тобой.

— Останься с ним, пока не позову, — хриплым шепотом велел ему Дак'ир, показав взглядом на апотекария, прежде чем отправиться в Свод Памяти.

— Конечно, брат, — ответил Ба'кен и остался ждать возвращения своего сержанта на площадке для «Громовых ястребов».

Окруженный темнотой, Тсу'ган склонил голову и подозвал жестом жреца-клеймовщика.

— Подойди, — велел он. Голос эхом раскатился по тесному пространству солиториума. Отзвуки стихли, проглоченные черной, как воды Стикса, тьмой и шелестом переливающихся углей под босыми ногами Тсу'гана.

Иагон еще раньше снял с него силовые доспехи и остался охранять их в прихожей, ожидая возвращения своего сержанта. Тсу'ган стоял голый по пояс, одетый лишь в тренировочные штаны, позаимствованные из гимнастического зала. Дым волнами обтекал его тело, размывая кроваво-красный блеск в глазах. На обожженной коже пульсировали болью свежие шрамы, по которым жрец уже прошелся своим жезлом. Тем не менее Тсу'ган потребовал еще.

— Зо'кар! — сердито позвал он, возбужденно взмахнув рукой. Голос его звучал хриплым шепотом. — Жги меня снова.

— Мой господин, я… — Жрец испуганно затрепетал.

— Слушай меня, серв, — прошипел Тсу'ган сквозь сжатые зубы. — Приложи жезл. Сейчас же! — Его голос стал почти умоляющим…

Разум космического десантника был в смятении. Тсу'ган жалел, что не вернулся и не подобрал свое подношение, которое так небрежно бросил в мемориальный огонь. Кадай был достоин его уважения, а не презрения. Он вспомнил тот момент в храме на Стратосе, когда столкнулся лицом к лицу с Нигиланом.

Ты боишься всего…

Слова, воскресшие в памяти, были словно холодная сталь, пронзившая тело. Ибо где-то в глубине души, в каком-то ее тайнике, который нашел и так безжалостно вскрыл Воин-Дракон, Тсу'ган знал, что это правда. И ненавидел себя за это. Он подвел своего господина и тем претворил в жизнь свой самый главный страх. Очищение — вот единственный ответ слабости. Кадай погиб, потому что…

Боль затопила сознание Тсу'гана вместе с вонью его собственной кожи, подвергшейся пытке. Боль была острой и чистой — Тсу'ган наслаждался ею, находя облегчение в огненном бичевании.

— Счисти ее, Зо'кар, — хрипел он. — Счисти ее всю…

Жрец-клеймовщик, убоявшись гнева своего господина, повиновался, по новой прожигая линии старых побед и прошлых успехов Саламандра. Это уже выходило за рамки церемонии. В том, чему Тсу'ган умышленно подвергал себя, не было чести. Это уже был мазохизм — постыдная уловка, чтобы избавиться от чувства вины.

К тому времени, как Зо'кар закончил и жезл почти остыл, Тсу'ган уже с трудом дышал. Тело горело мучительной болью, жар от охаживавшего его клейма уходил легкой дымкой. Все помещение заполнял запах гари и паленого мяса.

Мазохизм входил в пагубную привычку.

Тсу'ган снова видел момент гибели своего капитана. Следил, как тело его пожирает ослепительный луч мультимелты. Глаза жгло от воскресшего в памяти сияния. С трудом втянув воздух, Тсу'ган смог лишь прохрипеть: