Нереальная реальность

Опершись о гранитный выступ, всматривалась вдаль, где вздымались знакомые и незнакомые высотки и огромные сталинские дома, женщина. Она держала в руках ребенка‑негритенка.

– Не поеду обратно в США, – на ломаном русском говорила она широкоплечему, румяному – кровь с молоком – детине.

– И правильно! – воодушевленно восклицал румяный.

– В Америке стыдно иметь черного ребенка.

– У нас это не стыдно. Для нас цвет кожи не имеет значения. У нас государство рабочих и крестьян…

– Бозоны и мю‑мезоны… Уравнение Люциева‑Фруктуса, – пылко балабонили два очкарика, рукава их белых рубах были закатаны…

Еще двое пареньков рабоче‑крестьянского вида грустно вглядывались в маслянистые черные воды Москвы‑реки, в которых кривились неспокойными зигзагами огни фонарей.

– Мы оба любим одну девушку, – долдонил один. – Ты мой друг. И я уступаю тебе ее.

– Нет. Ты мой друг, и я уступаю тебе ее, – пылко возражал другой.

– Нет, я так не могу, так не поступают комсомольцы. Женись на Наташе и живи счастливо.

Так они препирались долго, пытаясь всучить друг другу ту самую таинственную Наташу…

– Масса солнца составляет сто пятьдесят квадрильонов тонн, – нудила очкастая женщина в строгом костюме высокому статному мужчине, шедшему за ней.

За ними шествовала еще одна парочка – худой, с противным лицом парень лет двадцати и девушка с пламенным взором, в цветастом платьице и белых носочках. Похоже, оба были недовольны друг другом.

– Ты хочешь тихого счастья, – строго выговаривала девушка.

– Да, да… Я хочу. Хочу ковер с лебедями на стене. Хочу семь слоников на шифоньере. Хочу, хочу, хочу, – капризничал парень.

– А жизнь – это борьба. Я презираю твой тихий мещанский мир, – презрительно кинула девушка.

Все что‑то нудили, кого‑то воспитывали, что‑то долдонили. Это был мир нравоучительных трепачей.

– И что дальше? – спросил Степан, присаживаясь на гранитный парапет. – Без паспортов. Без денег.

– Придется опять играть, – Лаврушин вытащил «пианино». Погладил пальцами его неровную поверхность. У красной клавиши в краску врос волосок от кисти. – Эх‑хе‑хе, – вздохнул он, понимая – ничего не получится. Не нашла на него та волна. Не «интуичится», хоть волком вой.

– Никак? – сочувствующе спросил Степан.

– Близко ничего.

Всю ночь они прошатались по знакомому и незнакомому городу. Это была Москва, но немножко не та, а прилизанная, стерильная, с незнакомыми циклопическими величественными зданиями. А вот памятников архитектуры поубавилось. Эту Москву взялись перестраивать куда более активно, чем ту, в которой жили Лаврушин и Степан.

Над городом заструился рассвет. Вышли поливальные машины. Потянулись первые троллейбусы. И вот веселые люди с радостью пошли на работу, как на праздник. Весело напевая, рулили шоферы. Улыбаясь, клали кирпичи каменщики. Воодушевленно торговали яблоками продавщицы.

«Куда идет не знает веселое звено», – радостно пропел промаршировавший отряд пионеров.

В этом городе у всех все было отлично. Это был мир простых и ясных чувств, простых решений. Мир надуманных проблем, где все разложено по полочкам. Все прекрасно знали цель и смысл жизни, а кто не знал, того незамедлительно учили этому. Или справедливо наказывали. У всех все было изумительно. Только Степан и Лаврушин, злые, голодные, неприкаянные, брели незнамо куда и зачем по Фрунзенской набережной.

– Поедем в Сибирь, – заорали рядом так, что Лаврушин отпрыгнул и настороженно заозирался.

– В Сибирь, где мощно катят свои воды могучие реки. Где человек в великом порыве побеждает и покоряет природу, и природа начинает служить ему, – обнимая барышню радостно орал парень, отбрасывая прядь непокорную со лба и смотря вдаль, видимо, пытаясь разглядеть там сибирские просторы.

– В Сибирь, – счастливо кивала барышня.

– Правильно, в тайгу ее, – прошептал Степан, оглядываясь на них.

Друзья уныло побрели дальше.

– Сигарет почти не осталось, – Степан вынул пачку, руки у него дрожали, так что одну сигарету он смял и яростно отбросил от себя. Засунул в рот другую и щелкнул зажигалкой.

Они, погруженные в невеселые думы о невеселых перспективах, безалаберно не замечали слежку, которая велась за ними уже час…

* * *

Ученики пятого «Б» Гена и Валера пошли на невиданное – на пропуск уроков. Они рисковали проработкой на пионерском собрании. Но решили, что есть дела поважнее, чем уроки.

Это были симпатичные московские пацаны в шортах по колено, белых рубашечках, сандалиях и выглаженных, любовно повязанных пионерских галстуках.

– Смотри, Валерка, мимо урны окурок бросил, – прошептал Генка, из‑за ларька с мороженым разглядывая загадочных субъектов.

– Советский человек мусорить в городе не будет, – глубокомысленно произнес Валерка.

Когда таинственные субъекты, от которых за версту разило какой‑то «ненашестью», «несоветскостью», пошли дальше, Валерка подобрал сломанную и выброшенную одним из них сигарету и присвистнул:

– Смотри, Генка. А сигарета‑то не наша.

– По английски написано! «Марлборо».

– И куртиочки у них не наши. Видишь, у того здорового на рукаве по иностранному выведено.

– Точно, враги! Все, Валерка. Сами не справимся. Надо за помощью.

– Надо бы дальше за ними проследить, – горячо воскликнул Валерка. – Вскрыть их змеиное логово. А потом преподнести их тепленькими милиции – берите, мол, мы за вас уже все сделали. Представляешь, нас же всем в пример приводить будут. И в «Пионерской правде» напишут: «бдительные пятиклассники изобличили шпионов». А ты – за помощью!

– Не по‑пионерски ты мыслишь, – посуровел Геннадий. – Будь сознательным.

– Ладно, – горько вздохнул мальчишка, которому на миг расхотелось быть сознательным, а хотелось поиграть в шпионов и чекистов.

Они подошли к высоченному румяному милиционеру в белой форме. Его новенькая портупея поскрипывала, а на боку висела кобура с табельным ТТ. Это был старшина Степкин – член партии, принципиальный и выдержанный человек, гроза хулиганов, воров и нарушителей.

– Дяденька, тут такое…

– Почему не в школе? – осведомился строго Степкин. – Прогуливаем?

– Товарищ милиционер, мы нашли врага народа.

– Врага? – старшина сурово сдвинул брови.

– Врагов… Курят иностранные сигареты. Выглядит подозрительно.

– Да?

– И одежда не наша. Иностранная.

– Ну‑ка, посмотрим.

Милиционер в сопровождении пионеров догнал Степана и Лаврушина:

– Ваши документы, товарищи.

– А? – уставился на милиционера Лаврушин, понимая – вот они, неприятности.

– Документики.

– Дома, – наивно моргая глазами, изрек Степан. Для убедительности он похлопал себя по карманам и сказал: – Оставил с утра.

– Ах, дома, – рука милиционера легла на кобуру. – А ваши?

– Мои, – Лаврушин тоже начал хлопать по карманам. – Надо же. Тоже забыл. Бывает же…

Он хлопнул еще раз себя по бокам, будто выбивая пыль. Из кармана вылетела зеленая бумажка и глупой птицей порхнула на землю.

– И где же ваш дом? – саркастически осведомился милиционер, кинув взгляд на подобранную пятиклассником Валерой стодолларовую купюру.

– На Большой Переяславке, – сказал Лаврушин.

– Посмотрим, на какой такой Переяславке…

Теперь ТТ был в руке милиционера. И предохранитель опущен. И в глазах решимость – уложить врагов к чертовой матери.

А вскоре и машина подкатила – глухой синий фургон с надписью «милиция».

* * *