Наши за границей

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ужъ обыкновенная комната.

— Кто ихъ знаетъ! Въ ихъ нѣмецкой землѣ все наоборотъ. Безъ машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? — спрашивала она швейцара.

— О, нѣтъ, мадамъ! Это самый обыкновенный комната.

Глафира Семеновна робко переступила порогъ.

— О, Господи! Только-бы переночевать, да вонъ скорѣй изъ этой земли! — бормотала она.

— Ну, такъ и быть, останемся здѣсь, — сказалъ Николай Ивановичъ, садясь въ кресло. — Велите принести наши вещи. А какъ васъ звать? — обратился онъ съ швейцару.

— Францъ.

— Ну, херъ Францъ, такъ ужъ вы такъ при насъ и будете съ вашимъ русскимъ языкомъ. Три полтины обѣщалъ дать на чай за выручку нашихъ вещей на желѣзной дорогѣ, а ежели при насъ сегодня вечеромъ состоять будете и завтра насъ въ какой слѣдуетъ настоящій вагонъ посадите, чтобы намъ, не перепутавшись, въ Парижъ ѣхать, шесть полтинъ дамъ. Согласенъ?

— Съ удовольствіемъ, ваше превосходительство. Теперь не прикажете-ли что-нибудь изъ буфета.

— Чайку прежде всего.

— Даже русскій самоваръ можемъ дать.

Швейцаръ позвонилъ, вызвалъ кельнера и сказалъ ему что-то по-нѣмецки.

— Глаша! Слышишь! Даже русскій самоваръ подадутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, которая сидѣла насупившись. — Да что ты, дурочка, не бойся. Вѣдь ужъ эта комната неподвижна. Никуда насъ въ ней не потянутъ.

— Пожалуйста, за нѣмцевъ не ручайся. Озорники для проѣзжающихъ. Ужъ ежели здѣсь заставляютъ по телеграммамъ обѣдать, то чего-же тебѣ?..

— Ахъ, да… Поужинать-то все-таки сегодня горячимъ будетъ можно?

— О, да… У насъ лучшій кухня.

— И никакой телеграммы посылать сюда надо? — спросила швейцара Глафира Семеновна.

Швейцаръ посмотрѣлъ на нее удивленно и отвѣчалъ:

— Зачѣмъ телеграмма? Никакой телеграмма.

XIV

Послѣ того, какъ швейцаръ удалился, кельнеръ подалъ чай и тотъ русскій самоваръ, которымъ похвастался швейцаръ. Глафира Семеновна хоть и была еще все въ тревогѣ отъ испуга на подъемной машинѣ, но при видѣ самовара тотчасъ-же расхохоталась.

— Смотри, смотри… И это они называютъ русскій самоваръ! Ни трубы, ни поддувала, — обратилась она къ мужу. — Какое-то большое мельхіоровое яйцо съ краномъ, а внизу спиртовая лампа — вотъ и все.

— Брось ужъ. Не видишь развѣ, что здѣсь люди безъ понятія къ русской жизни, — отвѣчалъ презрительно Николай Ивановичъ. — Нѣмцы, хоть ты колъ имъ на головѣ теши, такъ ничего не подѣлаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусимъ, а ужь на ночь поужинаемъ вплотную.

— Геензи, кельнеръ… ничего больше. Нихтсъ, — кивнула Глафира Семеновна кельнеру.

Напившись чаю, Николай Ивановичъ опять позвонилъ швейцара.

— Ну, херъ Францъ, надо намъ будетъ немножко Берлинъ посмотрѣть. Веди, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… Ни за что я никуда не пойду! — воскликнула Глафира Семеновна. — Еще опять въ какую-нибудь машину въ родѣ подъемной попадешь и перепугаешься.

— Да что ты, глупая! Херъ Францъ теперь предупредитъ, коли ежели что.

— Да, да, мадамъ. Будьте покойны. Больше ничего не случится, — отвѣчалъ швейцаръ.

— Пойдемъ, Глаша, — упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.

— Ну, хорошо. Только ужъ спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машинѣ.

— Вы гдѣ это, херъ Францъ, русской-то образованности обучались, въ какой-такой академіи наукъ? — задалъ Николай Ивановичъ вопросъ швейцару.

— Я, мосье, въ Варшаву одинъ большой готель управлялъ, тамъ и научился.

— А самъ-то вы нѣмецъ?

— Я больше полякъ, чѣмъ нѣмецъ.

— О, не жидъ-ли?

— Что вы, ваше превосходительство! Я полякъ, но родился въ Кенигсбергъ…

— Въ Кенигсбергѣ? Ну, проку не будетъ! — воскликнула Глафира Семеновна. — Я умирать буду, такъ и то этотъ городъ вспомню. Въ этомъ городѣ намъ обѣдать не дали и потребовали какую-то телеграмму, въ этомъ городѣ мы перепутались и попали вмѣсто берлинскаго поѣзда въ какой-то гамбургскій поѣздъ, и пріѣхали туда, куда совсѣмъ не слѣдуетъ.

— Да вѣдь гамбургскій поѣздъ тотъ-же, что и берлинскій поѣздъ. Отъ Кенигсбергъ оба поѣздъ идутъ до Диршау…

— Диршау? Охъ, про этотъ городъ и не говорите. Этотъ городъ просто ужасный городъ! — воскликнулъ въ свою очередь Николай Ивановичъ. — Тамъ живутъ просто какіе-то разбойники. Они обманнымъ образомъ заманили насъ туда, сказавъ, что это Берлинъ, и продержали цѣлую ночь въ гостинницѣ, чтобы содрать за постой.

Швейцаръ пожалъ плечами.

— Удивительно, какъ это случилось, что вы говорите про Кенигсбергъ. Отъ Кенигсберга до Диршау одинъ поѣздъ и на Гамбургъ, и на Берлинъ. Вамъ нужно было только слѣзть въ Диршау и пересѣсть въ другой поѣздъ.

— Ну, а намъ сказали, что надо поѣхать обратно въ Кенигсбергъ, и мы, не доѣзжая Диршау, вышли изъ вагона на какой-то станціи и поѣхали обратно въ Кенигсбергъ, чтобъ изъ Кенигсберга сѣсть въ берлинскій поѣздъ.

— Это шутка. Это кто-нибудь шутки съ вами сдѣлалъ.

— Какъ шутки! Намъ кондукторъ сказалъ и даже высадилъ насъ чуть не силой. Намъ начальникъ станціи сказалъ и даже штрафъ хотѣлъ взять.

— Васъ надули, господинъ, или вы не поняли чего-нибудь. Поѣздъ отъ Кенигсберга какъ на Берлинъ, такъ и на Гамбургъ — одинъ, и только въ Диршау онъ дѣлится, — стоялъ на своемъ швейцаръ.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Ну, что ты споришь, Коля!.. — остановила его жена. — Конечно-же, насъ могли и надуть въ насмѣшку; конечно-же, мы могли и не понять, что намъ говорили по-нѣмецки. Толкуютъ, а кто ихъ разберетъ — что толкуютъ. Я по-нѣмецки только комнатныя слова знаю, а ты хмельныя, такъ развѣ мудрено понять все шиворотъ на выворотъ и вышло.

— Увѣряю васъ, господинъ, что вамъ не слѣдовало ѣхать обратно въ Кенигсбергъ, чтобы садиться въ берлинскій поѣздъ. Дорога до Диршау одна. Я это очень хорошо знаю, — увѣрялъ швейцаръ. — Я служилъ на эта дорога.

Николай Ивановичъ досадливо чесалъ затылокъ и повторялъ:,

— Безъ языка, безъ языка… Бѣда безъ языка. Ну, однако, что-жъ у васъ въ Берлинѣ сегодня вечеромъ посмотрѣть? — обратился онъ къ швейцару.

— Въ театры теперь уже поздно, не поспѣемъ къ началу; но можно побывать въ нашемъ акваріумѣ.

— Ахъ, и у васъ такъ-же, какъ и въ Петербургѣ, есть акваріумъ? Глаша! слышишь, и у нихъ Берлинѣ есть акваріумъ.

— Нашъ берлинскій акваріумъ — знаменитый акваріумъ. Первый въ Европа.

— Браво. А кто у васъ тамъ играетъ?

Швейцаръ посмотрѣлъ на него удивленными глазами и отвѣчалъ:

— Рыбы… Рыбы… Рыбы тамъ и амфибіенъ.

— Да неужели рыбы?

— О, господинъ, тамъ рыбъ много. Есть рыбы съ моря, есть рыбы съ океанъ.

— И играютъ?

— Да, да… играютъ.

— Глаша, слышишь! Въ акваріумѣ-то ихнемъ рыбы играютъ. Надо непремѣнно пойти и послушать.

— Да что ты?.. — удивилась Глафира Семеновла.

— Вотъ разсказываетъ. Вѣдь этого въ другой разъ ни за что не услышишь. А кто у нихъ дирижируетъ? Какъ вы сказали? — допытывался Николай Ивановичъ.

— То-есть какъ это? Я ничего не сказалъ, — удивился швейцаръ.

— Нѣтъ, нѣтъ… Вы сказали. Такая нѣмецкая фамилія. Анти… Антиби…

— Я сказалъ, что тамъ есть рыбы и амфибіенъ. — повторилъ швейцарг.

— Послушаемъ, братъ, херъ Францъ, этого Амфибіена, послушаемъ. Веди насъ. Глаша, одѣвайся! Это недалеко?

— Да почти рядомъ, Unter den Linden, — отвѣчалъ швейцаръ.

— Это что-же такое? Я по-нѣмецки не понимаю.

— Нашъ бульваръ Подъ Липами. Я давеча вамъ показывалъ.

— Ахъ, помню, помню. Ну, Глаша, поворачивайся, а то будетъ поздно. Да вотъ что, херъ Францъ, закажи, братъ, намъ здѣсь въ гостинницѣ ужинъ къ двѣнадцати часамъ, а то я боюсь, какъ-бы намъ голоднымъ не остаться.

— Зачѣмъ здѣсь? — подмигнулъ Николаю Николаевичу швейцаръ, ободренный его фамильярностію. — Мы найдемъ и получше здѣшняго ресторанъ, веселый ресторанъ.