Страница 34 из 74
Облеклась она въ простенькое сѣрое шерстяное платье, въ дорожный ватерпруфъ и въ ту самую шляпку, въ которой ѣхала въ вагонѣ, и вышла съ мужемъ на улицу. На этотъ разъ супруги уже не были плохи и спросили внизу у хозяина печатный адресъ ихъ меблированныхъ комнатъ, гдѣ остановились.
— Теперь ужъ не будемъ блуждать ночью по улицамъ, отыскивая свою гостинницу, — бормотала Глафира Семеновна, радуясь своей запасливости. — Случаѣ, если гдѣ въ незнакомыхъ улицахъ запутаемся — сейчасъ извозчику карточку покажемъ: «Коше… вуаля куда… алле… вези»… — вотъ и вся недолга. А ты, милый мой, ужъ пожалуйста, не напивайся сегодня. А то вчера дорвался до винища и давай лакать.
— Да меня, Глаша, и вчера-бы не осатанило, ежели-бы я плотно пообѣдалъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — А это я вчера съ голоду. Ну, какой у насъ былъ обѣдъ! Супъ — ложкой ударь, пузырь не вскочитъ, порціи рыбы — въ зажигательное стекло разсматривать, а бифштексъ — разъ въ ротъ положить. Поѣсть-бы мнѣ щецъ, да хорошій кусокъ солонины съ хрѣномъ, да поросенка съ кашей, такъ я-бы былъ ни въ одномъ глазѣ.
— Ну, не скажи! Ты вѣдь цѣлый графинъ коньяку въ театрѣ выхлебалъ. Съ этого и послѣ какого угодно сытнаго обѣда всякій осатанѣетъ.
— Все-таки мы ужъ сегодня гдѣ-нибудь въ другомъ ресторанѣ пообѣдаемъ, а не во вчерашнемъ.
— Ну, заплатимъ восемь четвертаковъ съ носу вина, десять четвертаковъ, только-бы чтобъ было пищи до отвалу. Узнаемъ, гдѣ самый лучшій ресторанъ, войдемъ въ него и такъ-таки гарсона и спросимъ: «Комбьянъ стоитъ манже до отвалу?» Какъ по-французски называется «до отвалу?»
— До отвалу? — задумалась Глафира Семеновна и отвѣчала:- Не знаю… Ты все про такія слова меня спрашиваешь, про которыя насъ не учили? Да что-жъ тутъ! — прибавила она. — Мудрость-то не велика объяснить, чтобы поняли. Скажемъ, чтобы большой обѣдъ подали… «Грасъ дине… Вотъ, молъ, „жюскиси“ — ну, и докажу на горю. Чтобъ, молъ, бить сыту по горло.»
— Такъ ужъ ты, пожалуйста, объясни гарсону, какъ только мы будемъ обѣдать. «Гранъ дине»… Это отлично. А ежели ужъ придется опять не Дине, а порціями брать, то мы будемъ всего по двѣ порціи на каждаго требовать и много-много блюдъ назакажемъ. Вишь, здѣсь порціи-то какія маленькія!
Черезъ пять минутъ супруги наняли извозчика и ѣхали въ экипажѣ на выставку.
— Какъ пріѣдемъ на мѣсто — сейчасъ безъ дальнихъ разговоровъ на Эйфелеву башню, — говорилъ Николай Ивановичъ.
— Николя, я, право, боюсь… — отвѣчала Глафира Семеновна. — Смотри, сегодня какой вѣтеръ.
— Боишься, что насъ сдунетъ? Душечка, при нашей тѣлесности-то? Да наконецъ, вѣдь тамъ на башнѣ и загородки есть.
— Все-таки, Николя, лучше другой разъ. Ну, дай ты мнѣ немножко попривыкнуть къ выставкѣ. Вотъ что: мы сегодня только около башни походимъ, а завтра…
— Нѣтъ, нѣтъ… Сегодня. Ты вѣдь дала мнѣ слово.
— Слово я дала, но не на сегодня.
— Сегодня, сегодня. А то я на зло тебѣ, ей-ей, въ первомъ попавшемся ресторанѣ лягушки наемся.
— Ну, хорошо, хорошо, но только сегодня до перваго этажа поднимемся, а не на вершину. Дай мнѣ попривыкнуть-то. Сегодня поднимемся до перваго этажа, завтра до второго.
— Да что ты торгуешься-то! Залѣзешь на первый этажъ, а увидишь, что никакой опасности, такъ на второй этажъ и сама запросишься. Вѣдь больше милліона, я думаю, народу на башнѣ перебывало, однако никого не сдувало и ничего ни съ кѣмъ не случилось. Какъ башня-то по-французски? — спросилъ Николай Ивановичъ.
— Ахъ, Боже мой! Про башню-то я и забыла въ словарѣ посмотрѣть, какъ по-французски называется! — воскликнула Глафира Семеновна.1 Давеча я много французскихъ словъ изъ словаря на бумажку выписала, а про башню изъ ума вонъ!
— Экая ты какая! Вѣдь башня-то самый первый предметъ на выставкѣ и есть.
Разговаривая такимъ манеромъ, супруги доѣхали до выставки, купили у мальчишекъ съ рукъ билеты, разсчитались съ извозчикомъ и вошли въ помѣщеніе выставки.
— Ну, Господи благослови! Сейчасъ полѣземъ въ поднебесье, — сказалъ Николай Ивановичъ, взялъ жену подъ руку и направился прямо къ Эйфелевой башнѣ.
— Я, Николай Иванычъ, такъ за тебя все время держаться и буду, когда мы наверхъ подниматься станемъ. Коли ежели что — такъ ужъ вмѣстѣ… - говорила Глафира Семеновна.
— Да ужъ ладно, ладно. Держись, сколько хочешь.
— Фу, какъ страшно! Ужъ и теперь руки и ноги дрожатъ.
— А ты твори молитву.
Супруги подошли ко входу въ башню.
XXXVIII
У кассы, гдѣ продаютъ билеты для поднятія на Эйфелеву башню, — хвостъ. Пришлось становиться и ждать очереди.
— Вотъ живутъ-то! Куда ни сунься — вездѣ очереди жди. Хвостъ, хвостъ и хвостъ… Весь Парижъ въ хвостахъ, — ропталъ Николай Ивановичъ. — На выставку входишь — хвостъ, на башню лѣзешь — хвостъ. Вчера даже обѣдать шли въ хвостѣ.
— На башню лѣзть, такъ хвостъ-то даже и лучше. Всегда одуматься можно, пока въ хвостѣ стоишь, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Уйдемъ, Николай Иванычъ, отсюда… Ну, что намъ такое башня! Да провались она совсѣмъ.
— Что ты! что ты! Ни за что на свѣтѣ! Продвигайся, продвигайся…
Билеты взяты. Публика стремится къ подъемной машинѣ. Здѣсь опять хвостъ.
— Тьфу ты пропасть! Да тутъ въ Парижѣ и умирать придется, такъ и то въ хвостъ становись! — плюнулъ Николай Ивановичъ.
Глафира Семеновна держалась сзади за мужа и шептала:
— Голубчикъ, Николай Иванычъ, страшно! Я и теперь чувствую, какъ подъ ногами что-то шатается.
— Не взобравшись-то еще на башню! Да что ты. Двигайся, двигайся…
Подъемной машины еще не было. Она была наверху. Но вотъ заскрипѣли блоки, завизжали колеса, катящіяся по рельсамъ, и громадная карета начала спускаться.
— Фу! Прямо на насъ. Даже духъ замираетъ. А запрутъ въ курятникъ, да начнутъ поднимать, такъ еще хуже будетъ, — продолжала бормотать Глафира Семеновна, держась за пальто мужа.
— А ты зажмурься — вотъ и не будетъ страшно.
Три раза поднималась и опускалась карета, пока супругамъ пришла очередь занять въ ней мѣста. Наконецъ, они вошли и помѣстились на деревянныхъ скамейкахъ, стоящихъ въ рядъ. Дверцы кареты задвинулись. Глафира Семеновна перекрестилась и слегка зажмурилась. Свистокъ, и карета, глухо постукивая колесами о рельсы, начала плавно подниматься наверхъ. Глафира Семеновна невольно взвизгнула и вцѣпилась въ рукавъ мужа. Она дѣйствительно боялась, поблѣднѣла и слезливо моргала глазами. Николай Ивановичъ, какъ могъ, успокаивалъ ее и говорилъ:
— Эка дура, эка дура! Ну, съ чего ты? Вѣдь и я съ тобой… Полетимъ внизъ, такъ ужъ вмѣстѣ.
Сидѣвшій рядомъ съ ней длинноногій англичанинъ въ клѣтчатомъ пальто, въ неимовѣрно высокой шляпѣ и какихъ-то изъ желтой кожи лыжахъ вмѣсто сапогъ, тотчасъ полѣзъ въ висѣвшую у него черезъ плечо вмѣстѣ съ громаднымъ биноклемъ кожаную сумку, вынулъ оттуда флаконъ со спиртомъ и, бормоча что-то по-англійски, совалъ ей флаконъ въ носъ. Глафира Семеновна отшатнулась.
— Нюхай, нюхай… Чего-жъ ты? Видишь, тебѣ спиртъ даютъ… — сказалъ Николай Ивановичъ женѣ. — Да скажи: мерси.
— Не надо, не надо. Ничего мнѣ не надо. Сами на испугъ повели, а потомъ лѣчить хотите.
— Да нюхай-же, говорятъ тебѣ. Вѣдь это хорошо. Нюхай, а то невѣжливо будетъ.
— Не стану я нюхать. Почемъ я знаю: можетъ быть, это какія-нибудь усыпительныя капли.
— Эхъ, какая! Ну, тогда я понюхаю, а то, ей-ей, невѣжливо. Бите, монсье, — обратился Николай Ивановичъ къ англичанину, взялъ въ руку флаконъ, понюхалъ и съ словомъ «мерси» возвратилъ.
Англичанинъ пробормоталъ ему что-то въ отвѣтъ по-англійски и тоже понюхалъ изъ флакона. Николай Ивановичъ ничего не понялъ изъ сказаннаго англичаниномъ, но все-таки и въ свою очередь счелъ за нужное отвѣтить:
— Дамскій полъ, такъ ужъ понятное дѣло, что робѣютъ. Бабья нація — вотъ и все тутъ.
Англичанинъ указали на барометръ, висѣвшій на стѣнѣ кареты, и опять что-то пробормоталъ по-англійски.
— Да, да… жарконько. Опять-же и изнутри подогрѣваетъ, потому волненіе. Въ туннель по желѣзной дорогѣ выѣзжаешь, такъ и то духъ замираетъ, a тутъ, судите сами на эдакую вышь.