Юлий Цезарь

Но вдруг утром 14 января[542] необычайная новость, подобно удару грома, разразилась над Римом: Цезарь перешел Рубикон и со значительными силами занял Аримин; вождь демагогов, искателей приключений и отчаянных людей шел на Рим во главе своих легионов и галльской кавалерии.

BELLUM CIVILE

Истина была гораздо менее ужасной, чем заставляли думать эти известия, преувеличенные ужасом. Если Цезарь и не стал держаться оборонительного плана войны в долине По, как наивно пророчили многие, то он и не имел намерения идти прямо на Рим. 4 января Цезарь, может быть, уже знал, какой прием оказал сенат его примирительным предложениям, и должен был приготовиться стать лицом к лицу с ужасными случайностями положения. На что следовало ему решиться? Ничего не предпринимая или отправляя бесполезные письма, ожидать назначенного сенатом июльского срока было опасно, потому что его враги имели бы время собраться с силами и посеять раздор среди его солдат. С некоторого времени ему уже доносили, что Лабиен тайно ведет переговоры с его врагами.[543] Нужно было немедленно подкрепить действиями свой протест и свои слова и прибегнуть к угрозам как к самому действенному средству; но как сделать это, не возбуждая сейчас же междоусобной войны? Какое впечатление мог произвести на солдат его революционные действия? Их поведение в приближающемся кризисе сильно беспокоило как его самого, так и его друзей и врагов. Утомленная столь долгой войной, пойдет ли эта армия за ним на гражданскую войну?

В предшествующие десять лет Цезарь очень заботился привязать к себе солдат. Без сомнения, он требовал от них на службе строгой дисциплины и большого усердия; он часто неожиданно являлся, чтобы удостовериться, все ли в порядке; он никогда не упускал случая строго наказать упущения по службе. Но, с другой стороны, он щедро вознаграждал солдат за их труды, раздавая им золото и подарки; он тщательно заботился об их материальном благосостоянии; он увеличивал число своих легионов, уменьшая в каждом из них число людей, чтобы умножить посты центурионов; он возбуждал у своих солдат любовь к роскоши, вкус к золоченому оружию, шлемам, панцирям; он, наконец, употреблял все средства лести, которые могли иметь успех у простых необразованных людей, старался помнить их всех по именам, знать их историю, говорить о них и хвалить их храбрость в публичных документах и в своих Комментариях. Солдаты, почти все бедные крестьяне долины По, слышали даже, как этот римский патриций, обращаяь к ним с речью, называл их не «солдаты», а «товарищи».[544] И он, конечно, был очень любим ими. Однако римское правительство внушало им все еще очень большое уважение, хотя было не чем иным, как фикцией. Сенат, магистратуры, все монументальное здание старой республики были предметом, глубокого почтения, особенно для италийской черни. Прояви он хоть один признак колебания, неверия, страха при начале войны, и привязанность, какую имели к нему солдаты, могла исчезнуть перед этим вековым почтением, и вся галльская армия рассеялась бы в несколько недель.

Никогда Цезарь не колебался сильнее, чем в следующие пять или шесть дней.[545] Известие о введении в Риме 7 января военного положения и о бегстве трибунов положило конец его колебаниям. Он разом, вероятно, утром 10 января, решился на крайнюю меру: захватить неожиданно Аримин, первый италийский город по ту сторону Рубикона; двинуться из Аримина на захват других важных городов; показать этим смелым ударом сенату и Помпею, что он не испугался междоусобной войны и что, если придется вести смертельную борьбу, он будет отчаянно защищаться. Затем он снова готов был вступить в переговоры со своими врагами, которых страх (если не благоразумие) сделал бы, быть может, более миролюбивыми. Тотчас же он принялся действовать со своей обычной быстротой. Он посвятил в свой замысел нескольких друзей и офицеров, которые были с ним и должны были его сопровождать (в их числе был Азиний Поллион), и принял все нужные предосторожности, чтобы слух о его замысле не дошел до Аримина. Каждый из них при наступлении ночи вышел из города по разным дорогам. Они должны были сойтись ночью возле шести когорт, которым Цезарь заранее приказал выступить под начальством Гортензия. С ними на заре надо было захватить Аримин; накануне же Цезарь должен был вести себя так, чтобы отвлечь внимание публики. Действительно, весь день его видели в Равенне; он ходил в бани, присутствовал на публичном спектакле, рассматривал планы гладиаторской школы. Вечером он даже дал большой обед, на котором держался с полным спокойствием. И все-таки его попытка была очень опасна. Если бы его намерения стали известны и если бы Аримин запер свои ворота, то он не мог бы взять его с 1500 человек; нарушение же границы Италии без всякого результата было бы окончательным шагом к гражданской войне. Посреди пира он сказал, что внезапно призываемый службой вынужден покинуть на некоторое время своих гостей. Он сел в наемную повозку и выехал из Равенны по дороге, противоположной дороге в Аримин; отъехав на небольшое расстояние, он переменил путь, присоединился к своим когортам и друзьям, приказал разбудить солдат и отдал распоряжение двинуться в путь с одними мечами. Когда утром 11 января жители Аримина проснулись, Цезарь с 1500 легионеров уже был в городе.[546]

Найдя в Аримине Антония, сбежавшего из Рима, он показал своим солдатам их прежнего генерала, который, будучи трибуном, лицом неприкосновенным, вынужден был для бегства переодеться в одежду раба. Он произнес убедительную речь, обещая им щедрую награду и утверждая, что хочет защитить народную свободу и уничтожить тиранию партий. Эта речь имела большой успех. Возбужденные легионарии с энтузиазмом поклялись ему в верности.[547] Тогда Цезарь послал Антония за пятью другими когортами, находившимися на Эмилиевой дороге, вероятно, возле Форума Попилия (совр. Forlimpopoli),[548] и приказал ему перейти через Апеннины и взять Арреций. Потом со своими пятью когортами он в следующие дни занял важнейшие приморские города: Пизавр (совр. Pesaro), Фан (совр. Fano) и Анкону.[549] Так как он имел с собой только три тысячи солдат, то, действуя таким образом, не мог иметь намерения начинать войну.[550] Он хотел лишь взять залог, позволявший ему вести переговоры о мире в лучшем положении, и доказать своим врагам, что ответит насилием на насилие, если его вызывают на то. И действительно, когда Росций и Луций Цезарь около 19 января[551] нашли его в одном из захваченных им приморских городов Адриатики, он предложил им следующие условия. Помпей должен отправиться в Испанию; все войска, набранные в Италии, должны быть распущены; комиции в Риме пусть произойдут в отсутствие армии, а что касается его самого, то он откажется от своей провинции и явится в Рим лично домогаться консульства.[552]

542

Schmidt, В. W. С, 106.

543

Hirtius, В. G., VIII, 52.

544

Sueton., Caes., 65–70.

545

Plut., Caes., 32.

546

Plut., Caes., 32; Sueton., Caes., 31.

547

По Светонию (Caes., 33) и Диону (XIJ, 4), это обнародование происходило в Аримине; по Цезарю (В. С, I, 7) — в Равенне. См.: Schmidt (В. W. С, 105, пр. 1); и Nissen (H. Ζ., XLVI, 97), пр. 1) — основания, по которым здесь нельзя верить Цезарю. Он, вероятно, старался скрыть, что захватил своих солдат врасплох и объявил им свой план, когда уже начал приводить его в исполнение.

548

Nissen, Η. Ζ., XLVI, с. 96.

549

Nissen (Η, Ζ., XLVI, 97) и Schmidt (В. W. С, 114 сл.) доказали, что, по показаниям Цицерона (Α., VII, 11, 1, и F., VXI, 12, 2), 17 января в Риме уже знали о захвате Анконы и Арретия. Следовательно, эти города были заняты самое позднее 14 числа. Некоторые пункты рассказа Цезаря вследствие этого неправдоподобны; например, невозможно, чтобы он занял Пизавр, Фан и Анкону после неудачи мирных переговоров, посредниками в которых были Росций и Луций Цезарь. Другими словами. Цезарь искажает первые эпизоды войны с целью показать, что он был завачен врасплох насильственными решениями сената.

550

См.: Schmidt, Rh. Mus., XLVII, с. 261; В. W. С, 123; соображения Шмидта, по моему мнению, очень хорошо показывают, какими были истинные намерения Цезаря.

551

См.: Schmidt, В. W. С, с. 123, пр. 1.

552

Caesar, В. С, I, 9; Cicero, F., XVI, 12, 3.