Страница 74 из 91
Так произошла моя первая встреча с Дмитрием Афанасьевичем Лухмановым, начальником Ленинградского морского техникума, человеком, широко и гостеприимно открывшим мне двери в новую морскую жизнь. Если бы случилось невероятное, если бы я снова стал молодым и перенесся бы в тот двадцать четвертый год, то из всех открытых передо мною дверей я вновь выбрал бы ту, лухмановскую!
Шел 1934 год. Ледокольный пароход «Сибиряков» заканчивал очередной арктический рейс. В кают-компании целыми днями было шумно и весело: возвращалась домой большая группа полярных зимовщиков. Среди этих пассажиров находился один посторонний человек, молодой капитан дальнего плавания из Балтийского морского пароходства. Он длительное время работал по командировке на английском пароходе «Юфорбиа» и сел на «Сибирякова» в бухте Варнека острова Вайгач.
Как-то за обедом его попросили рассказать о плаваниях в южных широтах, и капитан вспомнил свой прошлогодний рейс к берегам Аргентины и Уругвая. Он рассказывал так, что все поневоле заслушались. Закончив обед и свои воспоминания, капитан вышел из кают-компании. Известный полярный исследователь Николай Николаевич Урванцев первым прервал наступившее молчание.
— Скажите, Юрий Константинович, — обратился он к капитану «Сибирякова» Хлебникову, — откуда в вашей среде берутся такие люди? Вот я слушал его и думал — настоящий художник слова… И какая наблюдательность! Приятный собеседник, ничего не скажешь…
Хлебников широко улыбнулся.
— Никаких секретов, Николай Николаевич. Он — ленинградец, капитан лухмановской марки.
Как точно выразился Юрий Константинович Хлебников: лухмановская марка!
Капитаны лухмановской марки! Они не только возглавляли приятные дружеские беседы. Они не только водили свои корабли в отдаленнейшие уголки земного шара. Кирилл Кондратьев и Сергей Рогачевский, Борис Бакунин и Иван Беззубиков, Борис Елизаров, Евгений Парфенов, Николай Комолов — да разве перечислишь всех! — отдали свою жизнь за Родину в боях с фашистскими захватчиками, сменив капитанские нашивки на военно-морские знаки различия. Виктор Тамман стал одним из прославленных подводных асов Северного флота; Григорий Гольдберг и Владимир Полищук командовали дивизионами подводных лодок на Балтике; капитан той же лухмановской выучки Иван Ман первым привел советскую «Обь» к ледяным шельфам Антарктиды; наконец, Юрий Клименченко стал не только опытнейшим капитаном-полярником, но и признанным литератором.
Вот вам примеры лухмановской марки, лухмановской выучки, лухмановского опыта, переданного по крайней мере двум десяткам выпусков из Мортехникума!..
Вряд ли среди морских капитанов того времени нашлась бы более импозантная и колоритная фигура, чем Дмитрий Афанасьевич Лухманов. Моряк с головы до ног, с огромным жизненным кругозором и знаниями, далеко превосходившими обычное капитанское образование, Лухманов как нельзя более подходил к должности главного руководителя нашего маленького мирка, обосновавшегося на окраине Васильевского острова. Дмитрий Афанасьевич постепенно начал выводить «мирок» на большую дорогу, и очень скоро Ленинградский морской техникум занял ведущее место среди учебных заведений советского торгового флота.
Лухманов прежде всего подобрал постоянный, дружный и, что особенно важно, сильный коллектив преподавателей. Наряду с «аборигенами», работавшими еще в дореволюционных мореходных классах, такими как Н. И. Панин, М. В. Васильев и другие, не гнушались трудиться у нас крупнейшие профессора Военно-морской академии — Мадисов, Сурвилло, Долголенко, Ляскоронский, Блинов.
Я прекрасно помню, как однажды племянница профессора Мадисова, работавшая у нас в учебной канцелярии техникума, сказала мне буквально следующее:
— Дядя никогда не пошел бы преподавать по совместительству, но его «очаровал» ваш начальник…
— Так же как и вас, — шутливо вставил я. — Он вас тоже очаровал?
— Конечно, — серьезно ответила девушка.
Я уверен, что и другие профессора соглашались преподавать в нашем техникуме после первого же знакомства с Дмитрием Афанасьевичем. И главную роль играло его личное обаяние.
Лухманов расширил наши учебно-производственные мастерские, увеличив тем самым приток заказов со стороны, а, следовательно, и финансовые поступления в бюджет техникума. Только его стараниями курсанты получили красивую форму комсоставского образца, и это заставило подтянуться и быть требовательными к самим себе даже самых неряшливых. Под непосредственным руководством Лухманова были созданы в техникуме драматический и литературный кружки. Причем, если не хватало чего-либо из одежды и обуви для пьесы, обращались к начальнику, а точнее — к его личному гардеробу. Я помню, как, исполняя роль французского маркиза, щеголял на сцене в лакированных туфлях Дмитрия Афанасьевича, а мой соученик и товарищ Паша Константинов отплясывал чечетку в его визитке и полосатых брюках. Все это считалось в порядке вещей, так как Дмитрий Афанасьевич всегда являлся душой всех наших молодежных задумок, были бы они только чистыми и интересными.
Читатель может спросить: откуда в те годы лакированные туфли и визитки? Дело в том, что Д. А. Лухманов вообще любил хорошо одеваться, а по роду своей работы за границей до назначения начальником Мортехникума должен был одеваться так, чтобы не ронять достоинства Советского Союза и развеять миф о бородатых большевиках в красных рубахах до колен. Работал Дмитрий Афанасьевич в те годы представителем Совторгфлота в Шанхае и позже — в Лондоне.
Обычно принято говорить «с легкой руки», но здесь я скажу — с твердой руки Лухманова о нашем техникуме пошла добрая слава, поток абитуриентов из года в год увеличивался, а старые капитаны Балтийского пароходства отбросили свою настороженность и гостеприимно встречали наших выпускников, безбоязненно доверяя молодым штурманам их первые самостоятельные вахты.
Дмитрий Афанасьевич занимал казенную квартиру тут же, в здании техникума на втором этаже. Казенные квартиры в те годы были распространенным явлением в учебных заведениях Ленинграда. Семья Лухмановых состояла, не считая его самого, из трех человек: жены Веры Николаевны, дочери Ксении Дмитриевны и сына Коли. Когда Коля уехал в Токио на дипломатическую работу младшим атташе при нашем полпредстве, освободилась одна из комнат, и Дмитрий Афанасьевич тотчас же предложил ее молодому преподавателю математики, только что приехавшему из Москвы, А. В. Вронскому. Узнав, что Вронский не имеет пристанища, он коротко распорядился:
— Тащите немедленно чемодан ко мне. Будем жить вместе. Мой Николай надолго обосновался в Японии, и комната пустует…
По своей натуре Дмитрий Афанасьевич не мог поступить иначе.
В одной из комнат квартиры помещался одновременно и личный и официально-служебный кабинет Лухманова. Кабинет непосредственно примыкал к канцелярии, и со стороны классных помещений техникума можно было пройти к Дмитрию Афанасьевичу лишь через канцелярские апартаменты, где полновластно царил заведующий канцелярией, бывший генерал-майор царской военно-юридической службы Николай Францевич Эйкар. В техникуме его очень уважали за отказ обвинять в суде участников Свеаборгского восстания.
Сначала Эйкар пытался установить порядок в приемных часах начальника, но все рухнуло по вине самого же Дмитрия Афанасьевича. Он раз и навсегда сказал: «Если курсант идет ко мне, значит, ему нужно говорить с начальством. Если вопрос серьезный, я его выслушаю в любое время. Если пришел с пустяками, прогоню сам. Зачем же вам, Николай Францевич, утруждать себя промежуточными расспросами и расписаниями?!» И Николай Францевич отступил, несмотря на весь свой суровый военно-юридический педантизм. Отступил, но не переставал ворчать на «непорядки»…
Будет справедливым сказать, что Лухманов держался просто и доступно. Курсанты делились с ним своими горестями и радостями. Только отпетые лентяи и белоручки не могли рассчитывать на сочувствие начальника. Да такие люди и не задерживались в техникуме. Понимавшие морскую романтику по-своему, потребительски, в виде шумных портовых кабаков и мимолетных «встреч» под кронами тропических пальм, они очень скоро начинали чувствовать, что просчитались, и уходили искать другое пристанище. Их не задерживали и не уговаривали.