Страница 71 из 88
Так что вообще не существовало подходящего времени года для поездки в Хьюстон, а 4 июля было худшим днем для этого. Но именно 4 июля 1962 года семеро астронавтов отправились в Хьюстон. В рамках президентской программы запуска человека на Луну под руководством НАСА строился Центр пилотируемых космических полетов – на тысяче акров пастбища к югу от Хьюстона, возле Чистого озера, которое на самом деле было не озером, а небольшой бухточкой, причем настолько же чистой, как зрачки отравленного окуня. Астронавты, Гилрут и большинство персонала Лэнгли и Мыса должны были переехать в Хьюстон, хотя космодромом по-прежнему оставался Канаверал. Скромные размеры Лэнгли и Мыса как нельзя лучше подходили для стадии «полный вперед!», которую проект «Меркурий» уже прошел. Все знали, что Хьюстон крупнее, но об остальном даже не догадывались.
Они вышли из самолета в аэропорту Хьюстона и окунулись в расплавленный воздух. Температура была под сорок градусов. Не то чтобы это имело особое значение – парней заверили, что их въезд в Хьюстон пройдет легко и небрежно, в техасском стиле. Сперва небольшая энергичная кавалькада по Нижнему городу, просто чтобы на них посмотрели добрые люди… а затем состоится вечеринка с коктейлями, на которую придут несколько местных шишек. Во время вечеринки парни смогут расслабиться и пропустить пару стаканчиков.
В аэропорту их ждала шеренга лимузинов – по одному для каждого астронавта и его семьи; на бортах автомобилей были прикреплены крупные полосы бумаги с написанными на них фамилиями. Вскоре кортеж двинулся в путь. В Хьюстон приехали все, за исключением жены Ширры, которая находилась в Лэнгли, поправляясь после какой-то незначительной операции. Довольно быстро, на хорошей скорости они проследовали по улицам города, и все прошло в общем-то безболезненно. Но затем все семь автомобилей поехали вниз по склону, в глубь арены, известной как Хьюстонский Колизей.
Холод начал пробирать их до костей. Ребята поеживались и трясли головами. Вскоре они оказались внутри какой-то огромной подземной парковки. Воздух тут кондиционировался по-хьюстонски, то есть вас продувало насквозь. Здесь, вместе с оркестрантами в униформе, собралась целая армия промерзших людей. Они стояли, словно ледяные скульптуры. В лимузинах молча сидели политики – было слишком холодно, чтобы открывать рты; а еще – полицейские, пожарные, солдаты Национальной гвардии и снова музыканты. Потом процессия развернулась и выехала наверх, в слепящее солнце и сорокаградусную жару; асфальт вздымался волнами и плавился. Парни оказались во главе народного кортежа. Впрочем, не совсем так. В первом лимузине ехал техасский конгрессмен, румяный парень Альберт П. Томас, влиятельный член финансового комитета палаты представителей. Он размахивал огромной шляпой, словно говоря: смотрите, кого я вам привез!
Тут до парней и их жен начало доходить, что эти люди, бизнесмены и политики, рассматривают открытие Центра пилотируемых космических полетов и приезд астронавтов как важнейшее событие в истории Хьюстона. «Нейман-Маркус» и другие фешенебельные универмаги, крупные банки, музеи и прочие учреждения, все лучшее, вся культура – все это находилось в Далласе. По хьюстонским меркам Даллас был настоящим Парижем, тогда как в самом Хьюстоне не имелось ничего, кроме нефти и прожженных дельцов. Космическая программа и приезд семерых астронавтов должны были сделать этот скороспелый городок респектабельным, пропитанным истинно американским духом. Поэтому большой парад возглавлял депутат Альберт Томас, который размахивал своей десятигаллоновой шляпой, сигнализируя о начале спасения Хьюстона.
Астронавты и их жены думали, что уже повидали все возможные виды парадов, но этот был sui generis.[14] На улицах выстроились тысячи людей. Но они не издавали ни звука. Люди просто стояли в четыре-пять рядов, потели и таращились на астронавтов. Пот тек с них рекой. Они просто таращились и потели. Семеро парней, каждый в именном лимузине, стояли, улыбались и махали руками, их жены тоже улыбались и махали, дети улыбались и смотрели вокруг – каждый делал свое обычное дело, – а толпы людей просто таращились на них. Хьюстонцы даже не улыбались. Они смотрели на астронавтов с угрюмым любопытством, словно видели военнопленных или пришельцев с альфы Центавра и не были уверены, смогут ли те понять местное наречие. Время от времени какой-нибудь древний старик размахивал руками и выкрикивал что-нибудь сердечное и подбадривающее, но остальные просто торчали под солнцем, как пугала. Стоять в полдень в асфальтовом месиве Нижнего города и смотреть на парад… Нет, эти люди явно не в своем уме! Но процессия постепенно проходила через эти волны оцепенелости и апатии.
Примерно через час парни и их семьи, к своему ужасу, поняли, что они возвращаются в ту самую дыру в земле под Колизеем. Кондиционированный воздух обрушился на них стеной. Все опять промерзли до мозга костей, зуб не попадал на зуб. Оказалось, что именно здесь, в Хьюстонском Колизее, должна состояться небольшая вечеринка с коктейлями. Они поднялись на первый этаж Колизея, напоминавший формой огромную чашу. Здесь собрались тысячи людей, а все пространство было наполнено каким-то странным запахом и шумом голосов. Пяти тысячам чрезвычайно громкоголосых людей не терпелось наброситься на жареную говядину и щедро залить ее виски. В воздухе стоял запах горящего мяса. Здесь было устроено около десяти углублений для барбекю и жарилось тридцать говяжьих туш. Пять тысяч бизнесменов, политиков и их лучших половин, освеженные сорокаградусной июльской жарой, сгорали от нетерпения. Этакое техасское барбекю на хьюстонский лад.
Сначала семерых храбрецов, их жен и детей вывели на сцену в конце арены, и состоялась небольшая приветственная церемония, во время которой астронавтов по очереди представили публике, а затем многочисленные политики и бизнесмены выступали с речами. И все это время огромные говяжьи туши шипели на огне и дым смешивался с ледяными струями воздуха из кондиционеров. Только сильный холод удерживал гостей от рвоты: нервные окончания солнечного сплетения замерзали напрочь. Жены пытались быть вежливыми, но это им не удавалось. Дети ерзали на сцене и просились в туалет, где не были уже несколько часов. Жены вставали и шепотом спрашивали у местных жителей, где тут уборные.
К несчастью, теперь наступала та часть, когда они должны были расслабиться, поесть говядины и фасоли с подливкой, выпить немного виски, обменяться рукопожатиями с добропорядочными хьюстонцами и почувствовать себя как дома. Гостей снова вывели на первый этаж арены, освободили пространство, поставили для них складные кресла и бумажные тарелки с огромными кусками жареных техасских бычков, а затем окружили их еще целым частоколом таких же складных кресел. Вокруг этого частокола, лицом к толпе, выставили кольцо из техасских рейнджеров. Не одна сотня человек выстроились рядами возле барбекю. И все они накладывали огромные жирные куски говядины на бумажные тарелки… и попивали виски. Затем публика заняла места на трибуне и смотрела оттуда вниз, на первый этаж. Это и было главное событие, торжественный прием: пять тысяч человек, все, как один, – особо важные персоны сидели на трибунах Хьюстонского Колизея посреди дыма, поднимающегося от жарящегося мяса, и наблюдали за тем, как астронавты едят.
Нескольким особо важным персонам, правда, разрешили пройти через кольцо рейнджеров и лично поприветствовать парней и их жен, которые в это время боролись с огромными порциями бурого мяса. Какой-нибудь Херб Снаут из Кар-Кастла подходил и говорил:
– Привет! Я Херб Снаут! Из Кар-Кастла! Мы чертовски рады видеть вас, просто чертовски рады!
Затем он поворачивался к одной из жен, чьи руки были целиком заняты говядиной, так что она даже не могла пошевельнуться, наклонялся и расплывался в широчайшей сладкой улыбке, демонстрируя свое почтение к леди, и говорил – настолько громко, что бедная перепуганная женщина роняла дымящееся мясо прямо на колени:
14
[xiv] Единственный в своем роде (лат.).