Страница 27 из 55
- Месье Аполлон, как вы считаете, пойдёт ли ваш царь на заключение перемирия? - капитан Граммон сделал глоток весьма недурного бургундского и поставил бокал на стол. - И почему ваша обворожительная супруга совсем не пьёт вина? Будьте здоровы, мадам Манефа!
Разговор шёл на французском языке, каковым Манефа Полуэктовна не владела, и при упоминании своего имени она вопросительно посмотрела на мужа. Аполлон Фридрихович перевёл:
- Дорогая, француз интересуется, почему вы не пьёте.
- Передайте ему пожелание пойти в собачью задницу.
Клюгенау улыбнулся, и сообщил месье Граммону:
- Она предложила выпить водки за здоровье Великого Императора всех французов. Господа офицеры поддержат тост дамы?
Господа офицеры встретили предложение одобрительными восклицаниями, и по знаку хозяина кухарка выставила на стол огромную бутыль из почти прозрачного стекла с красочным этикетом и залитым сургучом горлышком.
- Это всё нужно выпить? - с опаской уточнил капитан.
- Не переживайте, у нас есть ещё! - успокоил Аполлон Фридрихович. - Винокурня Леонтия Шустова на Мясницкой! Поставщик двора Его Величества! Хлебная слеза! Дар русских полей! Ну и прочее...
Клюгенау долго бы ещё изрекал похвалы в превосходных степенях, но его супруга решительно взяла дело в свои нежные ручки:
- По полной!
- Что она говорит?
- Неполный стакан оскорбляет славу французского оружия.
- Да?
- Устами женщин и младенцев часто говорит Господь.
- Хорошо! - капитан поднял налитый расторопной кухаркой стакан. - Vive la France! Vive l'empereur!
Аполлон Фридрихович проследил за движением кадыка месье Граммона, и тут же сунул ему солёный огурец:
- Вот! С личного огорода его светлости князя Александра Фёдоровича Белякова-Трубецкого.
Француз вяло отмахивался, но, справившись с мучительным кашлем и вытерев слёзы, переспросил:
- У вас князья работают в огородах?
- А у вас разве нет? - в свою очередь удивился Клюгенау. - Впрочем, вы, кажется, что-то говорили о перемирии?
- Я говорил? - живительное тепло, разливающееся по всему организму, сделало течение мыслей капитана вялым и тягучим. - Наш Император намерен добиться не перемирия, а капитуляции.
- Чьей?
- Разумеется вашей.
- Извините, господин Граммон, но я не воюю с Францией.
- Да? - вялость вдруг сменилась необыкновенной лёгкостью. - Это легко исправить, прикажите подать перо и бумагу.
После того, как всё та же кухарка (единственная прислуга в доме, не считая конюха) принесла писчие принадлежности, капитан некоторое время потратил на освоение ручки со стальным пером. Удивительное и странное устройство... И в чернила не нужно макать каждый раз. Потом несколько минут ушло на сосредоточивание. Или сосредоточение? Впрочем, это неважно... главное, чтобы строчки получились ровные. По возможности, конечно.
- Извольте, месье Клюгенау! - француз протянул Аполлону Фридриховичу исписанный лист.
- Что это?
- Документ, в котором Франция объявляет войну непосредственно вам! - Граммон рассмеялся удачной шутке. - За это нужно выпить!
- Непременно, - согласился поручик, бережно складывая бумагу. - Водки?
- Да! За победу французского оружия мы будем пить русскую водку!
Пока офицеры аплодисментами благодарили командира за свежий каламбур, Манефа Полуэктовна спросила у мужа:
- Чего это они?
- Войну мне объявили.
- Нести вторую бутыль?
- Пожалуй, две...
Где-то перед рассветом скрипнула дверь спальни, и сидевший на кровати Аполлон Фридрихович повернул голову. Супруга...
- Чему обязан столь позднему визиту?
Как и водится в приличных семьях, чета Клюгенау спала раздельно, дабы не нарушать благочестие излишним... хм... Да и возраст, точнее, разница в нём. Согласитесь, в пятьдесят четыре года тяжело быть героем не только на войне. Особенно не на войне!
- Что делать, Аполлон? - с несвойственной ранее фамильярностью спросила Манефа Полуэктовна, и присела рядом. - Ты уже придумал?
Аполлон Фридрихович с неожиданной теплотой, появившейся впервые за пять лет совместной жизни, провёл кончиками пальцев по щеке застывшей от нечаянной ласки жены:
- Манечка... то есть... да, мне не оставили выбора.
Звякнули детали разобранного для чистки многозарядного пистолета, и этот звук будто пробудил Манефу Полуэктовну:
- Нам не оставили выбора.
- Ты женщина, и не должна...
- Перед алтарём... помнишь? И в радости и в горе... Не спорь.
Только сейчас Клюгенау обратил внимание, что его супруга одета в мужское платье, и в тусклом свете ночника обрисовывается нечто, заставляющее сердце биться быстрее, а дыхание - стать прерывистым и горячим. Как же хороша. Право слово! Может быть, немного подождать с войной?
- Манечка...
Манефа Полуэктовна улыбнулась, отчего милые ямочки на щеках стали ещё соблазнительнее, но тотчас приобрела прежнюю серьёзность:
- Идём Аполлон, нас ждут великие дела!
Какие именно дела, супруга не уточнила, но нервный жест, которым стиснула рукоять висящей на поясе мужниной шпаги, недвусмысленно выказывал намеренья. Брунгильда! Нет, валькирия!
- Дорогая, в первую очередь нужно позаботиться об офицерских денщиках и ординарцах.
Манефа Полуэктовна небрежно отмахнулась:
- Я ещё с вечера велела отнести им мадеры. Много мадеры.
Едва слышный скрип половиц. Свет от горящих во дворе костров проникает в окна и отбрасывает на стены причудливые тени. Две фигуры в темноте... Одна в дурацком завитом парике, съехавшем набок, другая радует глаз (если бы было кому смотреть) приятными округлостями в нужных местах. Тишина. Тяжёлый запах, от которого становятся дыбом волосы и бежит холодок по спине.
Шёпот:
- Не старайся перехватить глотку, душа моя. Ты и так вся перепачкалась... Знаешь, сколько сейчас стоит новый сюртук?
- Но ведь закричат.
- Если всё сделать правильно, то никто не закричит. Пойдём, покажу.
Скрип половиц сменяется звуком открываемой на смазанных петлях двери. Торопливые, и в то же время мягкие шаги... Опять тишина. Что-то звякнуло...
- Вот видишь, шомпол в умелых руках как бы не надёжнее ножа или шпаги. Господина Граммона сама, или помочь?
- Сама. Обратил внимание на ухмылку этого мерзавца?
- Когда он говорил о государе-императоре?
- Нет, когда меня глазами раздевал.
- Вот сука...
- Аполлон...
- Прости, дорогая, это непроизвольно.
Французский капитан умер с улыбкой на лице. Неизвестно, что ему снилось, но спи спокойно, дорогой господин Граммон, так и не вернувший себе приставку "де". Извини, но ты сам начал эту войну.
Аполлон Фридрихович благодарил Господа, надоумившего когда-то Клюгенау-старшего перейти в православие из лютеранской ереси. Иначе он бы ни за что не построил в Кошёлкино каменную церковь. Не Господь, разумеется, а покойный Фридрих Иоганнович. Зато теперь за крепкими стенами не страшны французские пули, и с колокольни открывается замечательный вид на деревню. Да, замечательный вид... и возможность обстрела, разумеется.
Когда супруги пробрались в храм с десятком ружей и мешком боеприпасов, священник отец Сергий пришёл в ужас и долго не мог поверить в случившееся. Неужели вот эти люди, перепачканные кровью как мясники, и есть их набожные и благочестивые помещики?
Но Манефа Полуэктовна решительными действиями не позволила изумлению перейти разумные пределы:
- Доложите о состоянии вверенных вам людей, отче.
- Так это...
- Понятно. Аполлон, душа моя, раздай оружие добровольцам. Надеюсь, таковые здесь найдутся?
Нашлись, и не только на оружие. Народ охотно завалил двери подручными средствами, а развёрнутый вопреки возражениям отца Сергия прямо в алтаре лазарет приготовился принимать раненых. И они не замедлили появиться.