Страница 41 из 56
— Прошу извинить меня, — с виноватым видом перебила племянницу на полуслове тетушка Наргиз. — Ты мне нужна, дитя мое, на одну минутку.
В спальне тетушка Наргиз зашептала:
— Говори с паном Ярославом о чем угодно, только не о политике. Не забывай, что он — не я. Ты мне могла внушать ненависть к несправедливости, к нечестно нажитому богатству, а пан Ярослав как-никак капиталист, миллионер. Конечно, всякий волен поступать по-своему, но ты… ведешь себя, как малое дитя… Ты еще расскажи ему, что сидела в тюрьме!
Каринэ порывисто обняла ее, шепча:
— Ты только ни о чем не беспокойся, моя дорогая, моя хорошая.
Пока Каринэ переодевалась, тетушка Наргиз занимала гостя разговорами.
— Как? Пани Калиновской нет во Львове? Каринэ лелеяла надежду познакомиться с вашей мамой, пан Ярослав, — простодушно выдала свою любимицу тетушка Наргиз. — Знаете, она так хорошо исполняет Шопена, вашей маме было бы приятно послушать ее игру. И я тоже хотела познакомиться с пани Калиновской.
— Мама ждала этой встречи. Я ей много рассказывал о Каринэ и ее родителях. Только так вышло, что болезнь обострилась, и маме надо было как можно скорее уехать на воды. Если к вашему возвращению из России мама будет дома, вы непременно познакомитесь с ней. А если она приедет позже, обещаю, что мы навестим вас в Мюнхене.
— Вот хорошо!
Во время той беседы Ярослав не переставал удивляться, где тетушка Наргиз выучилась польскому языку. Наконец он спросил ее об этом.
— Разве Каринэ не сказала вам, пан Ярослав, что я уроженка Львова?
— Нет.
— До тринадцати лет я жила здесь и училась в польской гимназии. Когда умер отец, моя мать с тремя детьми поехала в Россию. Родственники помогли нам.
— А после вы ни разу не были во Львове?
— Не пришлось.
— Пани Наргиз, вам не хочется взглянуть на дом, где прошли ваши детские годы?
— Очень, очень хотелось бы. Когда-то там жило много моих сверстников. Кто знает, может, я и встречу кого-нибудь из друзей детства.
— Пойдемте же разыщем ваш дом.
— Вы так добры, пан Ярослав. Но, право же…
Вошла Каринэ. Как она была прелестна в белом легком платье! Корсаж с черными тесемками и тончайшими кружевами чудесно гармонировал с черными пушистыми локонами и большой светлой соломенной шляпой, которую она держала в руках.
— В это мгновение я сожалею лишь об одном — почему я не художник! — воскликнул Ярослав. — Я написал бы ваш портрет, Каринэ.
— Вот и прекрасно, что вы не художник, — засмеялась Каринэ.
— Почему?
— Да потому! Вы усадили бы меня вот сюда… — Каринэ церемонно опускается в низкое голубое атласное кресло, расправляя платье, — попросили бы меня устремить взор туда или вот сюда… — теперь она походила на шаловливого подростка. — Позируя вам, мой художник, я протомилась бы бездну времени. А я хочу гулять. И… но это уже по строжайшему секрету, — Каринэ понизила голос, с таинственным видом показывая глазами на закрытую дверь спальни, где переодевалась тетушка Наргиз, — я хочу мороженого. А у меня гланды. И тетушка при одном виде мороженого закрывает не только глаза, но и уши. Все мольбы бесполезны. А вы молодец, что придумали путешествие в детство тетушки Наргиз. Она так обрадовалась!
— Сегодня в семь вечера у вас свидание с Гнатом Мартынчуком, — очень тихо проговорил Ярослав. — В парке на Замковой горе. Я вас туда проведу.
Каринэ вдруг запрокинула голову на спинку кресла и прикрыла глаза.
— Вы устали, Каринэ?
— О нет, нет! Я просто хочу вас запомнить на всю жизнь вот таким, какой вы сейчас.
— Я не подозревал, что вы насмешница, — смутился Ярослав..
— Вы меня поняли так? — всплеснула руками Каринэ. — Сейчас мы будем играть в «исповедь», это нам поможет лучше понять друг друга.
— Кто же будет исповедоваться первым?
— Вы. — Каринэ испытующе посмотрела на Ярослава, ожидая его согласия.
— А вы не нарушите тайну исповеди?
— Разве я похожа на священника?
— Нет, скорее на ангела.
— Благодарю вас. И так, — прошептала Каринэ, — достоинство, которое вы больше всего цените в людях? Отвечать надо мгновенно.
— Доброту, которая требует мужества.
— Нет, нет, надо отвечать лишь одним словом, — пояснила Каринэ.
— Одним словом — справедливость.
— А какое достоинство вы больше всего цените в женщине?
— Верность.
— Ваши любимые цветы?
— Люблю все цветы, особенно красную гвоздику и розы.
— Еще раз напоминаю: отвечать надо одним словом. Ваше представление о счастье?
— Мне трудно это выразить одним лишь словом, — признался Ярослав.
— Хорошо, говорите в нескольких словах.
— Счастье… — задумался молодой человек. — Это когда тебя понимают… Бороться и побеждать. Любить и быть любимым…
— Ваше представление о несчастье?
— Бесцельность существования.
— Недостаток, который вы можете простить себе?
— Молодость.
— Да, пожалуй, этот недостаток с годами проходит, — согласилась Каринэ. — Его можно себе простить. А теперь: недостаток, который вам более всего ненавистен?
— Предательство!
— Ваш любимый поэт?
— Если назову только одного — покривлю душой.
— Тогда назовите трех.
— Шекспир, Мицкевич, Лермонтов.
— Три любимых литературных произведения?
— «Спартак», «Война и мир», «Роман из итальянской жизни 30-х годов».
— Ваш любимый композитор?
— Шопен.
— Ваше любимое имя?
— Анна, Каринэ…
Сказав это, Ярослав открыто посмотрел в лицо Каринэ. Но ее глаза, в которых он ожидал найти ответ на его немой вопрос, были опущены, и он не мог видеть радости, которая светилась в них.
В гостиную вошла тетушка Наргиз, одетая весьма просто, но элегантно.
— «Княжна», прошу вас захватить с собой… — и она протянула Каринэ зонтик.
— В такой день зонтик? Зачем? — удивилась Каринэ.
— Ах, дитя мое, во Львове так: вот тебе солнце ясно светит, и вдруг как гром с ясного неба — дождь! Ведь так, пан Ярослав?
— О, вы не забыли Львов, — улыбнулся Ярослав.
Когда они вышли из отеля и, пересекая площадь, направились в сторону городской ратуши, тетушка Наргиз внезапно замедлила шаг, в растерянности промолвила:
— Но мне помнится, здесь протекала речка. Ведь так, пан Ярослав?
— Когда-то Полтва действительно протекала здесь.
— Куда же она делась?
— Шумит под нами. Ее упрятали под землю.
— И бульвара тогда здесь не было, — не переставала удивляться тетушка Наргиз. — Этих домов тоже.
— Сколько лет пани Наргиз не видела Львова? — спросил Ярослав.
— Почти… да, почти сорок шесть лет…
— Целых две мои жизни, — задумчиво сказал Ярослав.
Они подошли к Латинскому собору с высокими готическими окнами. Здесь внимание Каринэ привлекла часовня с фасадом, покрытым искусной резьбой по камню.
— Сколько лет может быть этой часовне? — спросила Каринэ.
— При князе Галицком в тринадцатом веке на этом месте среди кладбища стояла православная церковь. Когда же польский король Казимир захватил Львов, старая церковь сгорела. На ее месте где-то в конце четырнадцатого столетия, когда возле старого княжеского города начали строить новые кварталы для польских и немецких колонистов, воздвигли собор. А часовню пристроили к нему много лет позже. Ей приблизительно триста лет.
Вся какая-то светлая, легкая, лучистая, Каринэ заставляла прохожих обращать на себя внимание. Мелкие промышленники, торговцы, ремесленники, видя, как она щедро раздает у костела подаяние нищим, принимали черноглазую красавицу за путешествующую заморскую принцессу.
— Пан Ярослав, кажется… Ну да, это же бомба! — воскликнула Каринэ, указывая на каменный выступ стены собора, где на цепи висело чугунное ядро.
— Да, это бомба, — подтвердил Ярослав. — Ее повесили в память о том, что когда-то турки при бомбардировке города разрушили эту стену.
— Как? Разве и до Львова доходили они? — искрение ужаснулась тетушка Наргиз.
— Пусть пани Наргиз лучше спросит, кого здесь не было, — усмехнулся Ярослав. — Смотрите, отсюда видны руины Высокого Замка. Он построен в четырнадцатом столетии по приказу польского короля Казимира, захватившего галицкие земли. А в 1648 году Богдан Хмельницкий, освобождая эти земли от польской шляхты, осадил этот замок. Полковник войска Богдана Хмельницкого Максим Кривонос со своими всадниками с помощью местного населения за одну осеннюю ночь овладел Высоким Замком. Через двадцать четыре года крепость захватили турки. Потом во время Северной войны на Львов напали шведы. После них — австрийцы…