Юлий Цезарь

В высших классах недовольство Цезарем все увеличивалось. Наследственная гордость и недисциплинированность делали их недоброжелательными ко всякому правительству; раздражительность их еще более подогревали воспоминания о междоусобной войне, печали по поводу потери родных и друзей и о нарушенных интересах. Одни оказались лишенными наследств, на которые рассчитывали, вследствие конфискации имений побежденных, другие потеряли деньги, отданные на хранение в храмы Италии и Востока. Нехватка денег и трудность кредита наносили ущерб большому числу лиц. Цезарь напрасно старался доказать в своих «Записках о гражданской войне», что не он, а Помпей наложил руку на вклады частных лиц, и что, напротив, благодаря ему, Цезарю, были спасены сокровища известного храма Дианы в Эфесе.[827] Но Помпей умер, и все изливали свое дурное расположение духа на живого человека.

Нужно было быть человеком, одаренным безграничным терпением и ловкостью, почти сверхчеловеческим спокойствием и благоразумием, чтобы управлять в условиях такой гордости, недовольства, злобы, борьбы честолюбий и противоположных интересов. С другой стороны, власть, жажда мести и усталость возбуждали в Цезаре жажду славы, желание сравняться с Александром в грандиозных предприятиях, а сила обстоятельств побуждала его разорвать цепи законности и желать еще большей власти. Вокруг него было слишком много неудовлетворенных аппетитов, слишком много химерических надежд на невозможную помощь. Нищета увеличилась в Италии ужасным образом: значительная часть среднего класса и простого народа была приведена в отчаяние нескончаемым кризисом. Масса восточных рабов, художников, ремесленников была освобождена своими менее богатыми господами, которые, не имея более возможности извлекать выгоды от их работы во время кризиса, не имели и средств прокормить их. Нужно было уменьшить число претендующих на хлебные раздачи, а это еще более усугубляло бедствие.

Ужасная катастрофа казалась неизбежной, если бы не нашлось новых средств, а эти средства можно было получить только путем завоевания парфянской империи с ее сказочными сокровищами. В этом завоевании было все спасение. Сколько чудесных вещей мог бы сделать Цезарь, когда бы война против парфян доставила ему необходимые капиталы! Но мог ли он успешно выполнить столь трудное предприятие, будучи вынужден считаться с предрассудками, страхами, интересами завистливых и враждебно настроенных к нему сенаторов, со злобным удовольствием занимавшихся в данный момент только писанием и чтением смешных похвал Катону? Сам Брут составил одну такую похвальную речь в честь самоубийства Катона.

Вероятно также, что Клеопатра, единственная женщина, игравшая такую странную роль в падении великой республики и думавшая убедить Цезаря жениться на себе, продолжала своим соблазном, словами и примером будить в нем страсть к царской власти. Разве не явилась она в Рим со своим новорожденным сыном, которого называла сыном Цезаря, чтобы получить от Цезаря позволение дать ребенку его имя? И разве не увозила она, покидая Рим, вместе с подарками и привилегиями это многозначительное позволение?[828] Впрочем, каковы бы ни были истинные честолюбивые замыслы Цезаря, их осуществление в данный момент зависело от успеха парфянской войны. Эта война была всепоглощающей мыслью Цезаря, и он прилагал всю свою энергию, чтобы привести ее в исполнение.

К несчастью, во второй половине 46 года очень важные обстоятельства принудили его еще раз отложить ее. Пользуясь популярностью, какой обладало в Испании имя Помпея, и благодаря недовольству, вызванному злоупотреблениями назначенных Цезарем правителей и брожением во многих легионах, Гней Помпей и Лабиен набрали армию и завоевали большую часть полуострова. Цезарь сперва не считал опасность большой и предоставил заботу о войне своим генералам. Но последние, не будучи в состоянии одержать победу, кончили тем, что написали Цезарю о необходимости его приезда в провинцию. Известие об успехах Гнея Помпея увеличило беспокойное настроение общества. Цезарь правильно полагал, что нельзя отправиться на Восток, оставив в Испании победоносного врага. Неужели он никогда не покончит с гражданским войнами? Эта новая экспедиция в такой момент не могла не раздражать его до последней степени. Она принуждала его прервать реформы, уже наполовину проведенные в жизнь, и отложить парфянскую войну. Война увеличивала и без того большие затруднения, которые Цезарь испытывал, свидетельствуя о том, что достигнутый мир не был окончательным.

Раздраженный испанской войной, намереваясь быстро окончить ее и устрашить своих противников мощным ударом, Цезарь в конце года почти открыто сконцентрировал в своих руках все высшие государственные должности. Он принял полномочия диктатора, сделав своим начальником конницы уже не Антония, впавшего в немилость, а верного Лепида, назначенного правителем ближней Испании и Нарбонской Галлии, которому, ко всеобщему изумлению, было позволено управлять своими провинциями при помощи легатов.[829] Он хотел, кроме того, быть избранным на 45 год единственным консулом (consul sine collega)[830] и отложил выборы прочих должностных лиц. Диктатор и консул, не имевший товарища, разве не обозначало это почти самодержавного монарха?

Эти меры произвели ужасное впечатление. Пропасть недоверия, отделявшая Цезаря от высших классов, еще более увеличилась; к этому присоединились химерические страхи, что абсолютная власть в руках Цезаря будет синонимом социальной революции. Неожиданно возник слух, что Цезарь приказал начать в разных местах Италии межевание земель — якобы для того чтобы их конфисковать и распределить между своими солдатами, как это сделал Сулла.[831] На мгновение всех охватила настоящая паника. Но скоро узнали, что этот страх был преувеличен: Цезарь приказал только новой комиссией заместить прежнюю, которой аграрным законом 59 года было поручено разыскать в Италии и в Цизальпинской Галлии остатки общественного домена и земель, купленных у частных лиц.[832] Он хотел использовать старый аграрный закон, чтобы сдержать обещания, сделанные солдатам во время гражданской войны.

Умы немного успокоились. Но другие события не замедлили их вновь взволновать. Цезарь уехал в Испанию, не созвав комиций.[833] и все в Риме ожидали, что он во время своего отсутствия придаст магистратурам законный характер. Вместо этого к концу года явился новый сюрприз: Цезарь назначил восемь городских префектов (praefecti urbi), которым поручил все функции преторов и некоторые из функций квесторов, а также управление казначейством.[834] Номинально они были под контролем Лепида, но в действительности ими руководили Корнелий Бальб и Оппий. Таким путем Цезарь установил то, что мы теперь назвали бы управлением кабинета, при котором не было и речи о народе и сенате. Во время поездки в Испанию он написал книгу, направленную против Катона, в которой старался опровергнуть готовую снова расцвесть республиканскую идеологию.

Эта внезапная перемена в политике Цезаря до крайности возмутила высшие классы Италии и даже правое крыло его партии.[835] Полился целый поток обвинений: сурово упрекали его за позволение дать свое имя сыну Клеопатры;[836] создание восьми городских префектов представлялось одной из самых вольных мер, которые когда-либо видели; начинали говорить, что он хочет сделаться царем — ужасное обвинение, роковое для стольких знаменитых римлян. Кроме того, узнали, что Марцелл, консул 51 года, которому Цезарь даровал прощение, был загадочным образом убит в Афинах, когда возвращался в Рим. Тотчас обвинили Цезаря, утверждая, что он, лицемерно простив его, тайно приказал убить его из мести. Появление книги против Катона подлило масла в огонь: Цезаря называли клеветником на великого человека. Из числа знатных один только Цицерон, тронутый многочисленными похвалами, которые воздавал ему Цезарь в своей книге, послал через посредство Бальбы и Долабеллы письмо диктатору с выражением благодарности; но он не осмелился прочитать это письмо Аттику.[837] Аграрная комиссия своими работами также причинила беспокойство многим. Ее деятельность пробудила в простом народе надежды, иллюзии и желания, которые могли быть опасны для всех. Расследования с целью установить, какие земли были общественными, сильно занимали всех, потому что даже если бы они были проведены с абсолютной справедливостью, они все же могли причинить много неудобств. Поэтому комиссары были завалены рекомендательными письмами и прошениями от собственников, их друзей и родных.[838]

827

Caesar, В. С, III, 31–33.

828

Sueton., Caes., 52.

829

App., В. С, П, 107.

830

Dio, XLIU, 33; С. I. L., I2, р. 28.

831

См.: Cicero, F., IX, 17.

832

См.: Dio, XLJI, 54; App., В. С, II, 94; Cicero, F., ΧΠΙ, 3; ΧΠΙ, 5; ΧΙΠ, 7; XIII, 8.

833

Cicero, Α., XII, 8.

834

Sueton, Caes, 76; Dio, XLIII, 28 и 48; Cicero, F., VI, 8, 1. Schmidt, B. W. C, 263.

835

Мы видим доказательство этого в рассказе Плутарха (Ant., 13) о Требонии. См.: Cicero, Phil., II, XIV, 34. См. также упоминание о предвещаниях, неблагоприятных для Антония (Cicero, F., VI, 2, 2).

836

Sueton., Caes., 52.

837

Cicero, Α., XIII, 50, 1; XIII, 51, 1.

838

Cicero, F., XIII, 4; ΧIIΙ, 5; XIII, 7; XIII, 8.