Страница 58 из 110
— Что? — спросил Эрнест, словно не понимая, о чем идет речь.
— Часы. Мы же договорились, что в Резекне я их заберу. В тесноте не так уж приятно хранить чужое имущество.
— Да? А почему я должен отдать вам свои часы? — удивился Эрнест.
— Я ведь купил их на свои деньги.
— Кто это видел?
— Перестань шутить. Кто же этого не знает…
— Кто-нибудь был при том, как ты мне их отдавал? Укажи свидетелей.
— Какие же нужны свидетели?
— Часы мои, и при мне они и останутся. Если ты думаешь иначе, спроси, как записано в таможенной описи. Я привез их из России. А по эту сторону границы ты у меня их не покупал.
— Значит, ты собираешься отрицать? — побагровел Бренгулис.
— Что значит отрицать или утверждать? Дело обстоит так, как я сказал, и больше нам не о чем говорить.
Так оно и осталось. Не помогли ни угрозы, ни задабривание — Бренгулис больше не увидел своих часов. Самое обидное, что он не мог ничего сделать Эрнесту, ведь свидетелей не было.
Подстрекаемая Эрнестом, Зариене тоже начала брыкаться:
— Что? Когда? Какую шубу?!
Но она оказалась более мягкосердечной и вернула шубу. Правда, не совсем безвозмездно — Бренгулису пришлось дать ей кое-что из съестного и сто рублей латвийскими деньгами. Но когда в бараке кто-нибудь интересовался, который час, Эрнест Зитар с самодовольным видом вынимал массивные золотые часы и открывал крышку:
— Четверть одиннадцатого.
На следующий день после ареста Карла в барак, где находились Зитары, вселились Ниедры. Янка узнал об этом только вечером, вернувшись после колки дров на кухне карантина. Сообщила эту новость Айя, поместившаяся напротив Зитаров на других нарах.
— Ты не пойдешь знакомых проведать? — спросила она, когда Янка поужинал.
— Каких знакомых? — ответил он вопросом на вопрос.
— Ну, тех, в том конце барака у дверей…
Янка взглянул в узкий проход между нарами. Но в бараке царил полумрак, и дальние нары нельзя было разглядеть. Он направился к двери и с полдороги вернулся: на краю нар с книгой в руке сидела Лаура. Странно, он только сейчас вспомнил, что она находится здесь и что у него есть с этой девушкой что-то общее. Последние недели пути от Урала они жили каждый своей жизнью — теми полными забот буднями, когда не остается места для размышлений и нежных чувств. В Екатеринбурге он увидел лишь тень Лауры, да и сам он был не лучше ее. Глядя на Лауру, Янка не понимал, как он мог забыть, не думать о ней. Ему стало стыдно. Ведь могло случиться, что он потерял бы ее навсегда. Пока он колол дрова для кухни карантина, зарабатывая соленую селедку и фунт хлеба, Ниедры могли получить из комиссии по освобождению разрешение на выезд, и в один прекрасный день он тщетно разыскивал бы Лауру по всем баракам. Как хорошо, что этого не произошло и он вовремя проснулся! Да, но какой смысл в этом пробуждении? Несколько грустных мгновений, один-другой вечер, когда ноет в груди от сознания неосуществимости твоих желаний. Лаура иногда садится на подоконник в том конце барака, ты садишься на другой подоконник в этом конце, у обоих в руках книжки, но вы не читаете их и время от времени тайком смотрите друг на друга. Эти взгляды вы прячете только от окружающих, сами вы уже не избегаете их. Может быть, и этого достаточно, но это еще не все. О, нет — это только крохи. Вечером приходит мать Лауры немного побеседовать и берет какие-нибудь книги. Иногда она смотрит на тебя таким странным, понимающим взглядом, и тогда тебе кажется, что она все знает, и ты от страха покрываешься испариной, ожидая, что она заговорит.
Однажды она действительно хотела начать говорить о чем-то; долго приготовлялась, точно ей трудно было собраться с мыслями, а потом произнесла:
— Я хотела бы высказать кое-какие соображения…
Но, взглянув на Янку и увидев побледневшее лицо парня, она, видимо, отказалась от своего намерения и так и сказала ничего.
Эльза впоследствии удивлялась:
— Эта Ниедриене какая-то странная. Пришла, собиралась поговорить о чем-то важном и ничего не сказала.
Никто еще ничего не знал о Лауре и Янке, за исключением Айи. Но она таила все в себе, хотя именно ей приходилось тяжелее других. Она первая из всех знакомых Зитаров получила разрешение на въезд в Латвию и вечером двадцать шестого ноября отправилась с вещами на станцию. Янка помог ей и Рудису донести узел и побыл там, пока подали вагоны. Он не спрашивал у Айи ее будущий адрес и не обещал писать. Но она сама робко ему об этом напомнила и просила дать адрес. Такая же скромная и нетребовательная, как всегда, она протянула Янке на прощание руку и тихо произнесла:
— Вспоминай иногда меня.
А уходя, в самый последний момент торопливо шепнула:
— Тебя я никогда не забуду…
Затем она отвернулась и исчезла в вагоне. Скоро поезд тронулся, и Айя скрылась из жизни Янки надолго. Ему стало немного грустно, но жалости он не ощущал. Этот момент должен был когда-нибудь наступить — мы все так рассеемся в разные стороны, перелетные птицы, вернувшиеся на свою северную родину. Кто нас опять соберет воедино? Никто. Повторения не будет. Возможно, только поздней осенью мы опять вспомним друг друга, когда молодые птенцы научатся летать. Но прежняя весна уже больше не вернется…
На следующий день Сармите уехала в Курземе.
Днем позже разрешение на въезд получили Ниедры. В то утро Янка рано отправился в комиссию по освобождению, вместе с Лаурой и Рутой встал в очередь. Но бывшие в помещении парни затеяли шумную возню, и их выгнали на улицу. Тем временем Ниедры получили документы, а когда Янка продвинулся до окошечка канцелярии, часы пробили три и чиновники кончили работать.
Вечером Ниедриене принесла книги и простилась с Зитарами. Уходя, она сказала Янке:
— Вы не поможете нам снести вещи на станцию?
Возможно, это было простой случайностью, что именно его она просила оказать последнюю услугу, а не Эрнеста или кого-нибудь другого (ведь у Ниедр в поезде было много знакомых), но Янке показалось, что это большое преимущество дано ему из особых соображений. Благодарный, что ему представится возможность побыть вблизи Лауры до самой последней минуты, он не мог дождаться, когда отъезжающих пригласят на станцию.
Наконец этот момент наступил. Был поздний вечер. Люди уже спали. Отъезжающие собирали вещи и спешили на станцию, хотя поезд уходил только через час. Янка взял один из мешков Ниедр и вместе с другими мужчинами отправился в багажный сарай. Рута тоже шла с ними, а Лаура осталась в бараке присмотреть за оставшимися вещами. Может быть, потому, что скоро придется расставаться, Рута сегодня была приветливее с Янкой, чем когда-либо. Возможно, что она и раньше ничего плохого не думала, но у Янки теперь становилось тепло на сердце всякий раз, когда она обращалась к нему с вопросом: не слишком ли тяжела ноша? Уедут ли Зитары завтра и в какую сторону они направятся?
Поставив мешок под навес багажного сарая, Янка и Эдгар поспешили обратно в барак. Там почти ничего не осталось. Эдгар выбрал себе ношу потяжелее и сразу ушел. Янка взял второй мешок, Лаура собрала оставшиеся мелочи, и они на некотором расстоянии последовали за Эдгаром. Дорога по территории карантина освещалась плохо: лампочки горели далеко друг от друга на верхушках столбов. Было безлюдно. На этот раз Янка не торопился. Мешок давил плечи, но он беспечно откинул голову, когда Лаура повторила недавний вопрос Руты: не тяжело ли ему? Да, и она была сегодня мила с ним, как никогда. Всю дорогу они шли близко, рядом, полные неясной тревоги и невысказанных вопросов. Изредка они обменивались несколькими ничего не значащими словами. Ближе и ближе становилась станция, и вместе с ней надвигалось то неизбежное, за которым опять начнется неизвестность, тьма и медленное тление, отчаяние несбывшихся мечтаний. Оба они знали это и, не будучи в силах выразить свои чувства словами, искали близости, прислушивались к шагам друг друга и словно ждали чуда, которое даст выход этой мучительной напряженности. Те немногие, незначительные слова, которые они произносили, выговаривались с трудом, голос срывался, в горле что-то сжималось, и голова горела от внутреннего огня.