Страница 98 из 110
В тот вечер никто не пошел в церковь на елку, и Кланьгис, слушавший письмо вместе с другими, уже не зубоскалил. Некоторое время царило молчание, полное волнения и лихорадочных мыслей. Ингус жив! Человек, смерть которого давно оплакана и образ которого сохранился лишь в туманных воспоминаниях, вдруг точно восстал из гроба.
Эльза первая обрела дар речи.
— Мой дорогой брат!.. Со мной он дружил больше всего. И теперь я его увижу снова!
Когда улеглись первые волнения, Эльза еще раз вернулась к письму, и ее лоб сердито нахмурился.
— Лилия Кюрзен… Кто она такая? Тоже нашлась посредница! Как будто Ингус без нее не мог бы найти своих.
Не зная, как придраться к чужой женщине, которая угрожала ее монопольному праву на дружбу брата, Эльза издевалась над почерком Лилии.
— Гусыня какая-нибудь. Посмотрите, как она пишет заглавное К. Ни одна запятая не стоит правильно.
— Тебя, кажется, больше интересует почерк и запятые, чем содержание письма, — заметил Янка.
— Уж и сказать нельзя! — обиделась Эльза. — Не понимаю, как мог Ингус с такой переписываться. Теперь она бог знает что воображает. Но пусть только Ингус приедет, он натянет ей нос.
— У него теперь денежки водятся, — сказал Эрнест.
— Разве он все годы войны был на море? — спросил Кланьгис.
— Да, штурманом, — ответила Эльза. — Он получал большое жалованье. Одинокий человек, на всем готовом.
— Он, должно быть, страшно богат, — Эрнест облизал губы. — Сможет купить судно и стать капитаном.
— Я думаю, он достаточно плавал и захочет отдохнуть, — решила Эльза. — Так они все делают. И имеют на это право. О, как мы дружили…
— Больше всего Ингус дружил с Карлом, — заметил Янка.
— И ты думаешь, поэтому он будет жить на Болотном острове? — засмеялась Эльза. — Что там есть? Комары да змеи. У нас, на мельнице, он сможет жить сколько ему захочется. Мы отдадим ему большую комнату, которая выходит в сад.
— Хм… — проворчал Эрнест. — Мельница далеко от моря. Ингус не захочет жить вдали от воды. Я отдам ему обе комнаты в верхнем этаже.
Эльза беспокойно усмехнулась.
— Так Ингус и полезет в твой цыганский табор! Нашел пристанище.
— Летом цыгане будут жить в кустах, — пояснил Эрнест. — Так что Ингусу не придется идти в чужую семью.
Поднялся спор, где Ингусу лучше жить — в Кланьгях или Зитарах. Обе спорящие стороны считали, что знают вкусы Ингуса, и грызлись с таким жаром, точно объект спора, богатый брат, находился здесь и пассивно ожидал исхода разговора, чтобы отдать себя и свое богатство в руки той стороны, которая победит в этом словесном поединке. Теперь выяснилось, что и Эрнест горячо любил потерянного брата и лил слезы о его судьбе, но Эльза тут же усомнилась — вряд ли Эрнест в состоянии кого-либо любить. И вообще есть ли кто-нибудь для Ингуса дороже доброй, преданной сестры! Янка и не подумал о том, что и ему следовало участвовать в этом состязании в любви к брату. Он с презрением наблюдал, как алчность Эльзы борется с еще большей алчностью Эрнеста. «Делят шкуру неубитого медведя», — подумал он. Когда спорящие, войдя в раж, начали говорить друг другу грубости, Янка встал и заявил:
— Эрнест, не забывай одного.
— Чего именно? — отозвался Эрнест.
— Того, что Ингус — старший сын и ему принадлежит право на отцовский дом. Если он сам захочет хозяйничать в Зитарах, он останется здесь и никакого другого жилища ему не понадобится.
Янка ушел, и сразу прекратился спор. Младший брат словно холодной водой окатил Эрнеста. Он в один миг исцелился от чувства любви к Ингусу. В самом деле, он совсем не подумал об этом.
Эльза с Кланьгисом, распрощавшись холоднее, чем обычно, уехали домой. В ту же ночь Эльза написала Ингусу длинное слащавое письмо, обрисовала страшную разруху, царящую в Зитарах, и советовала не начинать тяжбы с Эрнестом. «Там нечего брать. Когда будешь выезжать, извести, мы приготовим тебе помещение и вышлем за тобой на побережье лошадь». Она не упустила случая уязвить Лилию: «Та девица, через которую ты прислал письмо, могла бы вести себя приличнее. Рыбаки, которые весной уходят на рыбную ловлю, видали ее и говорят… Впрочем, зачем я буду писать тебе глупости? Ты сам скоро все увидишь».
Весть о том, что Ингус нашелся, вскоре разнеслась повсюду. Для Эрнеста она имела роковые последствия: соседи открыто давали понять, что не считают его хозяином Зитаров. Корчмарь Мартын больше ничего не отпускал в кредит. Кланьгис вдруг сделался скупым. И Эрнест, наконец, понял, что ему грозит опасность. В его сердце проснулась ненависть к человеку, от которого исходила эта опасность. Он хотел, чтобы Ингус никогда не возвращался, чтобы с ним в дороге что-нибудь случилось. Он старался использовать остающиеся дни своего величия и расточал добро Зитаров напропалую, чтобы потом не жалеть об упущенных возможностях.
На мельнице что-то не ладилось. На самой мельнице, правда, все было в порядке, мукомольные и пеклевальные жернова вертелись исправно, работы хватало, но любезный Кланьгис реже шутил, а голос его жены стал резким, и редкий день обходился у них без ссоры. Какая тому была причина? Может быть, та, что сын Эльзы на масленицу заболел — как оказалось, скарлатиной — и умер. Может быть, виною были волосы Кланьгиса, поседевшие вскоре после свадьбы, старческое увядание и ноющие кости? Один сожалел о потерянной свободе, другая — о молодости, принесенной в жертву недостойному. Обоим было плохо. Медовый месяц кончился сразу после свадьбы, не оставив никаких сладостных воспоминаний. Кланьгису шел уже шестидесятый год, а Эльзе было только тридцать два. Да к тому же она была из рода Зитаров!
У Эльзы не было сколько-нибудь сильного материнского инстинкта, но все же, когда она слышала о племянниках, видела малышей Карла или встречала на побережье Айю, которая шла с девочкой на руках, ведя за собой мальчика, ее одолевала зависть и неясная тоска. Может быть, ее прельщало не столько существование самих детей, как особое положение матери. В такие моменты ей хотелось, чтобы и у нее было маленькое живое существо, которое можно водить за руку, показывать и наряжать, как куклу. В некоторых случаях дети бывают очень уместны в жизни и дополняют обстановку, как картина над диваном в гостиной или ваза с фруктами на столе, — собачки и кошечки не могут их заменить, каких бы редких пород они ни были. Маленький Саша до сих пор довольно хорошо выполнял эту роль, но Эльза поняла его значение, только потеряв его. Теперь Саши больше не было, и Эльза сразу же почувствовала, что в ее жизни недостает важного украшения. Временами она даже грустила, но грусть эта носила эгоистический характер: всех матерей считали святыми, она тоже хотела быть святой. Но судьба лишила ее этого исключительного положения. Не помогал ни толстый кошелек Кланьгиса, ни нетерпение Эльзы — природа не прощала человеку его ошибок.
Другой женщине в подобных обстоятельствах оставалось бы примириться с невозможным и отцвести пустоцветом. Эльза была не из таких. Обладая практическим умом и изворотливостью, она находила компромиссы в любых обстоятельствах. В данном случае компромисс заключался в том, что она присвоила себе недозволенную свободу. Однако она не хотела наживаться односторонне и сознавала, что и потерпевший имеет право получить удовлетворение в виде какого-то полезного эквивалента. Если один занимается запретным, то и другому следует позволить то, что ему было запрещено, — мы квиты, господин Кланьгис, и вы не имеете права упрекнуть меня. Но, чтобы положение ее было еще устойчивее, Эльза устроила так, что Кланьгис первый переступил границу дозволенного. После этого в ее руках оказалось сильное оружие против всех упреков мужа:
— Ты первый обидел меня!
С самого начала супружеской жизни Эльза держала Кланьгиса в ежовых рукавицах и достигла того, что трактир — этот зеленый оазис, где мучимый жаждой верблюд чувствовал себя замечательно, — стал для него запретным местом. Каждый раз, как только мельник тайком ускользал в трактир, Эльза устраивала ему такую головомойку, что у горемыки надолго пропадала охота повторить проделку. Теперь она сделалась удивительно терпимой, и гнедой жеребенок, однажды безнаказанно побывавший в овсяном поле, не замедлил попытать счастья вторично. Когда и в этот раз Эльза ничего не сказала, Кланьгис стал смелее и через вечер отправлялся в трактир. Вскоре он полностью вошел в прежнее русло, и Мартын Зитар не без причины радовался возвращению заблудшей овцы, которая после долгих скитаний вернулась в отечески охраняемое им стадо.