Битва за космос

Том Вулф

Битва за космос

Предисловие

Эта книга появилась на свет благодаря обычному любопытству. Мне захотелось узнать, что же на самом деле заставляет человека по собственной воле забираться на верхушку огромной свечи – ракеты «Редстоун», «Атлас», «Титан» или «Сатурн» – и ждать, пока зажгут запал? И я решил пойти наиболее простым путем, то есть спросить об этом у самих астронавтов. И когда астронавты собрались в декабре 1972 года на мысе Канаверал, чтобы понаблюдать за последней отправкой космического корабля «Аполлон-17» на Луну, я обратился к ним, но очень скоро понял, что даже те из них, кто в обычной жизни довольно общителен, не спешат удовлетворять мое любопытство. Им совершенно не хотелось обсуждать самую суть моего вопроса – их собственную храбрость.

Но я чувствовал, что ответ таится вовсе не в специфике полетов в космос. Подавляющее большинство астронавтов вышло из рядов летчиков-испытателей. Причем почти все они были военными. И лишь немногие, такие как Нил Армстронг, просто прошли подготовку в армии. Именно это и натолкнуло меня на обширную и загадочную область, которая в буквальном смысле оставалась темной, как обратная сторона Луны, более чем полвека: военная авиация и нынешний офицерский корпус армии США.

Сразу после Первой мировой войны у европейских писателей стало модным определенное поветрие, которое вскоре распространилось и среди их послушных подражателей в Соединенных Штатах. Война рассматривалась как что-то изначально чудовищное, а те, кто воевал, в частности офицеры, – как люди жестокие и недалекие. Тон всему задали несколько блестящих произведений, в их числе – «На Западном фронте без перемен», «Путешествие на край ночи» и «Бравый солдат Швейк». Единственным возможным героем рассказа о войне считался рядовой солдат, и был он не героем, а обывателем, такой же жертвой воины, как и всякий невоенный человек. Любой офицер в звании выше младшего лейтенанта выставлялся как солдафон или дурак, а то и как отъявленный злодей. Старомодные повествования о доблести и героизме приравнивались к второсортной литературе, к написанным «литературными отщепенцами» автобиографиям и рассказам в бульварных журнальчиках вроде «Эргоси» или «Блюбук».

Даже в тридцатые годы героями популярных военных рассказов были в основном летчики Первой мировой. А одно из немногочисленных научных исследований на тему воинской доблести – «Анатомия храбрости» Чарльза Морана, служившего военным врачом в британской армии в годы Первой мировой войны (позднее он стал известен как лорд Моран, личный врач Уинстона Черчилля). В этом сочинении, созданном в двадцатых годах, Моран предсказывал, что в войнах будущего молодые люди, жаждущие славы и риска, станут искать их на поприще авиации. В двадцатом веке, говорил он, военный летчик станет таким же воплощением мужества, как кавалерист в девятнадцатом.

Серьезное изучение драматичности и психологических тонкостей в этой новой области исследований – боевых полетов на высокотехнологичных самолетах – стало делом отдельных пилотов, имеющих склонность к писательству. Самый известный из них – Антуан де Сент-Экзюпери. Литературный мир остался равнодушным к этой теме. Но юноши поступали именно так, как и предсказывал Моран. Они становились офицерами, чтобы летать, и летали, несмотря на невероятный, просто смертельный риск. Уже в 1970 году я узнал из статьи армейского врача, опубликованной в медицинском журнале, что для каждого летчика военно-морских сил вероятность погибнуть в катастрофе составляет двадцать три процента И это не считая смерти в бою, что в то время – война во Вьетнаме была в разгаре – случалось чрезвычайно часто. «Битва за космос – это рассказ о том, почему люди так стремятся к подобному риску (вернее, они даже им наслаждаются) во времена, которые писатели давно уже окрестили эпохой антигероя. Данная психологическая загадка и подтолкнула меня к написанию этой книги. И если среди прочитавших мой роман попадутся такие, кого совершенно не интересуют космические исследования как таковые, то, возможно, они как раз и прочли книгу именно потому, что их воображение захватила эта же самая тайна.

С момента первого выхода «Битвы за космос в 1979 году я переписывался со многими пилотами и их вдовами. Они не то чтобы восхищались моей книгой, но, казалось, были попросту благодарны за то, что какой-то совершенно посторонний человек облек в слова то, о чем кодекс чести летчиков запрещает даже упоминать. А ведь именно это и является одной из самых необычайных и загадочных драм двадцатого столетия.

Глава первая

Ангелы

Прошло всего каких-то пять-десять минут… За это время ей позвонили все три женщины с одним и тем же вопросом: «Ты уже слышала – что-то произошло?!»

– Джейн, это Элис. Слушай, мне только что позвонила Бетти. Она слышала, там что-то случилось. А ты ничего не знаешь?

Именно так они все и выражались… Она сняла трубку и передала это сообщение дальше:

– Конни, это Джейн Конрад. Мне только что звонила Элис. Она говорит, что-то случилось…

Словечко «что-то» употреблялось в языке жен летчиков для того, чтобы не говорить страшной правды. Джейн Конрад, которой едва исполнился двадцать один год, жила здесь недавно и знала обо всем этом очень мало – говорить на такие темы было не принято. Но при таком окружении она, конечно, быстро всему научилась. Да и воображение у нее было богатое!

Джейн была высокой и стройной, с пышными темными волосами, острыми скулами и большими карими глазами. Она немного напоминала актрису Джин Симмонс. Ее отец держал ранчо на юго-западе Техаса Джейн поехала учиться на восток, в Брин-Мор, и там на вечеринке первокурсниц в клубе «Галф-Миллс» в Филадельфии познакомилась со своим будущим мужем Питом, старшекурсником Принстонского колледжа. Пит был невысокий, крепкий, светловолосый юноша; он постоянно шутил. Его лицо каждую секунду было готово расплыться в широкой улыбке. Он просто излучал энергию, уверенность, joie de vivre.[1] Джейн и Пит поженились через два дня после того, как он окончил Принстон. А в прошлом году родился их первенец, Питер. И вот сейчас она во Флориде, в Джексонвилле, на дворе мирный 1955 год, солнце пробивается сквозь сосны, и в воздухе чувствуется дыхание океана. До океана и желто-белого пляжа меньше мили. Всякий проезжающий мимо может увидеть их домик, напоминающий сказочную избушку посреди сосен. Дом кирпичный, но Джейн с Питом покрасили кирпичи в белый цвет, и дом ярко сверкает на фоне зеленой стены сосен в тысячах солнечных лучей, пробивающихся сквозь верхушки деревьев. Ставни они сделали черными, отчего еще сильнее выделялись белые стены. Дом небольшой – всего тысяча сто квадратных футов, – но Джейн и Пит сами составляли его план, и этого пространства им вполне хватало. У них был друг-строитель, он помог сэкономить на кирпичах, так что дом обошелся лишь в одиннадцать тысяч долларов. Да, снаружи сегодня светило солнце, а внутри домика все росло напряжение: сначала пять, потом – десять и, наконец, почти все двадцать жен звонили друг другу, пытаясь выяснить, что же случилось (а на самом деле – с чьим именно мужем «это» случилось).

Через тридцать минут таких разговоров, – а подобное здесь случалось нередко, – жене начинает казаться, что телефон уже больше не находится на столе или на стене в кухне. Он разрывается прямо у нее в солнечном сплетении. Но все же несравненно хуже было бы прямо сейчас услышать звонок в дверь. Негласные правила здесь соблюдаются очень строго. Последнюю страшную новость не должна сообщать женщина, и уж тем более по телефону. Нет, именно мужчина должен сказать это, когда придет время; мужчина, наделенный определенной официальной или моральной властью, – священник или товарищ погибшего. Более того, он должен сообщить новость лично. Этот человек подойдет к двери, позвонит и будет стоять неподвижно, как столб. Плохие новости он держит замороженными, словно рыбу. Поэтому все телефонные звонки жен были лишь яростным и зловещим хлопаньем крыльев ангелов смерти. Когда придет время для последней новости, раздастся звонок в дверь – жена в такой ситуации смотрит на дверь широко раскрытыми глазами, словно бы это не ее дверь, – а за ней будет стоять человек… который пришел сообщить женщине, что, к несчастью, что-то случилось и сожженное тело ее мужа лежит сейчас в болоте, среди сосен или карликовых пальм, «обгоревшее до неузнаваемости». Каждый, кто прожил на авиабазе достаточно долго (Джейн к таким, увы, не относилась), понимал, что выражение «обгоревшее до неузнаваемости» было довольно искусным эвфемизмом для описания человеческого тела, которое теперь напоминает огромную тушу домашней птицы, сгоревшую в духовке: темно-коричневую, лоснящуюся, покрытую волдырями. Причем сгорели не только лицо, волосы и уши (не говоря уже об одежде), но и кисти и ступни; а то, что осталось от рук и ног, невозможно разогнуть и имеет такой же темно-коричневый блестящий цвет, как и все остальное. И этот муж, отец, офицер, джентльмен, эта отрада глаз матери, каких-то двадцать лет назад бывший Его Величеством Младенцем, – превратился в обуглившуюся массу с торчащими обрубками рук и ног. «Мой собственный муж – неужели они говорят о нем?» Джейн не раз слышала, как молодые люди – и Пит в их числе – рассказывали о других молодых людях, которые «получили», «попали в штопор» или «треснули», но всякий раз речь шла о ком-то постороннем, не из их эскадрильи. И каждый раз в разговоре об этом летчики употребляли этакие веселые жаргонные словечки, словно говорили о спорте. Что-то вроде: «Он промазал мимо второй базы». И все! Ни слова: ни в печати, ни в разговоре – даже на этом их жаргоне! – об обгоревшем теле юноши, которое в мгновение ока покинула душа. Теперь можно забыть обо всех улыбках, жестах, настроениях, заботах, смехе, хитростях, сомнениях, нежности и любящих взглядах – любовь моя! – а коттедж в лесу охвачен ужасом, – и молодая женщина, сжигаемая нервной горячкой, ожидает подтверждения того, что сегодня она стала вдовой.

1

[i] Радость жизни (фр.).