Страница 15 из 55
- Есть! Но пойми, мы не собираемся приходить с огнём и мечом... Нет, в отношении французов это, разумеется произойдёт. Но...
- Всегда возникают эти "но", когда в России заходит разговор о поляках. Скажи, Михаил, вы считаете нас неполноценным народом?
- Честно?
- Да, честно ответь.
- Твои подозрения беспочвенны и не имеют под собой никакой основы, отец Станислав. Но, согласись, зависимость от Ватикана накладывает определённый отпечаток.
- Римский Папа...
- А что Папа? Сколько у Римского Папы дивизий?[5]
Ксендз в растерянности не нашёл слов и потянулся за бутылкой, но его поползновение на половине пути было решительно пресечено твёрдой рукой собеседника:
- Господ даёт нам свободу воли, но не одобряет её слабость. Слабоволие суть грех! С этого дня ни капли вина, и так до самой победы! Нельзя же давать послабление страстям, Стас.
Отец Станислав тяжело вздохнул и оставил попытки вернуть утраченное душевное равновесие проверенным способом. Хотя причины, вернее - поводы, имелись в превеликом множестве.
Первой, и самой главной причиной, была изначально неправильно выбранная польским ополчением тактика. По договорённости с партизанами шляхтичи пана Пшемоцкого имели право первоочередного захвата неприятельских обозов, следующих во Францию. Но кто же знал, что так называемая "Великая армия" окажется настолько неуспешной? О какой добыче идёт речь, если за последние три недели удалось перехватить всего лишь четыре телеги с фарфором и столовым серебром, да шестнадцать наполеоновских фельдъегерей с донесениями. Последние, правда, шли от тридцати до пятидесяти рублей в зависимости от важности перевозимого пакета, но разве эта мелочь стоит затраченных усилий?
А вот приложение усилий в правильном направлении и стало второй причиной для головной боли - приходилось вылавливать немногочисленных французских мародёров, отваживающихся отлучиться от главных сил, но против крупных отрядов предпринимать ничего не решались. Не по зубам они, да и не осталось в панах прежней лихости, каковой отличались их предки. И денег на хорошее русское оружие тоже нет. Замкнутый круг, пся крев!
- Опоздали, как есть опоздали, - вполголоса выругался капитан Толстой, наблюдая за расползающимися по полю вражескими фуражирами. - Говорил же вчера, что нужно затемно выходить. Накрыли бы тёпленькими прямо в деревне.
- А если бы не сумели какого часового снять? Тогда что, уличные бои? - возразил Иван Лопухин. - Извини, но сейчас не восемьсот первый год, чтобы в штыковую ходить.
- А как сейчас их ловить?
- Зачем ловить, друг мой Теодор? Вот же они, как на ладони, - старший лейтенант румян и свеж, будто не случилось бессонной ночи у костра в компании друзей, хорошего вина и трубки. Одно из преимуществ холостого человека - чем больше усилий по растрачиванию здоровья, тем меньше оно страдает. Видимо, не расходуется на жестокую и бесконечную войну с угрызениями совести. - Тем более это не французы, а неаполитанцы из корпуса Ожеро. Бабские чулки на пуговицах видишь?
- Это гамаши.
- Да? Я думал, обычная линейная пехота.
- На ногах гамаши. Не чулки это.
- А похоже. И всё равно неаполитанцы. Вот артиллеристы, те точно французские.
Фёдор Иванович не ответил, лишь тихо чертыхнулся, прихлопнув на щеке надоедливого слепня. Так уж получилось, что неприятель занял единственную дорогу, ведущую к зажатому со всех сторон болотами полю, и заросли камыша остались последним подходящим для наблюдения местом. Подходящим, но слишком неприятным из-за обилия кусачих насекомых. Ничего, и это Наполеону зачтётся в вину...
- Федя, давай ракетами по пушкам бабахнем?
- Двумя оставшимися? Они же зажигательные, ещё хлеба спалим.
- Плохо.
Рожь сжигать Лопухину не хотелось, тем более неаполитанцы работали столь бодро и весело, кое-где даже с песнями, что не стоило отвлекать - самим легче, если снопы уже на телегах. Да и не вояки они... так, погулять вышли. Разбегутся после первого же выстрела. Эх, если бы не батарея, развёрнутая жерлами в сторону предполагаемой опасности. И ведь угадали, мерзавцы, кавалерии больше негде наступать. Ну не по болоту же?
- Сволочи.
- Что? - переспросил старший лейтенант.
- Закопались, говорю.
С недавних пор французы переняли привычку окапываться при любом удобном случае, и сам чёрт их нынче из земли не выковыряет: мелькнёт порой кто-нибудь, и снова спрячется как мышка в норку. Научены горьким опытом, однако. Раньше, пока догадаются, что под обстрелом стоят, получалось до половины орудийной прислуги выбить, а сейчас... Ну не штурмовать же их, в самом деле, чтобы вылезли?
Фёдор Иванович наклонился, чтобы поправить завязки плетёных из лозы мокроступов, закреплённых на сапогах. Не самое лучшее средство для передвижения в камышах с точки зрения скрытности, но без них провалишься в болотину по пояс, а вездесущие пиявки постараются воспользоваться моментом. В отношении здоровья, конечно, пиявки пользительны, но ведь норовят залезть в места, природой предполагаемые к особому сбережению.
Пока командир возился с намокшими верёвками, Лопухин продолжал рассматривать в бинокль поле с копошащимися неаполитанцами и артиллерийскую позицию. Хорошо сидят!
- Смотри! Что он делает, сука?
Возглас старшего лейтенанта заставил командира батальона поднять голову и замереть в такой нелепой позе, а повыскакивавшие из окопов французы суетились возле пушек. И гулкий топот множества конских копыт не оставил сомнений в их цели. Из камышей плохо видно, но звонко протрубивший охотничий рожок развеял последние сомнения - лишь в шляхетском ополчении пренебрегали сигнальными горнами в желании жить и воевать по примеру благородных предков.
Мощно бабахнуло и окуталось дымом первое орудие, скорее всего гаубица, за ней затявкали четырёхфунтовки. Семь пушек прямой наводкой на узкой дороге... Картечь визжит, только пролетая рядом на поле боя, а чуть в стороне, откуда наблюдали Толстой с Лопухиным, её не слышно, всё сливается в сплошной рёв, заглушающий иные звуки. Все звуки, включая ржание умирающих лошадей и человеческие крики. Ничего не видно, но они есть, эти убитые и раненые. Не могут не быть. Вот за фашинами перед батареей возник кто-то в кунтуше и шапке с фазаньим пером... исчез... Появился другой... пропал.
- Давай, Ваня! - отдача толкнула капитана в плечо, и человек в синем мундире упал лицом в зарядный ящик. - Дава-а-а-й!
- Даю, чего уж... - старший лейтенант взял на мушку спину размахивающего саблей офицера и мягко потянул спусковой крючок. - Готов, собака!
Теперь рукоятку затвора на себя, повернуть вниз... чавкнула упавшая в воду дымящаяся гильза... поднимать некогда... Воткнуть следующий патрон... Выстрел. Опять зарядить. Выстрел.
- Ванька, справа!
Тело разворачивается само, независимо от команд головы. Застывшее удивление на лице бегущего с поля неаполитанца. Выстрел. Кивер с жёлтым ромбиком вместо карды покатился по траве, подпрыгнул на кочке, и упал в свободное от тины и камышей оконце. Закачался... этакий корабль спокойствия среди житейских бурь. Кстати, а почему фуражир побежал не к артиллеристам, где сложены ружья[6], а в болото?
Ага, вот и причина - рубка уже на самой батарее, и французам ничего не светит. Вообще ничего, так как польское ополчение не в состоянии кормить пленных. Просто не берут, и, будучи частными лицами, не несут за это никакой ответственности. Из свалки вылетел пан Пшемоцкий на вороном жеребце - саблей машет картинно, весь в чужой крови, хоть сейчас переноси его на батальное полотно...
- Убью, суку! - сшибая с ног улепётывающих от поляка неаполитанцев, капитан бросился к шляхетскому предводителю. - Расстреляю!
Не добежал, помешали моркоступы. Толстой упал, выставив винтовку, а рука потянулась за патроном. Старший лейтенант навалился на командира:
5
Скромный партизанский священник не претендует на авторство фразы, в другом времени и другом мире приписываемой И.В.Сталину.
6
В реальной истории в некоторых полках Неаполитанской армии оружие солдатам вообще не выдавали, чтобы многочисленные дезертиры наносили казне наименьший ущерб.