Страница 5 из 17
Брюнетъ слушалъ Глафиру Семеновну, кивалъ ей даже въ знакъ своего согласія, но изъ рѣчи ея ничего не понялъ.
— На Везувій въ Неаполѣ взбирались мы. Ужъ какія рожи насъ тогда окружали — и все-таки не было такъ страшно, какъ здѣсь! Вѣдь оттого-то я къ вамъ и бросилась спасаться, когда мы въ тунель въѣхали, продолжала Глафира Семеновна. — Мой мужъ хорошій человѣкъ, но въ рѣшительную минуту онъ трусъ и теряется. Вотъ потому-то я къ вамъ подъ защиту и бросилась. И вы меня простите. Это было невольно, инстинктивно. Вы меня поняли, монсье?
Брюнетъ опять кивнулъ, и хотя все-таки ничего не понялъ, но думая, что рѣчь идетъ все еще о томъ, когда поѣздъ прибудетъ въ Бѣлградъ, заговорилъ:
— Теперь будетъ статіонъ Карловцы и Фрушка гора на Дунай-рѣка… А дальше статіонъ градъ Индія и градъ Земунъ — Землинъ по-русски.
— Всего три станціи? Какъ скоро! удивилась Глафира Семеновна.
— Въ Землинъ будетъ нѣмецка митница [1], а въ Београдъ — србска митница. Пассъ есть у господина? Спросятъ пассъ, — отнесся брюнетъ къ Николаю Ивановичу.
— Вы на счетъ паспорта? Есть, есть… Какъ-же быть русскому безъ паспорта? Насъ и изъ Россіи не выпустили-бы, — отвѣчала за мужа Глафира Семеновна.
Брюнетъ продолжалъ разсказывать:
— Земунъ — семо, потомъ Дунай рѣка и мостъ, овамо — Београдъ србски… Опять паспортъ.
— Стало быть и у васъ насчетъ паспортовъ-то туго? — подмигнулъ Николай Ивановичъ.
— Есть. Мы свободне держава, но у насъ вездѣ паспортъ.
Разговаривая съ брюнетомъ, супруги и не замѣтили, что ужъ давно стемнѣло и въ вагонѣ горѣлъ огонь. Николай Ивановичъ взглянулъ на часы. Было ужъ девять. Брюнетъ предложилъ ему папиросу и сказалъ:
— Србски табакъ. На Србія добръ табакъ.
— А вотъ петербургскую папироску не хотите-ли? — предложилъ ему въ свою очередь Николай Ивановичъ. — Вотъ и сама мастерица тутъ сидитъ. Она сама мнѣ папиросы дѣлаетъ, — кивнулъ онъ на жену.
Оба взяли другъ у друга папиросы, закурили и разстались. Брюнетъ ушелъ въ свой купэ, а супруги стали ждать станціи Карловицъ.
— Карловцы! — возгласилъ кондукторъ, проходя по вагону.
Послѣ станціи Карловицъ Глафира Семеновна стала связывать свои пожитки: подушки, пледы, книги, коробки съ закусками. Ей помогалъ Николай Ивановичъ.
— Скоро ужъ теперь, скоро пріѣдемъ въ Бѣлградъ, — радостно говорила она.
V
Подъѣзжали съ станціи Землинъ — австрійскому городу съ кореннымъ славянскимъ населеніемъ, находящемуся на сербской границѣ. Вдали виднѣлись городскіе огни, въ трехъ-четырехъ мѣстахъ блестѣлъ голубовато-бѣлый свѣтъ электричества.
Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна стояли у окна и смотрѣли на огни.
— Смотри-ка огни-то какъ разбросаны, сказала она. — Должно быть, большой городъ.
— Да. Это ужъ послѣдній австрійскій городъ. Послѣ него сейчасъ и Бѣлградъ, славянское царство. Прощай нѣмчура! Прощай Гуніади Янусы? проговорилъ онъ.
— Какъ Гуніади Янусы? быстро спросила Глафира Семеновна.
— Да вѣдь это венгерская вода, изъ Венгріи она съ намъ въ Россію идетъ. Ну, я венгерцевъ Гуніади Янусами и называю.
— Да что ты! То-то она мнѣ такъ и противна бываетъ, Когда случается ее принимать. Скажи на милость, я и не знала, что эта вода изъ цыганской земли идетъ! По Сенькѣ шапка. Что люди, то и вода… На черномазаго человѣка взглянешь, такъ въ дрожь кидаетъ, и на воду ихнюю, такъ тоже самое. И неужели они эту воду Гуніади такъ просто пьютъ, какъ обыкновенную воду?
Николай Ивановичъ замялся, не зналъ, что отвѣчать, и брякнулъ:
— Жрутъ.
— Да вѣдь это нездорово, ежели безъ нужды.
— Привыкли, подлецы.
— Ужасъ, что такое! произнесла Глафира Семеновна, содрогаясь плечами, и прибавила: — Ну, отнынѣ я этихъ венгерскихъ черномазыхъ цыганъ такъ и буду называть Гуніадями.
Убавляя ходъ, поѣздъ остановился на станціи. Въ купэ вагона заглянулъ полицейскій въ австрійской кэпи и съ тараканьими усами и потребовалъ паспорты. Николай Ивановичъ подалъ ему паспортъ. Полицейскій вооружился пенснэ, долго расзматривалъ паспортъ, посмотрѣлъ почему-то бумагу его на свѣтъ, вынулъ записную книжку изъ кармана, записалъ что-то и, возвращая паспортъ, спросилъ улыбаясь:
— Студено на Петербургъ?
— Ахъ, вы славянинъ? Говорите по русски? оживился Николай Ивановичъ, но полицейскій махнулъ ему рукой, сказалъ: «съ Богомъ»! — и торопливо направился съ слѣдующему купэ въ вагонѣ.
— Все славяне! Вездѣ теперь братья-славяне будутъ! торжествующе сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Рада ты, что мы вступаемъ въ славянское царство?
— Еще-бы! Все таки, родной православный народъ, отвѣчала Глафира Семеновна.
— Да, за этихъ братьевъ славянъ мой дяденька Петръ Захарычъ, царство ему небесное, въ сербскую кампанію душу свою положилъ.
— Какъ? А ты мнѣ разсказывалъ, что онъ соскочилъ на Дунаѣ съ парохода и утонулъ?
— Да. Но, все-таки, онъ въ добровольцахъ тогда былъ и ѣхалъ сражаться, но не доѣхалъ. Пилъ онъ всю дорогу. Вступило ему, по всѣмъ вѣроятіямъ, въ голову, показались бѣлые слоны, ну, онъ отъ страха и спрыгнулъ съ парохода въ Дунай.
— Такъ какое же тутъ положеніе души?
— Такъ-то оно такъ… Но, все-таки, былъ добровольцемъ и ѣхалъ. Признаться, покойникъ папенька нарочно его и услалъ тогда, что ужъ сладу съ нимъ никакого въ Петербургѣ не было. Такъ пилъ, такъ пилъ, что просто неудержимо! Пропадетъ, пропьется и въ рубищѣ домой является. Впрочемъ, помутившись, онъ тогда и изъ Петербурга съ партіей выѣхалъ. А и поили же тогда добровольцевъ этихъ — страсть! Купцы поятъ, славянскій комитетъ поитъ, дамы на желѣзную дорогу провожаютъ, платками машутъ, кричатъ «живіо». На желѣзной дорогѣ опять питье… Въ вагоны бутылки суютъ. Страсть! Я помню… покрутилъ головой Николай Ивановичъ, вспоминая о прошломъ.
А поѣздъ, между тѣмъ, шелъ уже по желѣзнодорожному мосту черезъ Саву — притокъ Дуная и входилъ на сербскую территорію.
Вотъ станція Бѣлградъ. Поѣздъ остановился. Большой красивый станціонный дворъ, но на платформѣ пустынно. Даже фонари не всѣ зажжены, а черезъ два въ третій.
— Что же это народу-то на станціи никого нѣтъ? удивилась Глафира Семеновна, выглянувъ въ окошко. — Надо носильщика намъ для багажа, а гдѣ его возьмешь? Гепектрегеръ! Гепектрегеръ! постучала она въ окно человѣку въ нагольной овчинной курткѣ и овчинной шапкѣ, идущему съ фонаремъ въ рукѣ, но тотъ взглянулъ на нее и отмахнулся. — Не понялъ, что-ли? спросила она мужа и прибавила:- Впрочемъ, и я-то глупая! Настоящаго славянина зову по нѣмецки. Какъ носильщикъ по сербски?
— Почемъ-же я-то, душенька, знаю! отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Вотъ еще серба какого нашла! Да давай звать по русски. Носильщикъ! Носильщикъ! барабанилъ онъ въ стекло какимъ-то двумъ овчиннымъ шапкамъ и манилъ къ себѣ.
Глафира Семеновна тоже дѣлала зазывающіе жесты. Наконецъ, въ вагонъ влѣзла овчинная шапка съ такимъ черномазымъ косматымъ лицомъ и съ глазами на выкатѣ, что Глафира Семеновна невольно попятиласъ.
— Боже мой, и здѣсь эти венгерскіе цыгане! воскликнула она.
— Да нѣтъ-же, нѣтъ, это братъ славянинъ. Не бойся, сказалъ ей мужъ. — Почтенный! Вотъ тутъ наши вещи и саквояжи. Вынеси пожалуйста, обратился онъ къ овчинной шапкѣ. — Разъ, два, три, четыре, пять… Пять мѣстъ.
— Добре, добре, господине. Пять? спросила овчинная шапка, забирая вещи.
— Пять, пять. Видишь, онъ говоритъ по русски, такъ какой-же это цыганъ, обратился Николай Ивановичъ къ женѣ. — Братъ славянинъ это, а только вотъ физіономія-то у него каторжная. Ну, да Богъ съ нимъ. Намъ съ лица не воду пить. Неси, неси, милый… Показывай, куда идти.
Баранья шапка захватила вещи и стала ихъ выносить изъ вагона. Выходилъ изъ вагона и брюнетъ въ очкахъ, таща самъ два шагреневыхъ чемодана. Онъ шелъ сзади супруговъ и говорилъ имъ:
— Митница. О, србска митижца, — строга митница!
Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна были тоже нагружены. Николай Ивановичъ несъ двѣ кордонки со шляпками жены, зонтикъ, трость. Сама она несла баульчикъ, металлическій чайникъ, коробокъ съ ѣдой. Ихъ нагналъ кондукторъ, братъ славянинъ и протягивалъ руку пригоршней.