Страница 40 из 56
Наконец она не выдержала и заметила вслух, что час расставания с господином Калиновским опечалил всю семью.
Ярослав ответил, что ни даль пути, ни границы, ни ветры, ни грозы — ничто не в силах оборвать узы дружбы, если люди душевно становятся близкими друг другу.
Самым сладким голосом маменька принялась описывать свой дом в Тифлисе. О, пан Калиновский просто осчастливит их, если вместе с матерью приедет к ним погостить.
— Ваша маменька не будет у нас скучать. Мой супруг большой знаток искусства и литературы. Превосходный пианист. Ах, как он исполняет Шопена и Листа!
Каринэ, покусывая травинку, наблюдала за родителями. Маменька без стеснения хвасталась всем, что имела, а отец… Бедный отец! Как ему неловко! Он делает вид, что не слышит слов жены, но этим наивным приемом вызывает еще большее сочувствие…
Каринэ встала и со стесненным сердцем отошла к липе.
Шесть дней спустя Ярослав приехал в Карлсбад, где лечилась Анна. Глаза сына, как всегда, сказали ей больше, чем слова.
Нет, конечно же нет! Анна и не думала упрекать сына. Разве не так она сама когда-то полюбила его отца? Именно так, с первого слова, с первой минуты знакомства. И никогда, никогда потом не жалела. Лишь теперь, когда его нет в живых (с этой мыслью Анна примирилась), она жалела, что мало времени были вместе, что среди повседневных забот и опасностей ей мало пришлось отдать ему своего внимания, своей любви.
Лицо Анны, озаренное дорогими сердцу воспоминаниями, как и в молодые годы, было сейчас необыкновенно красивым.
— Славик, даже не видев Каринэ, я ее люблю. Хочу, чтобы вы поскорее встретились.
— Благодарю тебя, мама.
И вот, наконец, мать задала ему вопросы, на которые рано пли поздно нужно было отвечать.
— Ты нашел Марту? Она помнит нас? Узнал что-нибудь о семье Омелько?
— Понимаешь, мама… — начал было Ярослав и осекся, не зная, как рассказать печальную историю Марты.
…Он был в Зоммердорфе. Но в низеньком домике с черепичной крышей, где когда-то жила Марта, теперь живут другие люди… В небольшом сельском баре, куда его загнал неожиданный дождь, словоохотливая хозяйка, подав чашку кофе и кусок бисквита, сразу полюбопытствовала: откуда он, какие дела его привели в Зоммердорф. Ярослав сказал. Лицо женщины вдруг помрачнело. Она отвернулась, осенила себя крестом. «Я близко знала фрау Дюрер и ее дочь Марту. Слава богу, с фрау Дюрер мы прожили по соседству без малого шестьдесят лет, прожили в мире и полном согласии. Когда Марта собралась уходить в город на заработки, помнится, я предостерегала: от города добра не ждите». Она умолкла и, немного погодя, опять заговорила: «Это до сих пор у меня в голове не укладывается… Марта была девушка скромная, приветливая, набожная… Как она могла забыть бога, забыть стыд и честь? Он сын хозяина ресторана, а она? Надо знать свое место в жизни…» Ярослав спросил: «Скажите, где Марта теперь?» (О, пути господни неисповедимы, молодой господин, — закивала она головой. — Кто знает, может быть, наш добрейший господь дал ей приют на дне Дуная. Ведь позор, позор-то какой, если бы у пес родился ребенок… Что сказали бы люди?.. Вот и фрау Дюрер не вынесла удара, и месяца не прожила…»
В то время как Ярослав, сидя возле матери на скамье в парке, рассказывал все это, взор Анны машинально скользнул по нежно-белым и ослепительно красным цветам, густо обрамленным темно-зелеными листьями. И хотя великая художница-осень уже прикоснулась своей волшебной кистью к листьям кленов и развесистых каштанов, зажгла пожары на увитых диким виноградом стенах и балконах виллы у большого фонтана, все еще по-летнему блистала красотой масса цветов.
— Я не хотел тебя печалить, мама, — развел руками Ярослав. — Поэтому сразу ничего не сказал о Марте.
— Трудно примириться с этим, — вздохнула Анна. — И когда, в конце концов, появится закон, который защищал бы нравственный капитал с такой же силой, с какой защищает материальное достояние? Где закон, который ограждал бы от позора и гонения хотя бы несчастных детей — жертв чужой вины, чужого преступления?
— Не за горами то время, когда деньги, золото уже не смогут скрывать в человеке всякое уродство и порок, — убежденно сказал Ярослав. — И тогда молодости не придется мириться с насилием над чувствами. И в жизни не будет места обману, жестокости, грубости. Не нужны будут суды и свидетели, обличающие зло. Обличителем и свидетелем будет сам человек, его собственная совесть. Я верю, мама, что нашему поколению суждено создать такое общество.
Анна с обожанием посмотрела на сына. Как он возмужал!
— Мама, я проголодался, — вдруг сказал Ярослав.
— Да, уже пора обедать, — вставая, промолвила Анна. — Но ты не сказал мне ничего про Дарину.
— Мне удалось узнать что семья Омелько выехала в Галицию.
Признание
Спустившись на перрон, Каринэ окинула взглядом встречающих. Увидела его. Улыбнулась. Улыбка сказала Ярославу, что Каринэ ничего не забыла, что она ждала встречи.
Он подошел, поцеловал ей руку и задержал ее в своей, не в состоянии оторвать глаз от девушки. Она была одета с изысканной элегантностью.
— Вас не узнать, — взволнованно проговорил Ярослав. — Вы так изменились…
— Мое имя теперь — Медея Ачнадзе, — шепнула она, вдыхая запах белых роз, которые преподнес ей Ярослав.
Он дал ей понять, что она может не беспокоиться, он предупрежден.
Итак, первые вопросы, с которыми сталкивается всякий революционер, приезжая в тот или иной город, — куда идти, кто из товарищей жив, кто схвачен, куда можно без риска направиться, чтобы не попасть в засаду, — для Каринэ отпали.
Убедившись, что Ярослав Калиновский пока вне всякого подозрения у львовской полиции, Гнат Мартынчук поручил ему встретить «княжну» и отвезти в самый фешенебельный отель, где останавливались лишь состоятельные иностранцы, так как номера здесь стоили баснословно дорого.
Гнат Мартынчук должен был снабдить Каринэ «Манифестом Коммунистической партии» на украинском языке. Тридцать экземпляров к этому времени уже удалось отпечатать во Львове. С этим опасным грузом «княжне» предстояло пересечь границу. В Киеве и в Харькове ее с нетерпением ждали друзья и соратники Одиссея.
Поднявшись по белой мраморной лестнице, устланной голубой ковровой дорожкой, Каринэ с улыбкой сказала Ярославу, поддерживавшему ее под руку:
— Признаться, мы с тетушкой предполагали остановиться в гостинице «Руссия». Мне говорили, что Войнич жила в этой гостинице.
— Вот как? Не знал. Но я слышал, что Бальзак, направляясь в Бердичев, останавливался в отеле «Руссия». К сожалению, старой гостиницы больше нет. Вот этот отель недавно построили на том месте, где она находилась.
Тетушке Наргиз очень понравился их помер, состоящий из гостиной, кабинета и спальни. И балкон выходит прямо на многолюдную площадь.
Да, конечно, все это чудесно! По тетушка Наргиз не переставала удивляться чрезмерной доверчивости Каринэ. Не успела сойти с поезда, как тут же призналась, что приехала по фальшивому паспорту.
Разбирая платья Каринэ и развешивая их в гардеробе, тетушка Наргиз из спальни слышала все, о чем вполголоса говорили молодые люди в гостиной.
Вдруг она в испуге затаила дыхание. Боже, боже, что Каринэ делает? Она рассказывает Калиновскому, что везет в чемоданах с двойным дном…
Тетушка Наргиз решила, что племянница при встрече с возлюбленным потеряла голову. Она вышла в гостиную и, извинившись перед гостем, спросила:
— Какое платье ты наденешь к обеду?
При этом тетушка Наргиз незаметно для господина Калиновского сделала такие страшные глаза, что только слепой мог не испугаться. А Каринэ хоть бы что!
— Белое с корсажем, — сказала она и самым беззаботным тоном принялась продолжать прерванный рассказ о тяжелых чемоданах.
Тетушке Наргиз сделалось дурно. Рука потянулась к хрустальному стакану, стоявшему на круглом столике возле графина с водой. Недолго думая, встревоженная женщина будто нечаянно уронила стакан. Но он, упав на мягкий французский ковер, не только не разбился, но даже не привлек внимания Каринэ. Что же делать? Как прервать ее опасное откровенничанье? И она решилась: пусть пан Ярослав сочтет ее неделикатной, бесцеремонной, как угодно, но благоразумие велит ей вмешаться.