Страница 49 из 88
– А ты знаешь, что это такое? – Лаврушин кивнул в сторону уродливого аппарата, занимавшего угол комнаты.
– Фиговина, – коротко определил Степан.
– Генератор пси‑поля.
– Опять?!
– Ага.
Степан мутным взором окинул аппарат, который походил на выпотрошенный холодильник, хотя был гораздо меньше прошлого чудовища и выглядел куда лучше. Предыдущий генератор развалился после памятного путешествия в пси‑мир, где друзей едва не расстреляли белогвардейцы, и все попытки воссоздать его были безуспешными.
– Дела‑а, – протянул Степан. – Работает?
– Как зверь.
– А чего, – махнул рукой Степан. – Пригодится. Бизнес организуем.
– Какой бизнес?
– Туристов возить будем в пси‑миры.
– Или рэкетиров укрывать от милиции и конкурентов.
– А давай вообще эмигрируем. В «Кубанские казаки». Или в «Девять дней одного года».
– Или в Хичкоковский фильм… Ну что, испытаем?
Был бы Степан трезв, глядишь, и обошлось бы. Но он был порядком под мухой. Хотя в нем еще тлел слабый огонек осторожности.
– А как вернемся?
– Проще простого, – Лаврушин вынул из письменного стола две коробочки, напоминавшие транзисторные приемники. – Автономный блок экстренного возращения.
Степан взвесил его на руке, и с пьяной бесшабашностью махнул рукой.
– А чего? Поехали!
– Ишь, – ворчал Мозг. – Гулёны. Меня одного оставляете!
– Ага, – кивнул Степан.
– Полудурки…
Лаврушин вставил в аппарат деталь, извлеченную из телевизора «Сони», который ему позавчера презентовали япошки. Щелкнул переключателем…
Рядом оглушительно бабахнуло. И земля заходила ходуном.
* * *
Гранатными осколками разлетелся кирпич. По щеке Лаврушина чиркнуло.
Друзья бросились за развалины, прижались к полуразрушенной толстой кирпичной стене. И провели в скрюченном положении, боясь поднять голову, минут десять.
– Где мы? – проорал Степан.
Опять прогрохотало, и за разрушенной стеной поднялся столб пыли. Друзья вжались в землю.
Все затихло. Лаврушин выглянул из‑за развалин.
Вокруг простирался серый, неуютный город. Половина домов была разрушена. Некоторые все еще возвышались обгоревшими остовами, их перекрытия выгорели, но закопченные черные стены чудом устояли – это были готовые распасться в любую секунду трупы домов, из которых ушла жизнь, но которые еще сохранили часть внешней оболочки, и от того выглядели еще ужаснее. В городе правили бал война, безумие и смерть.
Улица была перегорожена рухнувшей стеной. По мостовой, пригибаясь, бежали солдаты в мешковатой серой форме Вермахта. У двоих из них, тащивших носилки с телом, на рукавах белели повязки с красными крестами.
– Никак Берлин, – сказал Лаврушин.
Степан огляделся, присел на корточки и кивнул:
– Может быть… Ну что, посмотрели – и айда домой.
– А прогуляться не хочешь?
– Под бомбежкой? Покорно благодарю. Первый эсесовец повяжет… Домой‑домой, – Степан вытащил из кармана «транзистор». – Куда жать?
– Сюда, – Лаврушин показал на кнопку.
– Ну. Раз‑два‑три, – Степан зажмурил глаза и нажал на кнопку.
А когда открыл глаза, то сразу протрезвел. Окончательно и бесповоротно.
И причины протрезветь были. Еще какие! Пейзаж не изменился нисколько. Что это значило? А значило это одно – машинка возвращения не фурычила!
– Э, – пробурчал Степан, встряхнул «транзистор» и снова нажал на кнопку.
С тем же успехом он мог дергать себя за нос.
– Возьми меня за руку, – велел Лаврушин. – Вернемся оба.
Степан сжал руку друга с хрустом, отчаянно, как тонущие сжимают спасательный круг. Лаврушин нажал на кнопку…
Как они были в Берлине, так и остались!
– Ты чего сделал, Лаврушин? – хрипло произнес Степан.
– Должен он работать.
– Работает?
– Нет.
– Значит, не должен.
– Ну зачем ты так? Сейчас подремонтируем, – Лаврушин встряхнул прибор. Открыл крышку. И присвистнул.
Схемы внутри были оплавлены, будто аппарат повалялся в плавильной печи.
– Необъяснимое природное явление, – развел руками Лаврушин, садясь на взрыхленную авиафугасом землю.
– Ах явление, – Степан еще сильнее сжал его руку. – А ты в Гестапо бывал?
– Будешь орать по‑русски – точно побываем.
Степан поежился. Только теперь он заметил, что для нейлоновой синей курточки здесь прохладно. Небо было низкое и серое. В нем растворялись точки уходящих бомбардировщиков.
Бомбежка закончилась. Было пыльно, дымно.. Слышались каркающие немецкие голоса, отрывистые команды.
Из бомбоубежищ стали выползать немцы, большей частью женщины и старики – всеобщая мобилизация вымела всех, способных держать оружие. Появились люди в форме и гражданские рабочие – разгребать новые развалины и освобождать улицу от рухнувшей стены. Им на помощь шла шеренга военнопленных. Надрывисто урча моторами, неторопливо поползли грузовики. Тарахтя пронесся мотоцикл с коляской, к которой был прилажен пулемет
Слава те Господи, языкового барьера не было. После того, как друзья побывали в руках таниан, у них обострилось восприятие иностранных языков. Эти самые языки впечатывались намертво в сознание, так что теперь на немецком, аглицком и испанском они трепались, как на русском.
На бредущих по улице двоих странно одетых, с затравленными взорами людей озирались.
– Надо искать подвал, где схорониться, пока фильм не кончится, – прошептал Степан, ежась под пытливым взором бедно одетой фрау со значком национал‑социалистической партии на лацкане пальто.
Вдали замаячил военный патруль – два фрица с надвинутыми на брови касками и автоматами МП‑4 0
Друзья свернули на тихую, не тронутую бомбежками улицу из двух‑трехэтажных домов с липами без листьев.
Из‑за поворота выехал и, натужно воя, проехал мимо переполненный солдатами грузовик. За ним появилась небольшая черная машина с эмблемой «Мерседеса» на капоте. Она резко затормозила в нескольких метрах от друзей.
– Дела‑а, – протянул Степан.
Из «Мерседеса» вышел Штирлиц!
* * *
– Стойте, – приказал он.
Обалдевшие друзья и не собирались никуда бежать. Штирлиц подошел к ним и смерил их оценивающим, всевидящим, буравящим взглядом профессионального супершпиона и советского мужского эталона.
– Здравствуйте, – расплывшись в глупой улыбке, произнес Лаврушин, тут же поняв, что использовал русский язык.
Штирлиц держал в руке сверток.
– Вас то мне и надо.
– Но…
– Никаких но, – Штирлиц протянул Лаврушину сверток. – Уполномочен передать вам.
Лаврушин развернул газету и изумленно уставился на небольшой деревянный предмет – параллелепипед с семью клавишами, напоминавший детский клавесин. Он был грубо выкрашен в зеленую краску, сработан топорно, как дешевая самоделка.