Страница 17 из 32
Пшеница наливалась тяжелым золотом. Масло и молоко впитывали нежность необыкновенно пышных, ароматных трав. Трюфели выдавливали друг дружку из-под земли. Счастливые гуси глотали корм, едва не лопаясь от упитанности. Фермеры, как всегда, жаловались — всякий фермер обязан жаловаться на жизнь, это его общественный долг, — но жалобы их звучали оптимистично и радостно.
Отовсюду нахлынули туристы, и каждый из них оказался добрым и щедрым, так что даже носильщики на вокзалах улыбались — хотите верьте, хотите нет. Таксисты матерились с поразительным добродушием, а кое-кто из них даже признался, что в этом году дела идут неплохо — а от таксиста такое едва ли когда услышишь.
Добродушие овладело даже партийными лидерами, прочно угнездившимися в королевском совете. Все всё видели в радужном свете: христианским христианам казалось, что церкви полны верующих, а христианским атеистам — что пусты. Социалисты с упоением ворковали над своим проектом французской конституции. Коммунисты без устали объясняли друг другу тонкости партийной политики, ведущей от монархии к истинно народной власти. Кремлевские власти не только официально поздравили Францию с реставрацией, но и предложили огромный заем.
В «Правде» появилась написанная Алексеем Крупским статья о гениальном ленинском предвидении: вождь, оказывается, не только предсказал французскую реставрацию, но и одобрил ее как очередной шаг на пути к социалистической революции. Статья заставила французских коммунистов не только терпеть, но и горячо поддержать монархию.
Лига налогонеплательщиков растерянно умолкла под угрозой роспуска: из-за русского и американского займов никто не собирал вообще никаких налогов. Немногочисленные пессимисты угрюмо предрекали неминуемый конец изобилия, но их высмеивала в статьях и карикатурах почти вся французская пресса.
Французский «Ротари-клуб» разросся до таких размеров, что приобрел вес и влиятельность политической партии.
Домовладельцы дружно запросили у правительства субсидии и одновременно подали петицию о повышении квартплаты.
Правые и левые центристы настолько уверовали в безоблачное будущее, что дерзко предложили повысить цены одновременно с понижением зарплат. Предложение прошло, не вызвав ни забастовок, ни бунтов, и все посчитали, что дни коммунистов сочтены.
Америка, умиляясь французской стабильности, предлагала один заем за другим. Наблюдая долларовый дождь по соседству, окрепли и набрались оптимизма роялисты Португалии, Испании и Италии.
Британия хмурилась.
В Версале аристократы с упоением ссорились за право оказаться в почетном списке четырех тысяч наизнатнейших. А тайный дворянский комитет вынашивал планы возвращения французских земель их древним, по-настоящему законным владельцам.
Мадам Мари одной из первых заметила: для всех реставрация свелась к появлению короля. Все только и говорили: король то, король это. И никто, никто не обратил внимания на то, каково приходится королеве. Быть королевой не просто, но разве мужчины способны это понять? У Мари были фрейлины, королева без фрейлин не королева, но попробуйте попросите их о чем-нибудь. И попробуйте дождитесь результата. А эти камергеры, эти постельничие и управители дворцовых покоев — они скорее потратят час на обсуждение своих привилегий, чем смахнут откуда-нибудь пыль, а потом еще жалуются королевскому советнику, который выхлопотал им место.
Вы только представьте себе, сколько пыли скапливается в Версале! Сколько сил надо, чтобы содержать его в чистоте! Бесчисленные залы, лестницы, канделябры, панели, лепнина собирают пыль как магнит. Во дворце ни нормальной канализации, ни водопровода, хотя в парке к фонтанам и прудам проложено огромное количество труб.
Кухни находятся почти в миле от королевских покоев. Попробуй заставь теперешних слуг пронести целую милю поднос в королевскую столовую! В трапезной обедать невозможно — сразу заполучишь две сотни официальных гостей, а королевская семья и так еле сводит концы с концами. При распределении королевских денег никому и в голову не пришло подумать о королеве. Мари суетилась от рассвета до заката и все равно не успевала навести порядок в дворцовом хозяйстве. Да любую нормальную француженку это уже сто раз свело бы с ума!
Кроме того, во дворце жила так называемая знать. От их поклонов, расшаркиваний, их церемонных жестов Мари тошнило. Они всегда осведомлялись о том, каково ее мнение, и переставали слушать, едва она открывала рот — особенно когда о чем-то просила, а ведь просила она по-хорошему. И просила всего-то навсего выключить свет, когда выходишь из комнаты, убрать за собой грязное белье и сполоснуть после себя ванну. Более того. Несмотря на ее протесты, цвет французского дворянства продолжал ломать мебель, жечь ее в каминах и выплескивать содержимое ночных горшков на газоны. Мари не понимала, как можно так себя вести и как эти люди могли жить, когда никто не убирал за ними.
А разве король прислушивался к ее словам? О, король есть король. Он витал в облаках — еще выше, чем во времена забав с телескопом. Тогда он всего-то воображал себя профессиональным астрономом.
От Клотильды тоже не было никакого проку. Она влюбилась, и не как приличная, воспитанная французская девушка, а как сопливая американская студентка из Сорбонны. Она стала такой рассеянной и так вошла в роль принцессы, что перестала заправлять кровать и даже забывала стирать свое белье!
Наконец, бедняжке Мари даже не с кем было поговорить. Некому пожаловаться и не с кем посплетничать.
Не секрет — женщины не могут существовать друг без друга. Быть женщиной в одиночестве практически невыносимо. Мужчина всегда может выпустить пар: пойти на охоту и прикончить пару-тройку зверушек или поорать в восторге, глядя, как боксеры на ринге разбивают друг дружке носы. Мужчина может найти убежище в фантазиях и мечтах, в работе, в конце концов. А куда деваться домохозяйке? Можно пойти в церковь, можно излить душу на исповеди, но разве этого достаточно?
Женщине нужно общение с другой женщиной. Мари нужно было с кем-то поговорить. Не с фрейлинами, упаси Боже, и не с прилипчивой стаей расфуфыренных придворных. И не со старыми приятельницами по авеню де Мариньи — они не преминули бы использовать ее доверительность в интересах своих мужей.
Покопавшись в памяти, королева Мари в конце концов поняла, кому можно довериться: только старой школьной подруге Сюзанне Леско.
Сестра Гиацинта оказалась для королевы идеальной конфиденткой. Ее орден пошел на уступки и разрешил ей покинуть монастырь, понимая почетность и выгоды королевского предложения. Кроме того, приятно сознавать, что дражайшая королева — в надежных руках. Сестра Гиацинта переехала в Версаль, где ей выделили уютную комнатку с видом на клумбы и прудик с карпами — в нескольких шагах от королевских апартаментов.
Вряд ли кто-нибудь доподлинно узнает, насколько Франция обязана сестре Гиацинте миром и спокойствием. Вот пример того, с чем сестре приходилось справляться чуть ли не каждый день.
Королева плотно прикрыла за собой дверь, уперла руки в бока и сказала, едва сдерживая накипающее бешенство:
— Сюзанна, терпеть герцогиню П… терпеть эту — эту грязную, паскудную, склочную суку я больше не намерена! Знаешь, что она мне сказала?
— Успокойся, Мари, дорогая, — сказала сестра Гиацинта.
— Как я могу успокоиться? Мне что, терпеть ее грязные…
— Конечно нет. Об этом и речи быть не может… У тебя сигаретки не найдется?
— Что же мне делать?! — вскричала королева.
Сестра Гиацинта, чтобы уберечь пальцы от табачных пятен, зажала сигарету шпилькой, сложила губы сердечком и выдула колечко дыма.
— Спроси герцогиню, когда Гоги последний раз писал ей.
— Кто?
— Гоги. Нервный был мужчина. Очень симпатичный, но нервный. Как и все художники.
— Ага! — воскликнула Мари. — Я все поняла! Уж я спрошу, не сомневайся. Посмотрим тогда, как перекосится ее смазливое подтянутое личико.