Страница 126 из 140
Гамид звал к себе — другие к себе. Поспорили было и потянули идти за Гамидом. Как ни гнул на свое рыжий Айла, но и ему пришлось сдаться. Побоялся народ идти за Айлой. Плут Айла: нет другого такого. Приведет деревню на базар, с приказчиком одну руку сделает, и, глядишь, всю деревню дешевле людей жать угонит приказчик. И всегда Айла сух из воды выйдет, всегда другие виноваты. Оттого и не пошли за ним, а пошли за Гамидом, потому что знали, что Гамид так не станет делать.
Пришли бурлаки в назначенное Гамидом село как раз в канун базара. Завтра рано, рано базар.
Гуляет с вечера народ по базарной площади, смотрит на часовенку в память чудесного избавления царской семьи, смотрит на ряды деревянных лавочек, на ряды возов: кто с хлебом приехал, кто за хлебом. Заперты лавки, и только кое-где у отпертой двери стоит толпа грязных татар и внимательно всматривается в неприхотливый товар. Еще больше «бурлаков» у калачников. Лежат рядами калачи белые, вкусные, но денег нет; хоть в руках подержать бы! И тянется татарин к калачу:
— Почем фунт?
— А ты не тронь руками! — отвечает бойкая и строгая торговка, — можно и глазами смотреть… Три копейки…
— Что больно дорога? Хлеб дешева…
— А дорого, не бери…
— Дорога, дорога, — качает бритой головой татарин и смущенно отходит.
Стоит Гамид у одной лавки, смотрит, выходит тот самый приказчик, работать к которому звал Гамид свою деревню. Узнал Гамида и приказчик Иван Финогенович. Тут при всем народе жал Гамиду руку чуть не с полчаса. Лестно было Гамиду — весь народ видел, с каким человеком дружбу он водит. Чай пить к себе позвал Гамида приказчик.
Пришел Гамид к нему в номер, а у приказчика в номере народ сидит, — другие приказчики, несколько татар. Неловко Гамиду, а приказчик усаживает его, водки наливает, чаю дает:
— Пей, Гамид, лей!..
И приказчик хлопает Гамида своей короткой рукой и говорит:
— Молодец!
Вытирает пот с лица Гамид и пьет чай. Напился он чаю, и говорит ему приказчик:
— Ну, Гамид, слушай теперь…
Посмотрел на всех приказчик, рассмеялся.
— Научу я тебя, как деньги мало-мало наживать…
Внимательно слушает Гамид.
Говорит приказчик, что подарит ему, Гамиду, с каждой десятины, сколько выжнет его деревня, по пятидесяти копеек, говорит о том, что надо ему, Гамиду, делать для этого.
Слушает Гамид, и как во сне кажутся ему и приказчик, и номер, и татары, что кивают головой.
— Как приедем мы, — говорит приказчик, — завтра на базар и станем давать цену, ты я слушай. Все торгуйся, а как вот я так проведу рукой по лицу, значит, на эту цену уж и соглашайся. Поторгуйся для виду, а тут и бей по рукам.
Хочется Гамиду услужить, хорошо бы и заработать, а больше всего хочется ему быть теперь верст за тысячу от приказчика и всей этой комнаты. Смотрит на всех Гамид широко раскрытыми глазами, в горле пересохло, и говорит, заикаясь и вытирая пот:
— Нет, хороший господин, наш народ строгий, узнает — беда!
— А кто узнает? Откуда?
Приказчик надулся, все волосы поднялись на его щеках и бороде.
Сидит тут в комнате и сосновский приказчик — худой, желтый, с длинной бородой старик с больным взглядом.
— И что ты, Финогеныч, народ гадишь? — говорит он. — Право, вы с вашим барином ровно нехристи какие…
Махнул мохнатой лапой Финогеныч:
— Ну, ладно… не слушай его, Гамид. Он мало-мало стара стала, глупа стала, ум кончал…
— Ума-то, батюшка, в моем каблуке больше, чем в ваших с барином головах, — рассердился старый приказчик.
— Ну, слушайте, оставьте же, пожалуйста, — повернулся к нему Финогеныч, — что ж вы делаете?! Пришли чай пить и пейте… Нельзя же в самом деле так… не шутки здесь.
— И чай пить не стану, — рассердился совсем старик, отстраняя худой жилистой рукой стакан.
И, встав, попрощавшись с Финогенычем, не глядя на того, он вышел в коридор.
— Учит, — фыркнул Финогеныч, — а сам, поди, спросить забыл, как и зовут его.
Поздно вернулся Гамид в свой стан. Айла внимательными злыми глазами всматривался в него и шептался о чем-то с товарищами. Верно, догадался, зачем звал приказчик Гамида.
Рано поднялись на другой день «бурлаки». Что-то будет? Больших цен ждали на жнитво, таких цен, каких и не запомнит никто. Сговаривались крепко стоять на пятнадцати рублях.
Но уже высоко поднялось солнце над площадью, а никто из приказчиков и не думал выезжать на базар. Наконец, прошел слух о том, что не станут на этой неделе жать, потому что зелена еще рожь.
Татары только качали своими бритыми головами. Веселое возбуждение сменилось унынием.
Кучка крестьян-посевщиков, стоявшая до сих пор в стороне в ожидании, пока сделают цену, попробовала установить ее.
— Эй ты, князь! — кричал один из них, — веди свою деревню: за десятину три рубля дам.
Но татары не удостаивали ответом.
— Так же неделю проболтаетесь… Вишь, зелена: раздумали приказчики брать.
— Ашать надо, — убеждал другой крестьянин в высокой поярковой шляпе, клином бородка.
— Ну, три с полтиной! — немного погодя кричал все тот же крестьянин не обращавшему на них внимания татарину.
— Пять хочешь?
— Сколько десятин у тебя? — удостоил, наконец, вопросом татарин.
— У меня-то? с десяток наберется.
Татарин пренебрежительно отвернулся.
— У шабров тоже найдется. Никто ему не ответил.
Положение татар становилось затруднительным: ждать неделю, когда ни хлеба, ни денег нет, — нельзя. А что если придется ждать? милостыню идти собирать? Но и ее теперь даром не будут давать, и за нее придется работать. И работать-то самое жниво, жать ту рожь, которая теперь считается зеленой. Чувствовалась какая-то западня, чем-то более сильным устроенная, чем воля человеческая, против чего даже раздражение бессильно, и ясно было татарам одно, что как-нибудь неделю надо перебиваться.
Стали спрашивать Гамида, где его приказчик? Гамид и сам не знал, где он, ничего не понимал и только оглядывался, вытянув шею, — не увидит ли где на базаре знакомую фигуру приказчика.
Айла, а за ним и другие пристали к Гамиду, чтоб он вел их к его знакомому приказчику. Гамид пошел с своей деревней, но на дороге встретил приказчика уже в плетушке, собиравшегося уезжать.
— На этой неделе жать не будем, — остановил приказчик лошадей, — хозяин отмену прислал. На будущей приходите.
Финогеныч поймал соломинку и грыз ее. Татары думали и смотрели друг на друга. Айла протискался вперед.
— А ты, слышь, нельзя ли как-нибудь?
— Понимаешь: зеленая.
— Что зеленая? Не зеленая.
— По-твоему, не зеленая… Я сам хотел набирать, а вот записка, на, читай.
Приказчик сунул Айле записку.
— Так верим.
— Читай, читай… кто грамотный?
Гамид один считался грамотным, хотя никогда не мог ничего разобрать. Он всегда говорил при этом, что его учили по другим книгам. Он взял записку, долго внимательно смотрел на нее сперва с одной стороны, затем с другой и, возвратив приказчику, проговорил:
— Так точно.
— Ах, беда! чего станешь делать? — качали головой татары, и опять кто-нибудь просил:
— А ты возьми!
— Возьми, пожалуйста возьми! — горячо подхватывали другие.
— Ах, чудак, — нетерпеливо пожал плечами приказчик, — да понимаешь ты, русским тебе языком говорю?
— Этак, этак… Чего делать? И ценой бы уж не стали забиваться. Приказчик ты хороший, хвалит тебя Гамид, к другому и идти не охота нам… Вон русские мужики десять рубля давал… Не охота…
— А у него пять десятин жать? — быстро спросил Финогеныч.
— Много есть… знамо, вразбивку не охота, охота вместе, — знакомый ты, хороший барин, слух далеко идет, — охота у тебя поработать. И ценой не станем забиваться.
— Не станете, — усмехнулся приказчик и, прищурившись, спросил: — двенадцать рублей?
— Давай восемь, все пойдем…
Приказчик только махнул своей короткой мохнатой рукой.
— Трогай.
— Сколько даешь? последняя цена?
Татары жадной толпой окружили плетушку. Последняя надежда исчезала: шутка сказать, без хлеба всю неделю.