Наши за границей

Она позвонила въ четвертый разъ. Въ корридорѣ послышались шаги и ворчанье, потомъ стукъ въ дверь и въ комнату заглянулъ старикъ-хозяинъ. Онъ былъ въ бѣломъ спальномъ колпакѣ, въ войлочныхъ туфляхъ, въ ночной сорочкѣ и безъ жилета.

— Qu’est-ce qu’il y a? Qu’est-ce qu’il y a? Qu’avez vous donc? — удивленно спрашивалъ онъ.

— Hy вулонъ буаръ дю тэ… Апорте ля машинъ дю те, ле тасъ е ля тэйеръ. Э анкоръ ле бутербродъ, — отнеслась къ нему Глафнра Семеновна.

— Comment, madame? Vous voulez prendre d hé? Mais la cuisine est fermée déjà. Tout le rnond est couché… Il est onze heures et quart.

— Здравствуйте… Въ одиннадцать часовъ вечера ужъ и чаю напиться нельзя. Кухня заперта, всѣ спятъ… вотъ какіе парижскіе порядки, — взглянула Глафира Семеновна на мужа.- A я пить до страсти хочу.

— Что-жъ, Глаша, тогда мы бутылочку красненькаго съ водицей выпьемъ, — отвѣчалъ тотъ.

— Чтобъ я вамъ еще дома позволила пьянствовать? Нм за что на свѣтѣ! Лучше ужъ вонъ холодной воды изъ графина напьюсь.

— Да какое-же тутъ пьянство, ежели красненькое вино съ водицей!..

— Молчите.

Старикъ-хозяинъ, видя такіе переговоры насчетъ чаю и замѣчая неудовольствіе на лицѣ постояльцевъ вообразилъ, что Глафира Семеновна, можетъ быть больна, хочетъ лѣчиться чаемъ, какъ вообще имъ только лѣчатся французы, и спросилъ:

— Etes-vous malade, madame? Alors…

— Какъ маладъ? Команъ маладъ? Здорова, даже очень здорова. Я ѣсть хочу. Же ве буаръ е манже. Нельзя дю тэ, такъ апорте муа дю пянъ, дю беръ е де вьяндъ фруа. Же демандъ фруа. Ля кюзинье ферме, такъ апорте муа фруа. Ля вьяндъ Фруа…

— C’est impossible, madame. А présent nous n’avons point de viande

— Какъ? И де вьяндъ фруа нѣтъ? Какой-же послѣ этого у васъ готель пуръ вояжеръ, ежели даже холоднаго мяса нѣтъ! Ну, ли вьяндъ нельзя, такъ фромажъ. Фромажъ и пянъ бланъ.

— Seulement jusqu’а neuf heures, madame, mais а présent il est plus de onze heures, madame.- развелъ руками старикъ-хозяинъ.

— Только до девяти часовъ, видите-ли, можно что-нибудь съѣстное получить, — опять взглянула Глафира Семеновна на мужа. — Ну, гостинница!

— Просто шамбръ-гарни здѣсь, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Спроси бутылочку краснаго-то вина. Красное вино навѣрное ужъ есть. Ежели и кухня заперта, такъ вѣдь его ни варить, ни жарить.

— Понимаешь ты, я уже спрашивала холоднаго мяса и сыру — и то нѣтъ.

— А красное вино навѣрное есть. Французы его походя трескаютъ. Венъ ружъ, монсье… Апорте венъ ружъ, можно? — обратился Николай Ивановичъ къ хозяину.

Тотъ пожалъ плечами и отвѣчалъ:

— Oui, monsieur. Je vous procurerai…

— Видишь, видишь! Красное вино есть-же!

— Но вѣдь это только пойло. А я ѣсть хочу. Понимаешь ты — ѣсть! — раздраженно сказала Глафира Семеновна.

— Ну, такъ булки спроси, ежели ничего нѣтъ. Красное вино съ булочкой отлично!

— Же не манже, монсье, — опять обратилась къ хозяину Глафира Семеновна. — Ну, ле венъ ружъ. Бьенъ. И апорте муа хоть дю пянъ блянъ. Же не супе.

— Oh! que c’est dommage, que nous n’avons rien pour vous do

— Де… де… де! — закричалъ Николай Ивановичъ, понявъ, что спрашиваетъ хозяинъ, и показалъ ему два пальца, прибавивъ:- де бутель!

— Нонъ, нонъ. Энъ… Селеманъ энъ, — подхватила Глафира Семеновна и строго сказала мужу:- Не дамъ я тебѣ напиваться! Хозяинъ недоумѣвалъ.

— Une bouteille ou deux? — спрашивалъ онъ.

— Энъ, энъ… — показала одинъ палецъ Глафира Семеновна.

Хозяинъ удалился и черезъ минутъ десять принесъ на подносѣ бутылку краснаго вина, два стакана, большой кусокъ хлѣба, кусочекъ масла и полдюжины персиковъ, прибавивъ:

— Voilà, madame, c’est tout ce que nous avons à présent. Bo

Глафира Семеновна принялась намазывать масломъ почерствѣлый уже съ утра хлѣбъ и съ горестью воскликнула:

— И это въ Парижѣ должна я такъ ужинать, въ городѣ, который славится всякой ѣдой, откуда къ намъ въ Россію разные знаменитые повара ѣдутъ. Ну, смотрите: черствый хлѣбъ, какое-то горькое масло, помятые персики.

— Должно быть, здѣсь въ Парижѣ не ужинаютъ, что-ли, — отвѣтилъ Николай Ивановичъ. — Вѣдь и у насъ есть такіе города. Про калужанъ вонъ говорятъ, что калужане тоже не ужинаютъ, а поѣдятъ, да такъ и спятъ.

— Глупыя и пьяныя остроты. Молчите!

— Да что ты сердишься-то, Глаша! Красненькое винцо есть, хлѣбъ есть — ну, и слава Богу.

— Это вамъ, пьяницѣ, лестно красное вино, а я чаю хочу. Нѣтъ, при этихъ парижскихъ порядкахъ завтра надо непремѣнно спиртовую лампу себѣ купить, спирту и жестяной чайникъ. Скипятилъ на лампѣ воду, заварилъ чай — и чудесно. Да не забыть-бы завтра булокъ и закусокъ на ночь купить.

— Какъ-же ты будешь завтра покупать закуски, ежели ты даже не знаешь, какъ закуски по-французски называются? Вѣдь ужъ давеча въ ресторанѣ стала втупикъ.

— Въ словарѣ справлюсь.

Поужинавъ хлѣбомъ съ масломъ и персиками, Глафира Семеновна запила все это краснымъ виномъ съ водой и легла спать. Николай Ивановичъ допилъ остатки краснаго вина и тоже начатъ укладываться.

ХХXVIІ

Ночь въ гостиницѣ была проведена Николаемъ Ивановичемъ и Глафирой Семеновной безъ приключеній. Утромъ вышелъ маленькій инцидентъ съ чаемъ. Самовара въ гостинницѣ не оказалось, хотя о существованіи «машинъ де рюссъ», какъ называла его Глафира Семеновна по-французски, и знали. Напиться чаю супругамъ, однако, хотѣлось. Они потребовали чайникъ. Коррадорный слуга, явившійся и сегодня на зовъ, какъ вчера въ рваномъ замасленномъ пиджакѣ, стоптанныхъ туфляхъ и въ четрехугольномъ колпакѣ, сдѣланномъ изъ толстой писчей бумаги, принесъ вмѣсто чайника жестяной кофейникъ. Обругавъ его по-русски дуракомъ, Глафира Семеновна положила въ жестяной кофейникъ своего чаю и просила налить кипяткомъ, называя кипятокъ «ло шодъ». Слуга налилъ кофейникъ теплой водой. Явился чай совсѣмъ ненастоявшійся, который совсѣмъ и пить было нельзя. Даже чайные листочки не распустились. Слуга на этотъ разъ былъ обозванъ по-русски, кромѣ дурака, и дубиной. Глафира Семеновна вылила при его глазахъ чай изъ кофейника въ умывальникъ и, засыпавъ вновь сухого чаю, заглянула въ лексиконъ и сказала слугѣ:

— А презанъ иль фо бульиръ, кюиръ… Заварить. Ло бульи… Неужто ну не компрене па?

— Bouillir? Ah, oui, madame, — отвѣчалъ слуга, глупо улыбаясь, удалился въ кухню, долго пропадалъ и явился наконецъ съ кипяченымъ чаемъ. Чай пахнулъ вѣниками, былъ горекъ, черенъ, какъ вакса, и его пить было невозможно.

— Ахъ, эѳіопы, эѳіопы! А еще высшей цивилизаціей называются. У насъ въ самой глухой олонецкой деревушкѣ знаютъ, какъ чай заваривается, а здѣсь въ столичномъ городѣ не знаютъ, — воскликнулъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обращаясь къ женѣ: — Дѣлать нечего. Придется ихъ глупаго кофеищу съ молокомъ похлебать столовыми ложками изъ суповыхъ чашекъ. Заказывай, Глаша, кофею.

— Кафе о ле… Апорте пуръ де кафе о ле… — отдала приказъ Глафира Семеновна, выливая при слугѣ въ умывальникъ и вторую порцію чая и возвращая кофейникъ.

Слуга улыбнулся, покачалъ головой, что-то пробормоталъ по-французски и ушелъ. Явился кофе, молоко, бѣлый хлѣбъ, масло и суповыя чашки съ столовыми ложками вмѣсто чайныхъ.

— Непремѣнно надо спиртовую лампу и жестяной чайникъ для варки воды и завариванія чаю навести. Помилуйте, это дикіе какіе-то! Простого чая заваривать не умѣютъ. То чуть тепленькой водицей зальютъ, то скипятятъ словно супъ какой! — возущалась Глафира Семеновна и, напившись съ мужемъ кофе, принялась одѣваться, чтобы ѣхать на выставку.

На этотъ разъ она уже не надѣла ни шелковаго платья, какъ вчера, ни бархатнаго пальто, ни брилліантовъ.

— Не стоитъ, не передъ кѣмъ рядиться. Вчера на выставкѣ, судя по нарядамъ, словно однѣ кухарки и горничныя были, — говорила Глафира Семеновна. — Да что горничныя? Наша Афимья вырядится въ праздникъ да пойдетъ со двора, такъ куда наряднѣе вчерашнихъ тряпичницъ на выставкѣ!