Юлий Цезарь

Положение Цезаря становилось все затруднительнее. Волнения, необычайное нервное напряжение последних лет, увлечение успехом, иллюзия силы, владевшая им даже при его усталости, побуждали Цезаря взять на себя бремя ответственности, которому никто, даже он сам, не был в состоянии противиться. Здесь еще раз ошибаются историки, когда говорят, что Цезарь, сумев создать себе такое чудное орудие господства, как его армия, был в состоянии властвовать над Империей и реорганизовать ее. Со своей армией Цезарь мог победить консервативную партию и сместить законное правительство, но заменить это правительство с помощью своей армии он мог только очень несовершенным образом. Вокруг него образовалась пустота; знать, даже присоединившаяся к нему после Фарсалы, сохранила в глубине души всю свою злобу, держалась отстраненно и с большой неохотой принимала магистратуры. В собственной его партии все правое крыло охладело к нему и отдалилось от него. Только небольшая честолюбивая и энергичная котерия его приверженцев из низшего слоя теснилась вокруг диктатора ради того, чтобы монополизировать его милость и удалять опасных конкурентов. Верный Оппий, ловкий Бальб, интриган Фаберий, веселый Долабелла, Ватиний, Кален, Децим Брут, которого он предпочитал всем остальным (он спас его в Испании и уже два года управлял Трансальпийской Галлией, где подавил новое восстание белловаков), были с этих пор самыми близкими его сотрудниками в таком гигантском и требовавшем столь большого числа талантов и энергии деле, как реорганизация Империи. Даже Антоний впал в немилость и скромно жил с Фульвией, вдовой Клодия и Куриона, на которой женился. Цезарь не имел более ни времени, ни желания искать в толпе неизвестных людей, которые могли бы служить ему, как с большим успехом делал до сих пор; в его тесный и замкнутый кружок входило мало новых лиц: сыновья двух его племянников, Квинт Педий и Гай Октавий, и семейство Сервилии. Ее сын Брут, ее два зятя — Гай Кассий и Лепид — образовывали в партии Цезаря маленькую аристократическую группу, с которой Цезарь обращался довольно хорошо, будучи действительно близок только с Лепидом.[823]

Что касается Гая Октавия, то это был очень умный молодой человек семнадцати лет, который после смерти отца и вторичного брака своей матери с Луцием Марком Филиппом воспитывался в доме своей бабушки, сестры Цезаря; последний взял его с некоторого времени под свое покровительство, наблюдал за его воспитанием и представлял народу при помощи почетных отличий. Он сам, может быть, выбрал для него, кроме уже бывших учителей, двух новых наставников — Афинодора из Тарса и Дидима Арея. Последний принадлежал к той неопифагорейской школе, которая, как мы видели, старалась тогда распространить в римском мире новую аскетическую мораль.[824] Но молодой человек был очень слабого здоровья и в этот момент был тяжело болен, что сильно беспокоило Цезаря.

В общем, Цезарю недоставало умных, энергичных и верных сотрудников, которые помогли бы ему привести в исполнение его великие проекты, ибо мысль, что один человек, как бы умен и энергичен он ни был, с несколькими друзьями и вольноотпущенниками, собранными случайно в течение двенадцати лет войны и злоключений, мог прекратить в обширной империи беспорядок, возникший от длительного социального разложения и перемен, была химерической. С помощью армии легко было одержать верх над консервативной партией и выродившимися высшими классами Италии; напротив, невозможно было одному человеку, используя законодательство, положить конец ужасному антагонизму этого жадного, дерзкого и гордого общества. Одно затруднение сменялось другим, будучи часто вызвано нетерпением, с каким Цезарь хотел одержать победу. Раздражение, усталость от этой огромной работы и обольщение ею затемнили сознание удобного случая и действительности, которое всегда было так ясно у него ранее. Как бы сознавая свое положение, он временами говорил, что прожил уже слишком долго.[825] Его друзья Бальб и Оппий стали замечать с некоторого времени, что он стал странным и что всякий, даже самый осторожный совет при удобном случае о том, что он мог бы сложить с себя по крайней мере часть полномочий, с каждым днем раздражал его все более. Видели, что даже сочинением, в котором Цицерон хвалил Катона, он был раздражен до такой степени, что хотел писать ответ и поручил Гирцию сделать то же. Однако он не хотел, чтобы его обвиняли в нарушении конституции, ниспровержении традиций, действии против духа, если не против буквы, законов, с помощью которых он получил власть. В это время он написал свои Комментарии о гражданской войне, в которых старался показать, как точно соблюдал он конституцию и как враждебная партия, а вовсе не он, накладывала руку на имущество и права граждан. Но с каждым месяцем, протекавшим в этом бесконечно длинном году, которому реформировавшие календарь астрономы дали 15 месяцев, или 445 дней, факты все меньше и меньше соответствовали его намерениям и словам.

В конце года Цезарь совершил грубую ошибку, приняв у себя в доме Клеопатру, прибывшую в Рим с большой свитой рабов и министров. Скандал в Риме и в Италии был очень велик.[826] Все знали, что с некоторого времени у Цезаря была очень возбуждена чувственность, что он имел экстравагантные желания царской любви и что во время африканской войны он развлекался с Эзноей, женой царя Мавритании Богуда, которой он делал бесчисленные подарки. Но этот новый бесстыдный скандал на глазах всего Рима возмутил общество, уже и без того недовольное и слишком склонное все критиковать. Начали жалеть Кальпурнию, выданную замуж в 59 году вследствие политической интриги и тотчас же покинутую своим бродягой мужем, любовницу которого она была вынуждена теперь принимать у себя в доме. Как будто бы это было осознанное преступление Цезаря, а не жалкая участь всех женщин высшего общества, которые не были порочными, развратными, распущенными. Порядочные женщины, как Туллия, Корнелия, вдова Публия Красса и Помпея и множество других, оставшихся неизвестными, разве не приносились всегда своими родителями в жертву их политическому честолюбию? Разве не было им суждено быть выданными замуж, покинутыми и снова выданными, причем не обращалось внимания ни на возраст, ни на добродетели супруга; менять дом, служанок, общество с переменой политики; быть часто лишенными даже утешения материнства, находить в доме мужа пасынков старше себя и оказываться покинутыми ради гетер и вольноотпущенниц? Это было зло времени, один из тех многочисленных печальных и неизбежных симптомов беспорядка, сопутствующего великой перемене в цивилизации, которая готова была совершиться и которой женщина также отдавала свою часть скорби. Но сейчас общество приписывало персонально Цезарю этот всеобщий порок и негодовало, что диктатор выставляет напоказ свой разврат.

ПОСЛЕДНЯЯ МЕЧТА ЦЕЗАРЯ — ЗАВОЕВАНИЕ ПАРФИИ

823

Тем, кто преувеличивал чувство и близость Цезаря к Бруту, следует обратить внимание на то, что после Фарсалы и до возвращения Цезаря из Испании они виделись недолго лишь в 47 г. на Востоке; потом Цезарь отправился в Африку, а Брут весь 46 год оставался управлять цизальпинской Галлией; когда Брут вернулся в Рим, Цезарь уже отбыл в Испанию. См.: Bynum, В., 29 и 30.

824

Sueton., Aug., 89; см.: Weichen, Commentatio de imp. Caes. scriptis eorumque reliquiis, Grimae, 1835, p. 27 сл.; Gardthausen, Α. Ζ. I, 47, сл.

825

Cicero, pro Marcello, VIII, 25.

826

По поводу обвинений Цезаря за его отношения с Клеопатрой см.: Dio, XLIII, 27; Sueton., Caes., 52.