Страница 99 из 110
В это время скучающая хозяйка мельницы как умела коротала одинокие вечера. Иногда она бывала не совсем одинокой. Случалось и так, что ночью, когда усталый мельник смиренно стучал у дверей своего дома, на противоположной стороне его открывалось окно и в сад выскакивала гибкая фигура мужчины. Это был один из молодых Марцинкевичей, которые жили у Эрнеста. Подождав, пока он дойдет до дороги, Эльза шла открывать мужу.
— Опять налакался, как боров! — приветствовала она его. Но голос ее звучал ласково, и Кланьгис сразу чувствовал, что Эльза шутит.
— Ну что ты, голубка, сердишься? — шутил и он. Они ладили между собой.
Глава тринадцатая
Как-то однажды около середины мая, когда пароход местного сообщения уже возобновил рейсы вдоль видземского побережья, лодочник свез на берег пассажира. Это был мужчина лет тридцати пяти в синем бостоновом костюме и зеленоватом макинтоше; по морской привычке он английскую жокейку носил сдвинутой на затылок, так что из-под козырька выбивались темные, слегка вьющиеся волосы. Цвет лица его был таким же темным, как у рыбацких парней, но руки изнеженные и пальцы гибкие. Одет он был изысканно, и в каждой мелочи его туалета чувствовалось, что это иностранец. Сойдя на берег, приезжий осмотрелся, словно стараясь вспомнить что-то. При ходьбе он опирался на трость. «Красивый парень, только слишком рассеянный и скупой на слова», — подумал лодочник.
У приезжего был и багаж — большой чемодан, морской мешок и еще что-то в черном клеенчатом чехле, вероятно гармонь. Узнав, что у лодочника есть лошадь, он попросил отвезти вещи в Зитары и тут же уплатил за доставку. Лодочник начал внимательно присматриваться к незнакомцу, и у него мелькнула догадка.
— Вы не сын Зитара? — спросил он.
— Да, — ответил незнакомец. — Я долго отсутствовал. А как вас зовут?
— Фриц Витынь, Отец мой работает кормчим на неводе. Но вы меня, вероятно, не помните. Когда вы уезжали, я был еще маленьким.
— Трудно вспомнить, — сказал Ингус. — Сколько лет прошло…
Он подождал, пока возчик сложил его вещи на подводу, затем последовал за ней какой-то странной, нерешительной походкой. В одном месте он споткнулся о корень сосны, немного дальше чуть не налетел на дерево. После этого он пошел еще медленней и осведомился у возчика, не проходит ли теперь дорога через дюны в новом месте.
— Не помню, чтобы она когда-нибудь пролегала иначе, — ответил Фриц Витынь. — Вам теперь, наверно, все кажется чужим?
— Совершенно чужим, — согласился Ингус.
Он выглядел растерянным и неловким, его сильная фигура двигалась неуверенно, как будто он ступал по льду. Полуденное солнце светило ему в лицо, и он все время щурился.
Когда подвода въехала во двор Зитаров, никто ее не встретил. На зов Фрица неизвестно откуда вылезли два цыганенка и сказали, что хозяин уехал в волостное правление, а Криш ушел с каким-то рыбаком вытаскивать сети.
Моряк задумался.
— Вы знаете, где мельница Кланьгиса? — спросил он.
— Еще бы! Сколько раз бывал там.
— Отвезите меня туда. Я заплачу сколько следует.
— А что мы будем делать с вашими вещами?
— Возьмем с собой. Здесь все равно негде оставить. Потом привезем обратно… если понадобится.
Вещи уложили так, что можно было сесть на них, и поехали дальше. Накануне прошел дождь, поэтому дорога не пылила и изящный костюм Ингуса не пострадал. До самой мельницы никого не встретили. В Кланьгях все разошлись по своим делам, грохот мельницы заглушал шум колес въезжавшей во двор подводы. Ингус выбрался из телеги и, слегка прищурившись, осматривал двор.
— Где у них главный вход? — спросил он немного погодя,
— Вон тот, что напротив, — показал Фриц на крыльцо.
Ингус остановился у ступенек крыльца, нащупал тростью первую ступеньку, затем медленно начал подниматься наверх. В передней было полутемно. Вероятно, ослепленный дневным светом, Ингус не мог сразу привыкнуть к полумраку и наткнулся на шкаф. Наконец, он нащупал дверь комнаты и постучал.
— Кто там? — отозвался сонный женский голос откуда-то издалека. Ингус вошел в комнату, закрыл дверь и остановился посреди комнаты.
— Госпожа Кланьгис дома?
В соседней комнате послышались шаги, и в дверях показалась слегка растрепанная Эльза — она только что встала после дневного отдыха.
— Что вам? Разве вы… О! Ингус! Братик! Это ты? А я думаю, кто там стучит.
Улыбаясь, он ждал, когда сестра подойдет к нему, и. в следующий момент оказался целиком в ее власти, словно мышь, пойманная голодной кошкой. Как она его обнимала! Как целовала, бормоча бессвязные, ласковые слова! От радости голос Эльзы дрожал, как виброфон, и из глаз брызнули неизвестно откуда взявшиеся слезы.
— Входи! Садись, отдыхай… — Она уцепилась за локоть брата, провела его в другую комнату. — Ты навсегда? Как хорошо, что сразу приехал к нам. Где твои вещи?
— На подводе.
— Я сейчас скажу, чтобы их внесли.
Усадив Ингуса на диван, Эльза поспешила во двор и сама помогла Фрицу Витыню внести багаж в одну из пустых комнат. Когда все было улажено и возница уехал, она вернулась к Ингусу.
— Как ты хорошо выглядишь — почти так же, как перед отъездом. Только немного постарел. Меня, наверно, совсем не узнать?
— Голос у тебя глуше стал, — ответил Ингус.
— А лицо, Ингус? Разве ты не видишь, какой я старухой стала?
— Я больше не доверяю своим глазам.
— Но глаза ведь никогда не обманывают.
— Если они здоровы.
— Разве у тебя… что-нибудь не в порядке?
Ингус горько улыбнулся:
— Я должен тебе кое-что рассказать. Всегда лучше, если такие вещи узнаешь с самого начала. Тогда… не возникает недоразумений.
— Но, милый Ингус, неужели ты думаешь, что я не знаю?
— Что именно?
— Что ты писал письмо какой-то девушке и, может быть, даже собираешься на ней жениться. Я бы могла рассказать тебе кое-что о ней, но мне ужасно хочется слышать, как ты жил это время. Погоди, кажется, муж идет, — Эльза вышла в прихожую и столкнулась с Кланьгисом — он только что вернулся с мельницы.
— У нас гость! — покраснев от волнения, сообщила она. — Ингус возвратился. Только что приехал. Он, вероятно, останется у нас. Причеши немного волосы.
— Ну и как? — спросил Кланьгис. — Он действительно выглядит богатым, как мы предполагали?
— Фрицу Витыню за подводу заплатил пять латов, — сообщила как нечто невероятное Эльза.
— Тогда конечно… — произнес ее супруг и стал тщательно приводить в порядок свой костюм.
Когда закончился обмен первыми, ничего не значащими фразами и состоялось знакомство, Ингус начал рассказывать о прожитых днях.
— Вы уже знаете, что первые годы я служил вместе со своим товарищем по мореходному училищу и лучшим другом Волдисом Гандрисом. Наше первое судно «Пинега» потопила торпеда, выпущенная немецкой подводной лодкой. Нас спасло английское судно и отвезло в Ливерпуль. Затем нас назначили на новое судно. Это был «Таганрог». Он курсировал между Архангельском и Англией, а в зимние месяцы возил боеприпасы на Средиземное море. «Таганрог» постигла судьба «Пинеги». После этого мы оба с Волдисом выдержали выпускной экзамен в английском мореходном училище и разошлись в разные стороны. Я нанялся штурманом на английское судно, а Волдис получил место капитана. Парню повезло, но он заслужил это — недаром окончил мореходное училище с золотой медалью. Я сделал несколько рейсов между Америкой и Средиземным морем. В то время дела мои были на высоте. Штурманское жалованье пустяк по сравнению с тем, что я зарабатывал контрабандой. Через полтора года я вновь возвратился в Манчестер, откуда начал свой продолжительный рейс. У меня появились деньги, много одежды. Я был здоров — словом, ничего лучшего не оставалось желать. Можно было безбедно прожить, ожидая окончания войны. Но именно тогда, когда я считал, что достиг вершины благополучия, случилось то роковое, что все перечеркнуло. Со мной произошло несчастье. Однажды вечером, вернувшись из города на судно, я спустился в машинное отделение взять теплой воды и по ошибке повернул рукоятку парового крана. Струя горячего пара ударила мне в лицо и обожгла… глаза. Три месяца пролежал я в больнице. Оттуда меня, почти слепого, перевели в приют для моряков, и я два года жил там вместе с другими инвалидами моря. Вначале не было ни малейшей надежды на выздоровление. Я хотел покончить жизнь самоубийством. И не сделал я этого только благодаря Волдису. Он разыскал меня, повел к какому-то известному глазному врачу. Тот сказал, что еще есть небольшая надежда, нужно сделать операцию. Волдис, можно сказать, насильно поместил меня в клинику. У него не было времени ждать операции, но, уезжая, он взял с меня честное слово, что я не наделаю никаких глупостей и дождусь его из плавания. Этот рейс продолжался полгода. Операция прошла благополучно — по крайней мере, настолько, насколько это было возможно в моем положении. Полтора месяца я провел в темной комнате, затем мои глаза стали постепенно приучать к свету. Вначале я ничего не видел, кроме белого чешуйчатого тумана. Потом этот туман сделался прозрачнее и сквозь него уже можно было различить контуры более крупных предметов. В конце концов, мое зрение настолько улучшилось, что я теперь на расстоянии десяти шагов могу различить все предметы — в пасмурный день яснее, чем в солнечный. Лучше всего я вижу в вечерние часы, сразу после заката солнца. Тогда я даже могу узнать человека и, пристально всматриваясь, вижу стрелки стенных часов. На улице я вижу встречных, уступаю им дорогу, но лица не различаю. Читать не могу, письма кое-как пишу, не разбираю написанных мною букв, но строчки вижу. Вот и все. Дальнейшего улучшения ожидать нельзя, и никакие очки не помогут. Моряком быть я не могу.