Наши за границей

— Ахъ, халды! Смотри, что онѣ себѣ позволяютъ, эти самыя прислужающія! Вонъ та блондинка съ бѣлыми цвѣтами на груди даже мужскую шляпу себѣ на голову надѣла, — указывала она мужу. — Гляди, гляди, бакенбарды мужчинѣ расправляетъ. Нѣтъ, ужъ это изъ рукъ вонъ! И какъ только это мужчины имъ позволяютъ.

— Холостой народъ. Холостые люди это любятъ… — отвѣчалъ Николай Ивановичъ, косясь на женщинъ.

— Поди ты! Здѣсь, я думаю, на половину женатыхъ.

Супругамъ, однако, прислуживалъ кельнеръ во фракѣ, котораго имъ рекомендовалъ еврейчикъ за понимающаго по-русски.

— Вотъ что, голубчикъ, нельзя-ли намъ что-нибудь а ля рюссъ, по-аппетитнѣе, — сказалъ ему Николай Ивановичъ по-русски. — Понимаешь, что-нибудь повкуснѣе.

— Да, господине, — отвѣчалъ кельнеръ, подвигая ему карту, и оказалось, что кромѣ этихъ двухъ словъ да счета, кельнеръ ничего не знаетъ по-русски

Николай Ивановичъ тотчасъ-же отпихнулъ отъ себя карту.

— Да что ты мнѣ карту-то суешь! Карта нѣмецкая, надо ее читать, и все равно не поймешь, а ты дай намъ четыре порціи чего-нибудь хорошенькаго. Двѣ для мадамъ и двѣ для меня. Первое рыбки, второе мясо. Понялъ?

— Міасо? Да, господине…

— Фишъ и флейшъ, но нихъ кальтъ, — прибавила Глафира Семеновна, тотчасъ-же усумнившаяся въ знаніи кельнеромъ русскаго языка.

Кельнеръ оживился и побѣжалъ исполнять требуемое.

Была подана осетрина, запеченная какъ-то въ молокѣ и яйцахъ съ картофелемъ, былъ поданъ винершницель изъ телятины съ гарниромъ. Порціи были огромныя, приготовлено было вкусно, и супруги остались совсѣмъ довольны.

— Вотъ это я понимаю, вотъ это ѣда и порціи не какъ въ Парижѣ, не на воробьиный аппетитъ, а на человѣчій, — говорилъ Николай Ивановичъ, запивая ужинъ прекраснымъ вѣнскимъ пивомъ. — Ты, Глаша, мороженаго не хочешь-ли?

— Да пожалуй, съѣла-бы…

— Вотъ и отлично. Кушай, кушай… Откармливайся послѣ Парижа-то. Потребуй себѣ грушу съ виноградомъ. Здѣсь не съѣшь, такъ дома, ложась спать, скушаешь.

Глафира Семеновна съѣла и мороженаго, и грушу, и винограду, а вторую грушу отложила, чтобы взять домой про запасъ.

— Главное, что хорошо, такъ это то, что видишь, что ѣшь. Осетрина — ѣда знакомая, — говорила она. — И вѣдь не угораздило его подать къ осетринѣ улитокъ какихъ-нибудь, а подалъ осетрину съ картофелемъ.

— Довольна, стало быть?

— Очень довольна, хоть и жидовскій городъ. И пиво какое прекрасное…

— Ну, вотъ и отлично. Вѣну видѣли, всѣмъ можемъ разсказать, что были въ Вѣнѣ; стало быть, завтра, ежели хочешь, то можемъ отправиться и въ русскія палестины.

— Завтра, завтра. О домѣ я ужъ и такъ стосковалась.

— Да и меня сильно тянетъ. Ну ее, эту заграницу! Какъ пріѣду домой, сейчасъ первымъ дѣломъ въ баню! Шутка-ли, сколько времени не былъ.

Расплатившись за ужинъ и давъ щедро кельнеру на чай, супруги вышли изъ ресторана. Еврейчикъ ждалъ ихъ на подъѣздѣ около экипажа.

— А! явленное чудо! Все еще здѣсь! — воскликнулъ Николай Ивановичъ при видѣ еврейчика, но на этотъ разъ уже безъ неудовольствія, и даже потрепалъ еврейчика по плечу.

Еврейчикъ радостно улыбнулся и сталъ подсаживать супруговъ въ экипажъ.

— Nach Hause? — спросилъ онъ, вскакивая на козлы.

— Да, да… Домой. Въ готель, — отвѣчала Глафира Семеновна.

Домой еврейчикъ везъ ихъ ужъ по другимъ улицамъ и продолжалъ называть тѣ мѣста и зданія, мимо которыхъ они проѣзжали.

Но вотъ и гостинница.

— Комбьянъ? — спросилъ Николай Ивановичъ, выходя изъ экипажа, и хотѣлъ разсчитаться съ извозчикомъ, но еврейчикъ опять не далъ ему этого сдѣлать.

— Nachher, nachher… Après… — заговорилъ онъ и повелъ супруговъ по лѣстницѣ гостинницы, привелъ ихъ къ самой ихъ комнатѣ, отворилъ даже дверь комнаты ключемъ, раскланялся, пожелалъ супругамъ покойной ночи и мгновенно исчезъ.

LXXXIX

На другой день поутру, когда супруги пили кофе и чай, хотя и безъ самовара, но съ достаточнымъ количествомъ запаснаго кипятку въ мельхіоровыхъ кувшинахъ съ крышками, въ комнату ихъ постучался еврейчикъ. Онъ вошелъ, раскланялся и заговорилъ по-нѣмецки:

— Не будетъ-ли какихъ порученій отъ господина и мадамъ? Театральные билеты, модные товары, сигары, вино…

И тутъ онъ мгновенно вытащилъ изъ кармана афиши, адреса магазиновъ и ловко разложилъ все это передъ супругами на столѣ, продолжая бормотать и мѣшая нѣмецкую рѣчь съ французскою и польскою.

— Ничего, братъ, не надо, ничего… Все кончено… — замахалъ руками Николай Ивановичъ. — Сегодня ѣдемъ въ Петербургъ. Подай счетъ, и чтобъ съ тобой больше не знаться.

— Ну партонъ суаръ а Петерсбургъ… — перевела еврейчику Глафира Семеновна.

Еврейчикъ даже выпучилъ глаза.

— Какъ сегодня? Въ такомъ городѣ, какъ Вѣна, и вы не хотите остаться даже на три дня! — воскликнулъ онъ. — Да вы, мадамъ, дѣлаете себѣ убытокъ. Вы можете купить здѣсь много, очень много, хорошихъ товаровъ по самымъ дешевымъ цѣнамъ. Я-бы могъ рекомендовать вамъ такое венгерское вино, за которое вамъ нужно заплатить въ Россіи втрое дороже. Да вотъ не угодно-ли попробовать, всего два гульдена за бутылку.

Еврейчикъ вытащилъ изъ кармана миніатюрную пробную бутылочку, быстро откупорилъ ее случившимся при немъ штопоромъ, вылилъ въ стаканъ и поднесъ его Николаю Ивановичу, говоря: «пробуйте, пробуйте».

— Ничего мнѣ не надо. Баста. Абендъ фаренъ, — отрѣзалъ Николай Ивановичъ, отстраняя отъ себя стаканъ.

Еврейчикъ сталъ доказывать по-нѣмецки, что вечеромъ ѣхать нельзя, что вечеромъ идетъ непріятный тяжелый поѣздъ, что въ немъ прямо до границы безъ пересадки доѣхать нельзя.

— Um Gottes Millen! Зачѣмъ себя безпокоить, лучше останьтесь до завтрашняго утренняго поѣзда. Этотъ поѣздъ скорый, и вы будете видѣть красивые виды по дорогѣ. Madame, il faut rester jusqu’а demain matin, — прибавилъ еврейчикъ по-французски.

— Нѣтъ, нѣтъ… И не проси. Сегодня ѣдемъ. Вишь какой другъ навязался! — отвѣчалъ за жену Николай Ивановичъ.

Попробовать венгерскаго вина еврейчикъ его все-таки упросилъ. Николай Ивановичъ попробовалъ и сказалъ:

— Вино, дѣйствительно, превосходное. Дома можно кого-нибудь попотчевать. Развѣ пару бутылокъ?.. — спросилъ онъ жену, и когда та не возразила, кивнулъ еврейчику:- Ну, гутъ, цвей бутель.

За виномъ началось предложеніе сигаръ. Еврейчикъ подалъ сигару, просилъ его попробовать и до тѣхъ поръ не отсталъ, пока Николай РІвановичъ не заказалъ ему сотню. Послѣ сигаръ еврейчикъ вытащилъ изъ кармана образцы мебельныхъ матерій.

— Довольно, довольно. Маршъ! — раздраженно крякнулъ Николай Ивановичъ и указалъ на дверь.

Еврейчикъ мгновенно скрылся.

Раздался опять стукъ въ дверь. Появился осанистый толстый еврей съ претензіей на франтовство, съ брилліантовымъ перстнемъ на пальцѣ, и солидно кланялся. Въ рукахъ его былъ маленькій франтовской кожаный чемоданчикъ.

— Отъ торговаго дома Мозесъ Мендельсонъ… Готовыя дамскія вещи… Damen-confections… — отрекомендовался еврей по-нѣмецки и сталъ раскрывать чемоданчикъ.

— Глаша! чего ему нужно? — выпучилъ на него глаза Николай Ивановичъ.

— Да тоже хочетъ предложить какіе-то дамскіе товары, — отвѣчала жена.

— Вонъ! вонъ!

Еврей не смутился.

— Пожалуйста, посмотрите. Въ Россіи все это втрое дороже, — продолжалъ онъ и въ одинъ мигъ вытащилъ изъ чемоданчика дамскую пелерину изъ бисера и стекляруса и развернулъ ее. — Только тридцать гульденовъ, тридцать, мадамъ…

Глафира Семеновна не выдержала.

— Ахъ, какая прелесть! Да это въ самомъ дѣлѣ ужасная дешевизна! — воскликнула она и принялась разсматривать.

Кончилось тѣмъ, что у еврея были куплены двѣ пелерины. Уходя, еврей оставилъ нѣсколько адресовъ, иллюстрированный каталогъ товаровъ и просилъ зайти въ ихъ магазинъ.

— Ну, славянскій городъ Вѣна, нечего сказать! Обуяли жиды! — сказалъ послѣ его ухода Николай Ивановичъ.

Вошелъ кельнеръ убирать посуду и спросилъ у супруговъ паспортъ.