От мира сего

— Та же распущенность! Одно к одному: вы орете в операционной, а студенты ваши видят, что пришел шеф, хочет посмотреть, — так хоть кто-нибудь бы отошел, пропустил меня.

Студенты мгновенно расступились. Но он уже завелся:

— В операционной, товарищи студенты, так быстро не передвигаются. Испачкаете что-нибудь, стерильное же все. Осторожнее надо. Кстати, тоже недоработочка, товарищ преподаватель.

Начальник занял место в голове больной, у левой руки оператора. Люся напротив. Второй ассистент рядом с ней.

Удаляли желчный пузырь. Обширные спайки очень затрудняли операцию. Оператор никак не мог подойти к шейке пузыря. По-видимому, боялся. Надо было чуть смелее действовать. А тут еще… Смелее в этом случае — просто меньше шансов повредить кишку, чего он сейчас более всего боится. Люсе это было ясно. Она помогала тупфером, отодвигая и натягивая ткани.

Начальник смотрел, смотрел…

— Куда ножницами полез! Начни от печени. Господи! Да не так! Поверни ножницы. Вот ведь она-то видит, что делать надо, — смотри, где натянула спайку, там и делай.

У хирурга руки стали ходить заметно хуже. Несмотря на тяжелую и опасную лично для него ситуацию, он, наверное, подумал, что для Начальника Люся всегда лучше всех. Впрочем, Начальник так никогда не высказывался.

А Начальник принялся опять за дело:

— Ну кто так режет! Ножницы же грубый инструмент. Вы здесь все так перережете. Не руки, а манипуляторы!

Люся кинула на Начальника взгляд, в котором всякий легко увидел бы призыв к состраданию, призыв остановиться. Но Начальник, наверное, не смотрел на Люсю. Впрочем, это маловероятно. А руки хирурга остановились. Он немножечко, какое-то мгновенье, постоял, ничего не делая, и начал было снова, но Начальник успел уловить момент:

— Ну, что вы застыли?! Больной сколько часов, по-вашему, должен лежать с раскрытым брюхом?! Вы что, аэрацию кишкам устраиваете?! Прекратите операцию! Я сейчас сам помоюсь. — И он пошел в предоперационную мыться.

Хирург накрыл рану салфетками. Все стояли молча, ждали, когда он подойдет. Ни слова.

Минут через семь, уже в стерильном халате и перчатках, Начальник подошел.

— Вы можете размываться. Ассистировать мне будет она.

Хирург отошел от стола, стал через головы студентов смотреть на операцию, не снимая халата и перчаток, засунув руки в карманы. Конечно, он из-за студентов ничего не видел. Стоял. Смотрел. Молчал.

Пока Начальник приноравливался у стола, примерялся, Люся отвернулась, поискала глазами отошедшего хирурга, нашла, перехватила взгляд его, ободряюще подмигнула. А хирург, наверное, подумал, что Люся могла бы иначе проявить свое сочувствие, и не сейчас, а раньше.

Студенты тоже время от времени поглядывали на него. И нельзя было сказать, что он плохо оперировал, неправильно, — он оперировал просто не так, как это было принято в клинике, не так, как считал необходимым Начальник. Начальник считал необходимым, чтобы в его клинике оперировали по методике, принятой им и для себя и для других. Не в том дело, что он ее разработал, да и не он ее разработал, и не присваивал ее себе никогда, но принял ее для себя, — «Будьте добры и вы все. Никакой отсебятины! Мы должны помогать больным на уровне работы нашего лучшего. У нас нет объективных критериев лучшего, каждый, может, считает себя лучшим. Поэтому помогайте больным на уровне главного — то есть по официальным стандартам лучшего».

Но при студентах всего этого он повторять не хотел, поэтому он показал власть в ее прямом виде. Так надо. Врачи поняли. А студенты ничего подобного не слыхали, они просто сочувствовали своему преподавателю да думали: «А может, правда в клинике, кроме Начальника, никто не умеет оперировать».

Наконец Начальник разобрался, сориентировался и начал работать зажимами. Он брал их в руки и, казалось, не успевал даже подумать, как зажим оказывался точно в нужном месте; он пересекал спайку, брал следующий зажим, опять пересекал… Некоторым это могло показаться неоправданной смелостью, некоторым — более медлительным, или тем, кто вообще хуже разбирался, или не понимал, или просто не умел так же, — могло показаться это слишком опасными манипуляциями.

Люся успевала и разглядеть и понять его действия — она думала в темпе его действий, поэтому хорошо помогала. Она даже думала немножко впереди его действий, что и должен делать настоящий ассистент. Он должен предугадать и помочь как раз в том месте, где помощь в этот момент нужна будет хирургу, и подхватить то, что он сейчас отпустит.

А вот второй ассистент в какой-то момент запутался и потерял темп мышления. Когда зажим стал захватывать спайку у самой кишки, он испугался, ему показалось, что клювик инструмента садится прямо на стенку кишки, а может, он действительно садился прямо на стенку, теперь мы не узнаем никогда, потому что второй ассистент не выдержал этой опасности и еле слышно выдохнул:

— Осторожно.

Начальник остановился, отодвинул зажим, посмотрел на ассистента и выдохнул довольно громко:

— Вы что! Вы кому это говорите?! Сначала надо думать научиться, а потом позволять себе подобные выкрики! Вы в армии служили? Устав знаете? «Солдатам советов генералам не давать». Уберите руку отсюда!

Он опять было начал оперировать, но вновь остановился.

— Не с вашей головой и не с вашими руками давать советы. Советы ученым вообще давать не надо, пока вас не спросят. Когда вас спросишь, так вы молчите. Если хоть раз повторится — выгоню с операции и год к столу не подойдете. Без вас я легко обойдусь на операциях.

Последние слова он говорил уже спокойнее.

Люсе были досадны и эти нелепые декларации, было досадно также, что и сам Начальник прервал, оборвал такую красивую работу. Весь этот всплеск так не вязался с красотой его действий. Зря ассистент подсказывал, зря Начальник кричал — все испортили, прервали такую великолепную игру, музыку, стих. Как хорошо было…

— Может, вы будете внимательнее, Людмила Аркадьевна! Операция продолжается! Что такое! Что за распущенность!

Операция вновь пошла в прежнем стиле и темпе. Казалось, все наладилось.

Наконец освободили пузырь от спаек. Наконец освободились от спаек. Это была не самая сложная часть, не самая сложная работа в их операции, но Люсю всегда увлекала красота в любом ее проявлении. В общем-то, простое дело наложить зажим, но как красиво он это делал. Он не нацеплял их бессмысленно, он не навешивал их килограммами железа, он, где надо, зажимал, где надо — разводил браншами зажима, где надо — просто рассекал спайку ножницами. Делал, казалось бы, автоматически, но продуманно. Точно, уместно, целесообразно. А теперь он работал у шейки пузыря.

— Оттяни здесь… Федоровский дайте… Смотри, девочка, за операцией. Сама не видишь, что подавать надо?..

Сестра, конечно, с перепугу тут же дала не то. Но это был ответственный момент, и он не отвлекся на крик.

— Длинный, длинный давай зажим. На артерию иду. — Это был не крик. — А, черт!.. — А это уже крик.

У Люси замерло сердце. Это ж надо, как все прекрасно шло. И на тебе, зажим сорвался с артерии. Теперь сушить, сушить.

— Отсос поставь сюда! Не мешай мне тампонами. А мне дай большой тампон.

Люся со всей силой ладонью отдавливала мешающие петли кишки, а другой рукой держала трубочку отсоса. Поле постепенно открывалось, но поступающая из оборванной артерии кровь все же не давала возможности как следует разглядеть источник кровотечения и наложить на него зажим.

Начальник перестал кричать и отвлекаться, завел пальцы под связку и пережал все ее элементы.

— Сдавил артерию. Теперь ты посуши, Люсь… Вот и все, вот она. Положи зажим осторожненько — я не могу убрать руку… Так. Хорошо. Теперь перевязывай. Молодец. А ты что стоишь, как у знамени?! Неужели трудно сообразить, что нитки надо отсечь срочно! Ведь опять сорвется все.

«Вот чем он хорош! — вновь соответственно операции плавно потекли Люсины мысли. — Даже не задумался. С ходу стал пережимать. Рефлекс у пего. А большинство бы стали сушить. Сначала б насушились до отвала, понатыкали бы зажимов, а уж потом полезли бы пережимать связку, артерию, потерявши вдосталь крови. А он прямо туда. Не тратил время на эти попытки. Оно и быстро, и хорошо, и красиво. А тот бы уж точно долго топтался на месте зажимами да тампонами. Да, вот уж действительно, поэтому он король, а у того в душе осень. А как вяжет! И все-таки, пожалуй, самое красивое — это наложение зажимов. Никогда не видела, чтоб так красиво, ну просто красиво, зажимы ложились в нужное место. А ведь, казалось бы, что особенного — не резать, не шить. Говорят, что на операциях кричат и ругаются хирурги, в основном, от неуверенности. А он-то, наверное, от уверенности. А может, игра?»