Наши за границей

— Ну, вали! Жарь! Вотъ это отлично. Люблю, кто мнѣ потрафляетъ. Глаша!

— Я готова.

Изъ-за алькова вышла Глафира Семеновна въ ватерпруфѣ и шляпкѣ, и супруги стали выходить изъ номера. Сзади ихъ шелъ швейцаръ.

XV

Глафира Семеновна и Николай Ивановичъ въ сопровожденіи швейцара, сошли по лѣстницѣ гостинницы и вышли на улицу, прилегающую къ бульвару Unter den Linben, и вскорѣ свернули на него. Былъ уже девятый часъ вечера, нѣкоторые магазины запирались, потушивъ газъ окнахъ, но уличное движеніе не утихало. Громыхали колесами экипажи, омнибусы, пронзительно щелкали бичи, вереницами тянулись ломовые извозчики съ громадными фурами, нагруженными поклажей, чуть не до третьяго этажа домовъ и везомыми парой, тройкой и даже четверкой лошадей въ рядъ и цугомъ. Легкіе экипажи сторонились и давали дорогу этимъ чудовищамъ.

— Вотъ эта наша знаменитая улица Подъ Липами, — похвастался швейцаръ. — Нашъ Невскій перспективъ.

— А ежели это у васъ на манеръ нашего Невскаго проспекта, то зачѣмъ-же у васъ ломовыхъ-то пускаютъ загромождать дорогу? — спросилъ Николай Ивановичъ. — Смотри-ка, какія фуры! Чуть не съ домъ.

— А куда-же дѣваться? Вѣдь это улица. Онѣ ѣдутъ по свой дѣло.

— Объѣзжай по заднимъ улицамъ. Тутъ прогулка чистой публики, и вдругъ лѣзетъ ломовой. Да еще какой ломовой! На саженныхъ колесахъ и въ тройку лошадей! Нѣтъ, у насъ, въ Петербургѣ, по главнымъ улицамъ этимъ дубинамъ ѣздить не позволяютъ. Колеси по закоулкамъ. Нехороши, братъ Францъ, у васъ насчетъ этого порядки, нехороши, хоть и Берлинъ.

— Но ежели ему нужно. Вѣдь онъ по дѣлу, — опять повторилъ швейцаръ.

— Мало-ли, что нужно! Мало-ли, что по дѣлу! Объѣзжай. Куда ему торопиться! Надъ нимъ не каплетъ. Вѣдь не въ театръ къ началу представленія спѣшитъ.

— Но вѣдь черезъ это доставка товара должна быть дороже.

— То-есть какъ это?

— Да такъ. Ѣхать по прямой путь — онъ сдѣлаетъ больше рейсовъ и можетъ за провозъ взять дешевле! Тутъ экономи, большой экономи.

— Глаша! Слышишь, какъ разсуждаютъ! Вотъ на обухѣ-то рожь молотятъ! — отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ.

— Да ужъ извѣстно, нѣмцы. Какъ-же имъ иначе-то разсуждать! — отвѣчала та.

— И зачѣмъ у васъ такія телѣги громадныя, чтобы ихъ въ три и четыре лошади таскать? — дивился Николай Ивановичъ. — У насъ телѣги въ одну лошадь.

— Большія телѣги тоже экономи, — отвѣчая швейцаръ. — Каждой маленькой телѣга въ одна лошадь нужно одинъ извозчикъ, и къ большая телѣга въ три лошадь тоже нужно одинъ человѣкъ. Большая телѣга везетъ столько, сколько везетъ три телѣга, — и вотъ два человѣкъ, два извозчикъ экономи. Эти извозчикъ могутъ работать другое дѣло.

— Ой, ой, ой, какъ разсуждаютъ! Глаша, слышишь?

— Да ужъ слышу, слышу. Дай шляпки-то дамскія мнѣ посмотрѣть.

Глафира Семеновна въ это время остановила около моднаго магазина.

— Вотъ нашъ знаменитый акваріумъ, — указалъ, наконецъ, швейцаръ на подъѣздъ, освѣщенный электричествомъ. — Пожалуйте наверхъ.

— Какъ наверхъ? Да развѣ у васъ акваріумъ-то не садъ? — удивился Нкколай Ивановичъ. — У насъ въ саду.

— Какъ возможно въ саду! Тутъ есть такія рыбы и амфибіенъ, что имъ нужно теплый цонне… теплый климатъ… Вы пальто снимите и отдайте. Будетъ жарко.

— Снимемъ, снимемъ. Ну, поднимайся. Глаша. А я думалъ, Францъ, что у васъ въ акваріумѣ этотъ… какъ его?.. Вотъ что къ намъ-то пріѣзжалъ… Штраусъ, вотъ кто, — вспомнилъ Николай Ивановичъ. — Я думалъ, что у васъ въ акваріумѣ Штраусъ, — продолжалъ онъ.

— Штраусъ на Зоологическій садъ… Тамъ и штраусъ, тамъ и жирафе, тамъ и гиппопотамъ, тамъ и вашъ русскій ейсберъ — ледяной медвѣдь.

Супруги взяли билеты и въ сопровожденіи швейцара вошли въ акваріумъ. Направо и налѣво стеклянные резервуары съ плавающей въ водѣ рыбой. Николай Ивановичъ взглянулъ мелькомъ и сказалъ швейцару:

— Ну, мимо! Чего тутъ простыхъ-то рыбъ разсматривать! Этого добра у насъ въ Петербургѣ въ каждомъ трактирѣ въ садкѣ много плаваетъ. А ты веди къ ученымъ рыбамъ, которыя вотъ музыку-то играютъ.

Швейцаръ покосился на него и повелъ дальше. Показался терраріумъ съ черепахами.

— Вотъ тутъ шильдкрете, — указалъ онъ.

— Черепахи? — заглянула Глафира Семеновна, сморщилась и проговорила:- Фу, какая гадость. Ведите скорѣй насъ къ эстрадѣ-то.

Швейцаръ опять покосился. Онъ недоумѣвалъ, отчего это путешественники пришли въ акваріумъ и ни на что смотрѣть не хотятъ.

— Сейчасъ будутъ знаменитый орангутангъ и горилла, — сказалъ онъ.

— Это, то-есть, обезьяны? — спросила Глафира Семеновна. — Не надо, не надо намъ обезьянъ. Ну, что на нихъ смотрѣть! Эка невидаль! Вы ведите насъ скорѣй къ этому… Какъ вы его назвали-то? Да… Амфибіенъ… Ведите туда, гдѣ этотъ Амфибіенъ играетъ. А здѣсь и публики-то нѣтъ.

— Мадамъ хочетъ амфибіенъ смотрѣть? — улыбнулся швейцаръ. — А вотъ многія дамы не любятъ на амфибіенъ смотрѣть. Вы храбрый дама… Вотъ начинаются амфибіенъ, — указалъ онъ на бассейнъ. — Тутъ крокодиленъ…

Глафира Семеновна такъ и шарахнулась въ сторону, увидавъ выставившуюся изъ воды голову крокодила.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — заплевалась она. — И какъ вамъ не стыдно на такую гадость указывать. Мы васъ просимъ, чтобы вы насъ къ Амфибіену вашему вели, а вы, какъ на зло…

— Да вѣдь это амфибіенъ и есть… — началъ было швейцаръ.

— Дальше, дальше, Францъ! Что это въ само дѣлѣ! Тебѣ русскимъ языкомъ говорятъ, что мы не желаемъ этой дряни смотрѣть! — крикнулъ Николай Ивановичъ.

Швейцаръ недоумѣвалъ.

— Мадамъ проситъ амфибіенъ…

— Ну, такъ и веди къ нему! А ты какихъ-то ящерицъ да лягушекъ показываешь.

Сдѣлали еще поворотъ.

— Вотъ, — указалъ швейцаръ.

За стекломъ изъ-подъ камня выставилась громадная змѣя, обвила сукъ дерева и, поднимая голову, открывала пасть. Увидавъ ее, Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и бросилась къ мужу.

— Коля! Голубчикъ! Уведи меня скорѣй!.. Не могу, не могу… Ты знаешь, я змѣй до страсти боюсь… У меня руки, ноги трясутся. Мнѣ дурно можетъ сдѣлаться.

Она вся нервно тряслась. На глазахъ ея показались слезы.

— Херъ Францъ! Да будетъ-ли этому конецъ! Что это за безобразіе! — закричалъ Николай Ивановичъ на швейцара. — Тебѣ русскимъ языкомъ сказано, что не хотимъ мы смотрѣть этой дряни! Тысячу разъ тебя просятъ, чтобы ты насъ на музыку велъ, а ты, чортъ тебя знаетъ, къ чему насъ подводишь!

— На какую музыку? — удивленно спросилъ швейцаръ. — Здѣсь никакой музыки нѣтъ.

— Какъ нѣтъ? Да вѣдь это акваріумъ?!

— Да, акваріумъ, но музыки нѣтъ.

— Какъ-же можетъ быть акваріумъ безъ музыки. Что ты насъ морочишь-то! Вездѣ акваріумъ съ музыкой… Будто мы не понимаемъ! У насъ въ Петербургѣ тоже акваріумъ съ музыкой.

— А у насъ въ Берлинъ безъ музикъ…

— Какъ-же ты раньше говорилъ намъ, что здѣсь музыка, что здѣсь даже ученыя рыбы играютъ, что здѣсь какой-то вашъ нѣмецъ Амфибіенъ оркестромъ дирижируетъ. е

— Никогда я этого, ваше превосходительство, не говорилъ.

— Глаша! И онъ еще мнѣ смѣетъ врать въ глаза!

— Говорили вы, говорили. Мы даже сейчасъ васъ спросили про Штрауса, а вы сказали, что Штраусъ дирижируетъ въ Зоологическомъ саду, здѣсь Амфибіенъ, — подхватила Глафира Семеновна.

— Мадамъ, вы меня не такъ поняли. Никогда я про музыку не говорилъ. Амфибіенъ — звѣри: крокодиленъ, змѣи; штраусъ тоже звѣри — птица.

— Что вы мнѣ про Штрауса-то зубы заговариваете? Штраусъ дирижеръ, капельмейстеръ-музыкантъ, композиторъ. Я сама его вальсы на фортепьянахъ играю.

— Ахъ, да, да… Но тотъ Штраусъ не въ Берлинъ, а въ Вѣнѣ. А я вамъ говорилъ про штраусъ-птица.

— Ну, переплетъ! Нѣтъ, Нѣметчина намъ не ко двору! — прошепталъ Николай Ивановичъ. — Даже и по русски-то говоримъ, такъ другъ друга понять не можемъ. Такъ нѣтъ въ здѣшнемъ акваріумѣ музыки? — спросилъ онъ швейцара.

— Нѣтъ, нѣтъ. Здѣсь звѣри. Амфибіенъ тоже звѣри.

— Никакой музыки нѣтъ?