Страница 75 из 91
За отеческое отношение наши курсанты прозвали Лухманова «папа Лухманов». Дмитрий Афанасьевич знал об этом прозвище, и не думаю, чтобы обижался. По крайней мере, на одной из своих книг, подаренных мне, он так и написал: «Арчи Муравьеву от «папы Лухманова».
Говоря «на одной из своих книг», я ничуть не оговорился. От своей матери, писательницы конца прошлого века Надежды Лухмановой, Дмитрий Афанасьевич унаследовал литературную одаренность, и его правдивые рассказы о жизни и быте торговых моряков прошлых лет, такие как «На палубе», «Соленый Ветер», «Плавание на «Товарище», интересны и талантливы. Они, кстати, во многом автобиографичны.
Дмитрий Афанасьевич вел у судоводителей один из разделов морской практики, а конкретно — управление парусными и паровыми судами при различных обстоятельствах. Раздел интересный, если его преподает человек, умеющий донести тему до слушателей. Дмитрий Афанасьевич превосходно преподавал, и на лекциях нашего начальника скучающих не было. Бывало, не успеешь оглянуться, а звонок уже напоминает о перерыве.
Дмитрий Афанасьевич объяснял, например, правила швартовки в сложных условиях и иллюстрировал их примерами из собственной богатой практики. Он как бы вынимал из своего капитанского багажа самое интересное и самое нужное. А капитанский багаж Дмитрия Афанасьевича был поистине необъятен! Огромный стаж плавания в ранней молодости на английских «чайных» клиперах, в более зрелом возрасте — капитанство на учебных парусных кораблях и океанских лайнерах того времени… Было о чем рассказать, было чем подкрепить и оживить суховатые параграфы учебников и пособий!
И Дмитрий Афанасьевич не скупясь, щедро делился с нами своим опытом, не делая секретов из своего знания сложных судовых маневров. Сидишь в аудитории за своим столом, слушаешь Лухманова и ясно представляешь себе и бросательный конец, вовремя запущенный с высокого полубака на причальную стенку береговому матросу, и важность своевременного звякания машинного телеграфа, передающего команду механикам, и даже скрип брасовых блоков, если швартовка проходит на паруснике… Дмитрий Афанасьевич говорил красочно и умел увлекать своих слушателей!
Кроме обязательной программы, Лухманов успевал выкроить из двухчасовой лекции время на «особые», как он сам выражался, разговоры с будущими капитанами. Чаще всего к этим пятнадцати — двадцати минутам добавляли и десятиминутный перерыв между лекциями. По нашей просьбе, конечно. О чем же мы разговаривали? «Особый» разговор обычно начинался так:
— Скажите, Муравьев (или Ман, или Константинов, или еще кто-либо из однокурсников), почему на вас такой странный галстук? Разве в продаже нет темных цветов?
За таким вступлением следовало пространное объяснение, какого цвета галстук или рубашку положено носить при форменном костюме. Заодно: можно ли держать руки в карманах, если в этом нет никакой необходимости; следует ли снимать головной убор, когда ваша собеседница, будь она совсем молода или годится вам в бабушки, стоит с непокрытой головой; не лучше ли в трамвае молодому человеку попросту не садиться, чтобы не попасть в неловкое положение. И многое-многое другое. Главным образом о поведении советского моряка у себя дома и за границей рассказывал коммунист Лухманов — член партии с 1919 года. Он называл эти разговоры «особыми». Я бы назвал их крайне нужными, пригодившимися нам в нашей самостоятельной жизни.
— Не забывайте, что в иностранном порту вы представляете Советский Союз. По вашему поведению и внешнему виду будут судить и о нашей Родине… — Таков был лейтмотив лухмановских собеседований.
— Я не верю, что вы торговые моряки. Почитайте наши газеты: в них ясно сказано, что на советском барке «Товарищ» проходят океанскую практику гардемарины военного флота. Да все ясно и без газет. Торговый моряк проводит все свое свободное время в портовых кабаках — других интересов у него нет. А вы посещаете только театры, музеи да спортивные площадки… Нет-нет, не уверяйте, меня не проведешь!.. — так говорили в Саутгемптоне и в Тальботе, в Буэнос-Айресе и Росарио — в портах, куда заходил советский учебный парусник — четырехмачтовый барк «Товарищ». Такой необычной «ошибке» мы во многом обязаны Лухманову, который в должности капитана водил «Товарищ» из Мурманска к берегам Аргентины в 1926—1927 годах, оставаясь в то же время и начальником техникума.
Бывал ли Дмитрий Афанасьевич резким, вспыльчивым? Редко, но бывал. Налетит, как тропический шквал в ясную, безоблачную погоду, прогремит, прогрохочет и умчится вдаль. И снова добродушная и ласковая усмешка, а шквала будто бы и не было. Но однажды такой шквал продолжался долго, и о нем стоит вспомнить.
«Товарищ» шел Северным морем. Был не то чтобы шторм, но довольно свежая погода, которой, казалось, и конца не будет. И прогноза погоды не узнать — неисправна рация. Мрачное уныние царило в кают-компании.
— Дорого бы я дал, чтобы узнать прогноз погоды, — в сердцах стукнул ладонью по столу Дмитрий Афанасьевич.
Радист весело встрепенулся и изрек:
— Могу сказать. Завтра ожидается норд-ост до трех баллов…
Дмитрий Афанасьевич недоверчиво на него покосился:
— Откуда вы знаете? Ведь у вас рация не в порядке.
— Была не в порядке, а я исправил… Четвертые сутки принимаю метеосводки, — даже обиделся радист.
Щеки Дмитрия Афанасьевича побагровели, он начал задыхаться от гнева.
— Так почему же мне, капитану, ничего не известно? — с трудом выдавил он сквозь стиснутые зубы.
Радист недоуменно пожал плечами:
— Вы же не спрашивали… Я полагал, раз не спрашиваете, значит, не интересуетесь…
— «Полагал!.. Полагал»!.. — выдавил из себя Лухманов, скомкал салфетку и бросил ее на стол. — О, святая простота! Он, видите ли, полагал!.. — Капитан сжал кулаки, вскочил и бросился в свою каюту. — Все сводки сюда! Немедленно! — загремел его голос уже из каюты.
Не знаю, в каких тонах происходило объяснение за закрытой дверью, только минут через десять «маркони» пулей вылетел из капитанской каюты и понесся в радиорубку, откуда не выходил весь день. Все жалели незадачливого радиста, которого прислали на «Товарищ» в Мурманске прямо со школьной скамьи радиокурсов. Это было его первое плавание. В рейсе ему исполнилось восемнадцать лет.
Праздновали день рождения на подходе к острову Мадейра, и за парадным обедом Дмитрий Афанасьевич предложил первый тост.
Но Лухманов по-своему отомстил «маркони»: после того «объяснения» он дня три подряд утром и вечером, опережая радиста, сам появлялся у двери радиорубки, вежливо стучал и просил:
— Благоволите передать последнюю сводку.
Наконец «маркони» взмолился:
— Не могу больше, Дмитрий Афанасьевич, ей-богу, не перенесу, пощадите…
Только тогда он был прощен, и между капитаном и судовым радистом восстановились мир и согласие.
О деликатности Дмитрия Афанасьевича я уже упоминал. В связи с этим хочу вспомнить еще одно происшествие, в котором, к моему стыду, я сам сыграл неприглядную роль. В начале августа двадцать седьмого года, после возвращения из очередного летнего рейса, мне пришлось списаться на берег. Пароход перевели на линию Ленинград — Одесса — Ленинград, и, оставаясь на нем, я рисковал опоздать к началу учебного года. Опоздание было бы недопустимым, так как впереди предстоял тяжелый выпускной курс.
Дмитрий Афанасьевич предложил мне на август месяц принять под командование двухмачтовую парусную яхту «Красная звезда», построенную по его чертежам и под его непосредственным наблюдением. «Красная звезда» предназначалась для кругосветного плавания в спортивных целях. Кругосветное плавание не состоялось, яхта из кругосветной превратилась в обычную спортивную и была закреплена за нашим техникумом. Я с радостью согласился.
Так вот, в одно из воскресений мы условились, что «Красная звезда» к вечеру придет в Петергоф. Дмитрий Афанасьевич вместе с Верой Николаевной утром выедут туда же по железной дороге и потом будут нашими пассажирами до Ленинграда.