Страница 16 из 44
Не зная, как себя держать, — впервые проводил такое мероприятие — секретарь парткома решил, что лучше переборщить; презрев мороз, стянул меховую шапку, его примеру последовали мужчины, словно на похоронах…
Огласив текст указа, секретарь парткома зачитал резолюцию, где поминались поименно врачи-убийцы; и были речи, и затем пламенная патриотка в почтительном сопровождении главного врача, секретаря парткома, прочего начальства и тех, четверых в бобрике, шествовала по живому коридору сослуживцев, ей аплодировали, другие — немногие — только вяло соприкасали свои ладони, иные кидались с объятиями, поцелуями.
Старший ординатор, полковник медслужбы запаса Холмогоров, коренной петербуржец, истинный интеллигент, стыдясь, что не осмеливается демонстративно завести руку за спину, однако и брезгая прикоснуться к ладони Тимашук, сделал вид, будто закашлялся, и, достав носовой платок, прикрыл рот. А рядом пьянчуга-санитар из морга, с утра принявший дозу, негромко высказался вдогонку героине:
— Сучонка…
И моментально исчез, сноровисто кем-то извлеченный из переднего ряда.
С платформы грузовика несколько человек раздавали выпуски завтрашней «Правды», помеченные 21 января, — читателю обычно редко приходит в голову, что газета всегда печатается накануне. Номера выглядели непривычно, и каждый брал газету.
Взял и Холмогоров, его покоробило: на первой странице, прямо под портретом Владимира Ильича (отмечалась годовщина его смерти) красовался броско набранный указ о награждении орденом Ленина советской патриотки Лидии Федосеевны Тимашук.
Указ Холмогоров только что слышал, ошеломленный, успел прийти в себя, но теперь ошеломление повторилось с новой силой: имя этой… этой… рядом с именем, с портретом Ленина!
Он аккуратно сложил номер и спрятал во внутренний карман.
Он, как и абсолютное большинство, не знал, что именно этой идеей изумил в морозное утро ко всему привычного Берию сам Великий Вождь, а тот, в свою очередь, крепко озадачил редактора «Правды», после же ТАСС передал указание всем газетам.
А на следующее утро девятерым заключенным в одиночках внутренней тюрьмы Лубянки вручили одинаковые картонки с тщательно вырезанными и намертво наклеенными, чтобы не отодрать, не прочитать лишнего, — картонки с текстами сообщения от 13 января о врачах-убийцах и с указом о награждении Тимашук.
Трехкомнатную квартиру в обжитом, нестаром доме выделили сразу после беседы с Рюминым. Она занимала до того две просторные комнаты в коммуналке с двумя соседями, о большем и не мечтала, даже пыталась отказаться, когда на Лубянке объявили о подарке, но ей объяснили — заслужила, что же касается хлопот с переселением, неизбежных расходов и покупок, — это берут на себя они. Ни дом, ни квартиру даже не показали заранее, сулили сюрприз.
Ее привезли туда через сутки двое учтивых, вышколенных мужчин, в машине занимали светскими разговорами, затем подняли в лифте на четвертый, предпоследний этаж, по-хозяйски позвенели ключами, пригласили войти.
Ни в каких снах не снилось!
Комнаты все изолированные, кухня сияет белизной, ванная и туалет — сплошь в кафеле, горячая вода; редкостная встроенная мебель и мебель прочая; посуда на кухне, сервизы в серванте, радиоприемник, даже телевизор «КВН», даже — не забыта ни одна мелочь — пакет туалетной бумаги, флаконы, щетки, мочалки; в прихожей — стойка для зонтов, рожки для обуви, расческа на подзеркальнике; бог мой, ничегошеньки не забыли…
Перед нею раскрывали шифоньеры, тумбочки, выдвигали ящики — постельное белье, полотенца, мягкие тапочки, всего не рассмотреть с ходу, не перечесть…
Шальная от счастья, она в прежней квартире собрала только одежду, прежние подарки, книги, фамильные фотографии, а всю обстановку подарила соседям. В назначенный час явились упаковщики-грузчики, через два часа она с ребятами, обалдев, носилась по комнатам, прыгали на диванах, катались на ворсистых коврах, брызгались водой из-под кранов, названивали по телефону, кому придется, — прежде телефона у них и не предвиделось…
А вечером, после вручения ордена, принимала гостей — и самых близких, и не очень, и еще тех, с кем познакомили в МГБ. У порога встречали по-хозяйски гостеприимные, по-служебному подтянутые незнакомцы, в прихожей принимали пальто еще двое, в швейцарских фуражках и лампасах; раздвижная перегородка-гармошка утоплена в стены, соединив гостиную с ее спальней, тянулся обеденный стол, разноцветно блестели бутылки, сверкали приборы, манила разнообразная снедь. Официанты, выстроившись вдоль стены, в накрахмаленных белых куртках, при галстуках-бабочках, в лакированных туфлях, с перекинутыми через согнутые руки салфетками, почтительно усаживали гостей, начали раскладывать по тарелкам…
А в одной из кабин спецузла связи на Лубянке медленно крутилась катушка магнитофона, запечатлевая звуки, переданные многочисленными датчиками, упрятанными в жилых комнатах, на кухне, в ванной, в прихожей Лидии Тимашук. И держали ухо востро в самом жилище швейцары, официанты, некоторые из гостей, с которыми Тимашук в эти дни познакомилась.
Разъехались на казенных машинах под утро, официанты и швейцары мигом упаковали ради гостей привезенные сервизы, которые успели перемыть приветливые девицы, согласились наконец на предложение хозяйки выпить «посошок»; вежливо откланялись.
Магнитофонная лента через час бесстрастно зафиксировала притушенный подушкой плач в спальне; на прослушивании, конечно, решили, что эта дуреха — уже обреченная, как только завершится процесс над врачами, — ревет от счастья…
Глава XI
Товарный состав за номером 184-бис отправлялся со станции Иркутск-2 в 2.30 ночи, вне графика; по линейному селектору приказали обеспечить «зеленую». И строго в указанное время состав отбыл по назначению во Владивосток, набрав изрядную скорость, поскольку имел всего шесть вагонов, да и те, похоже, порожние.
Через два часа безостановочного хода он проскочил расположенную на западной оконечности Байкала станцию Култук и с этого времени мчался по насыпи, очень близко прилегающей к озеру: казалось, что путь лепится по самой кромке скалистого обрыва.
И следующую станцию, Слюдянку, 184-бис миновал, едва притормозив, и уже через пять минут мелькнул через полустанок Крутой, названный так неспроста: полотно дороги чуть ли не висело над славным морем.
Предупрежденный, как и всюду по линии, о товарняке-экспрессе, идущем вне графика и с необычной скоростью, начальник Крутого с женой-стрелочницей и четырнадцатилетней дочкой — она увязалась по ребячьему любопытству — прошли в обе стороны по два километра, простукали рельсовые стыки, проверили стрелку поодаль будки, зажгли зеленый светофор, и все трое, хоть и основательно морозило, присели на лавочку, чтобы хоть промельком увидеть столь необычный товарняк. Начальник держал фонарь и жезл.
В 5.07 диковинный экспресс, обдав их светом, грохотом, паром, проскочил так стремительно, что никто из троих не увидел в окне паровоза помощника машиниста, коему полагалось ответно просигналить…
Ровно через минуту, как впоследствии утверждали все трое, почти сразу же после того, когда исчезли красные огоньки хвостового вагона, они услышали скрежет, глухой удар и почти одновременно увидели всплеск огня, затем громадный клуб дыма, ударил громкий взрыв.
Они, все трое, бежали, задыхаясь, спотыкаясь о шпалы, и когда единым махом преодолели километр с небольшим — по зоне, только недавно ими тщательно проверенной, — начальник разъезда остолбенел, подумав: нет, без горючего тут не обошлось, порожние вагоны не могли полыхать так дружно и сильно…
Огонь утихал, стрелочница плакала, говорила, там люди, надо пособить, но муж запретил спускаться с обрыва, сказав, что в этом адовом пламени, да еще сверзившись с такой высоты, никто уцелеть не мог. И, вернувшись в будку, доложил по телефону о ЧП, не зная за собой никакой вины.
Через полчаса из Слюдянки на моторисе прибыли четверо: двое в непонятной форме, оказалось — юристы, а двое — железнодорожники, они же офицеры госбезопасности, о чем не знал и не узнал никто, кроме непосредственного их начальства. Всех троих допросили на месте, вскоре прибыла еще мотодрезина с милиционерами, старший из юристов приказал спешно сдать путевое хозяйство двум новым специалистам: на всех прежних, включая девочку, надели наручники, втолкнули в кабину дрезины.