Страница 6 из 17
— Господине, за спокой… Тринжгельдъ… говорилъ онъ, кланяясь.
— Да вѣдь ужъ я далъ гульденъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — И неизвѣстно за что далъ. Я думалъ, что мы ночь ночевать въ вагонѣ будемъ, такъ чтобъ въ растяжку на скамейкахъ спать, я и просилъ никого не пускать въ наше купэ, а не ѣхать ночь, такъ и этого бы не далъ.
— На пиво, на чашу пива, высокій бояръ… приставалъ кондукторъ.
— Гроша мѣднаго больше не получишь! обернулся къ нему Николай Ивановичъ.
— Pass… Pass, mein Herr… раздалось надъ самымъ его ухомъ.
Николай Ивановичъ взглянулъ. Передъ нимъ дорога была загорожена цѣпью и стоялъ военный человѣкъ въ кэпи съ краснымъ околышкомъ и жгутами на пальто. Около него двое солдатъ въ сербскихъ шапочкахъ-скуфейкахъ.
— Паспортъ надо? Есть, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. Поставилъ на полъ коробки со шляпками и полѣзъ въ карманъ за паспортомъ. — Пожалуйте… Паспортъ русскій… Изъ города Петербурга ѣдемъ. Такія-же славяне, какъ и вы… подалъ онъ военному человѣку заграничный паспортъ-книжечку…
Тотъ началъ его перелистывать и спросилъ довольно сносно по русски:
— А отчего визы сербскаго консула нѣтъ?
— Да развѣ нужно? — удивился Николай Ивановичъ. — Австрійская есть, турецкая есть.
— Надо отъ сербскаго консула тоже. Давайте четыре динара…Четыре франка… — пояснилъ онъ. — Давайте за гербовыя марки на визу.
— Съ удовольствіемъ-бы, но у меня, голубчикъ, братъ-славянинъ, только русскіе рубли да австрійскіе гульдены. Если можно размѣнять, то вотъ трехрублевая бумажка.
— Нѣтъ, ужъ лучше давайте гульдены.
Николай Ивановичъ подалъ гульденъ.
— Мало, мало. Еще одинъ. Вотъ такъ… Какую гостильницу берете? — задавалъ вопросъ военный человѣкъ.
— То есть, гдѣ мы остановимся? Говорятъ, есть здѣсь какая то гостинница Престолонаслѣдника… Такъ вотъ.
— Готель Кронпринцъ… Туда и пришлю паспортъ. Тамъ получите, сухо отрѣзалъ военный и кивнулъ, чтобы проходили въ отверстіе въ загородкѣ.
— Нельзя-ли хоть квитанцію? Какъ-же безъ паспорта? Въ гостинницѣ спросятъ, началъ было Николай Ивановичъ.
— Зачѣмъ квитанцію? Я оффиціальный человѣкъ, въ формѣ, ткнулъ себя въ грудь военный и прибавилъ:- Ну, добре, добре. Идите въ мытницу и подождите. Тамъ свой пасъ получите.
Передъ глазами Николая Ивановича была отворенная дверь съ надписью: «Митница».
VI
Въ бѣлградской «митницѣ», то есть таможнѣ было темно, непривѣтливо. Освѣщалась она всего двумя стѣнными фонарями съ стеариновыми огарками и смахивала со своими подмостками для досматриваемыхъ сундуковъ на ночлежный домъ съ нарами. По митницѣ бродило нѣсколько полицейскихъ солдатъ въ синихъ шинеляхъ и въ кэпи съ красными околышками. Солдаты были маленькіе, худенькіе, носатые, не стриженые, давно не бритые. Они оглядывали пріѣзжихъ, щупали ихъ пледы, подушки и связки. Одинъ даже взялъ коробку со шляпкой Глафиры Семеновны и перевернулъ ее кверху дномъ.
— Тише, тише! Тутъ шляпка. Развѣ можно такъ опрокидывать! Вѣдь она сомнется! воскликнула Глафира Семеновна и сверкнула глазами.
Полицейскій солдатъ побарабанилъ пальцами по дну и поставилъ коробку, спросивъ съ улыбкой:
— Дуванъ има?
— Какой такой дуванъ! Ну, тебя къ Богу! Отходи, отстранилъ его Николай Ивановичъ.
— Дуванъ — табакъ. Онъ спрашиваетъ васъ про табакъ, пояснилъ по нѣмецки брюнетъ въ очкахъ, спутникъ Николая Ивановича по вагону, который былъ тутъ-же со своими сакъ-вояжами.
Вообще, пріѣзжихъ было очень немного, не больше десяти человѣкъ, и митница выглядѣла пустынной. Всѣ стояли у подмостокъ, около своего багажа и ждали таможеннаго чиновника, но онъ не показывался.
Подошелъ еще солдатъ, помялъ подушку, обернутую пледомъ у Николая Ивановича и тоже, улыбнувшись, задалъ вопросъ:
— Чай есте?
— Не твое дѣло. Ступай, ступай прочь… Вы кто такой? Придетъ чиновникъ — все покажемъ, опять сказалъ Николай Ивановичъ, отодвигая отъ него подушку.
— Мы — войникъ, съ достоинствомъ ткнулъ себя въ грудь солдатъ.
— Ну, и отходи съ Богомъ. Мы русскіе люди, такіе-же славяне, какъ и вы, а не жиды, и контрабанды на продажу провозить не станемъ. Все, что мы веземъ, для насъ самихъ. Понялъ?
Но сербскій полицейскій «войникъ» только пучилъ глаза, очевидно, ничего не понимая.
— Не особенно-то ласково насъ здѣсь принимаютъ братья-славяне, обратился Николай Ивановичъ къ женѣ. — Я думалъ, что какъ только узнаютъ изъ паспорта, что мы русскіе, то примутъ насъ съ распростертыми объятіями, анъ нѣтъ, не тѣмъ пахнетъ. На первыхъ же порахъ за паспортъ два гульдена взяли…
— Да сунь ты имъ что нибудь въ руку. Видишь, у нихъ просящіе глаза, сказала Глафира Семеновна, изнывая около подмостокъ.
— Э, матушка! За деньги-то меня всякій полюбитъ даже и не въ сербской землѣ, а въ эфіопской, но здѣсь сербская земля. Неужели-же они забыли, что мы, русскіе, ихъ освобождали? Я и по сейчасъ въ славянскій комитетъ вношу. Однако, что-же это таможенный-то чиновникъ? Да и нашего большого сундука нѣтъ, который мы въ багажъ сдали.
Наконецъ черноназыя бараньи шапки въ бараньихъ курткахъ внесли въ митницу сундуки изъ багажнаго вагона.
— Вотъ нашъ сундукъ у краснаго носа! указала Глафира Семеновна и стала манить носильщика:- Красный носъ! Сюда, сюда! Николай Иванычъ! Дай ему на чай. Ты увидишь, что сейчасъ перемѣна въ разговорахъ будетъ.
— И далъ-бы, да сербскихъ денегъ нѣтъ.
— Дай австрійскія. Возьмутъ.
Сундукъ поставленъ на подмостки. Николай Ивановичъ сунулъ въ руку красному носу крону. Красный носъ взглянулъ на монету и просіялъ:
— Препоручуемъ-се, господине! Препоручуемъ-се… заговорилъ онъ, кланяясь.
Вообще монета произвела магическое дѣйствіе на присутствующихъ. «Войникъ», спрашивавшій о чаѣ, подошелъ къ Николаю Ивановичу и сталъ чистить своимъ рукавомъ его пальто, слегка замаранное известкой о стѣну, другой войникъ началъ помогать Глафирѣ Семеновнѣ развязывать ремни, которыми были связаны подушки.
— Не надо, не надо… Оставьте пожалуйста, сказала она.
Войникъ отошелъ, но увидя, что у Николая Ивановича потухла папироска, тотчасъ-же досталъ спички, чиркнулъ о коробку и бросился къ нему съ зажженной спичкой.
— Давно-бы такъ, братушка, проговорилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь, и закурилъ окурокъ папиросы, прибавивъ:- Ну, спасибо.
Но тутъ показался таможенный чиновникъ въ. статскомъ платьѣ и въ фуражкѣ съ зеленымъ околышемъ. Это былъ маленькій, жиденькій, тоже, какъ почти всѣ сербы, носатый человѣкъ, но держащій себя необычайно важно. Его сопровождалъ. человѣкъ тоже въ форменной фуражкѣ съ зеленымъ околышкомъ, но въ овчинной курткѣ и съ фонаремъ. Таможенный чиновникъ, молча, подошелъ къ багажу Глафиры Семеновны, открылъ первую кардонку со шляпкой и сталъ туда смотрѣть, запустивъ руку подъ шляпку.
— Моя шляпка, а подъ ней мой кружевной шарфъ и вуали, сказала она. — Пожалуйста, только не мните.
Чиновникъ открылъ вторую кардонку тоже со шляпкой и спросилъ по русски:
— А зачѣмъ двѣ?
— Одна лѣтняя, а другая зимняя, фетровая. У меня еще есть третья. Не могу же я быть объ одной! Мы ѣдемъ изъ Петербурга въ Константинополь. Въ Петербургѣ зима, а въ Константинополѣ будетъ весна. Здѣсь тоже ни весна, ни зима. Каждая шляпка по сезону.
— Три. Гм… глубокомысленно улыбнулся чиновникъ. — А зачѣмъ онѣ куплены въ Вѣнѣ? Вотъ на коробѣ стоитъ: «Wien». Новыя шляпы.
— Да зачѣмъ-же ихъ изъ Россіи-то везти и къ тому-же старыя? возражала Глафира Семеновна. — Мы ѣдемъ гулять, я не привыкла отрепанная ходить.
— Гмъ… Три много.
— А вы женаты? У вашей жены меньше трехъ?
На поддержку жены выступилъ Николай Ивановичъ и опять заговорилъ:
— Мы, милостивый государь, господинъ братъ-славянинъ, русскіе, такіе-же славяне, какъ и вы, а не жиды, стало быть, хоть и съ новыми вещами ѣдемъ, но веземъ ихъ не на продажу. Да-съ… Если у насъ много хорошихъ вещей, такъ отъ того, что мы люди съ достаткомъ, а не прощалыги.