Юлий Цезарь

И Помпей принялся за дело с энергией, на которую никто не считал способным этого человека, обычно неохотно пользовавшегося своими прерогативами. Употребив все свое влияние, он, правда, заставил признать закон, позволявший Цезарю выступить кандидатом на консульство, не приезжая в Рим;[349] но, сделав эту последнюю уступку демократической партии, он сурово пересмотрел списки граждан, из которых по жребию выбирали сто судей для политических процессов, и сократил их до 950 человек — сенаторов, всадников, плебеев, выбрав только тех, на которых он имел сильное влияние.[350] Кроме того, он предложил lex Pompeia de ambitu и lex Pompeia de vi, которые, упрощая процесс, уст рожали наказания за все преступления по политическому подкупу, совершенные с 70 года, а также за преступления, связанные с насилием.[351] Равным образом он предложил lex Pompeia de provinciis, обращавший в закон сенатское постановление прошлого года, по которому можно было быть правителем провинции только через пять лет после консульства и претуры.[352] Наконец, он предложил lex Pompeia de jure magistratuum, в котором среди многочисленных постановлений, нам неизвестных, находилась статья, просто и ясно подтверждавшая запрет на заочное избрание консулов.

Всех этих законов консерваторы безуспешно добивались много лет. Радость их была велика, и самые ожесточенные враги Помпея изменили свое мнение о нем. Сторонники Цезаря, напротив, были недовольны всеми этими нововведениями. Но так как Цезарь и Помпей были еще друзьями, то они не осмеливались противиться его предложениям и только жаловались на lex de jure magistratuum, который, по-видимому, уничтожал привилегии, незадолго до того предоставленные галльскому проконсулу. Таким образом, благодаря своему влиянию, поддержке консерваторов, высших классов и устрашенного общественного мнения Помпею удалось без борьбы и в короткое время добиться утверждения своих законов, сделав друзьям Цезаря только одну уступку — оговорку в его пользу, включенную в lex de jure magistratuum, точных выражений которой мы не знаем, но которую противники Цезаря могли впоследствии объявить не имеющей значения.

Но если эти законы были хороши, то другие, столь же превосходные, имели силу уже давно, однако не работали, так как в условиях партийной борьбы, интриг клиентел и общей распущенности ни один магистрат не имел возможности применять их. Не могло ли случиться то же самое и с этими законами? Но с тех пор как Помпей был выбран единственным консулом, он стал совсем другим человеком: к всеобщему изумлению этот вельможа, скептический, непостоянный и ленивый, нашел в себе энергию, чтобы обеспечить применение своих законов. Подобно маленькому воскресшему Сулле, он ввел в Риме своего рода судебный террор, заставляя вести процессы наспех, запрещая все отсрочки, зажимая рот адвокатам, обыкновенно столь болтливым, и пользуясь своим влиянием диктатора, чтобы способствовать обвинительным приговорам. За несколько недель многие друзья Клодия и Цезаря, скомпрометированные в последние годы, а также некоторые наиболее мятежные консерваторы, вроде Милона, после быстрых процессов были осуждены на изгнание; удивление общества Помпеем еще более возросло.

Раздражение против беспорядков располагало всех людей, желавших восстановления порядка, одобрять строгость даже в тех случаях, когда она не вполне была необходимой. Нужно было карать сурово, без стеснения, лишь бы очистить Рим. Такова была очередная задача. Однако, как случается всегда, когда общество богатеет, делается снисходительным и раскалывается на враждебные и самодовлеющие клики, эта строгость начинает ограничиваться в своем применении. Когда дело касалось друзей и родственников Помпея, этот самый неумолимый из цензоров проявлял неожиданную мягкость. Закаляя свое сердце в борьбе с уличными мятежниками, он мог временами проявлять жестокость и по отношению к отдельным лицам из высших классов. Так, однажды он сказал Меммию, пришедшему просить его помощи в суде и нашедшему его выходящим из ванны и идущим обедать: «Если ты задержишь меня, то мой обед простынет, а это самое высшее». Но, поражая людей, он старался, однако, спасать своих обвиненных друзей, как, например, Сципиона, на дочери которого, молодой и прекрасной Корнелии, вдове Публия Красса, он женился. Он не только заставил оправдать его, но и сделал своим товарищем по консульству. Во всяком случае, эта строгость, хотя и политически тенденциозная, принесла успокоение. Выборы прошли без эксцессов, и если не достиг консульства Катон, ибо не хотел истратить ни сестерция, то другие избранные консулы все же принадлежали к консерваторам. Один из них, Марк Клавдий Марцелл, был откровенным врагом Цезаря; другой, Сервий Сульпиций Руф, был тем юристом, который десять лет тому назад выступил кандидатом против Катилины.

Реакция против сумасбродств и подкупов цезарианской политики продолжала усиливаться. Сам Цицерон, только что окончивший свою книгу «De Republica», в которой он в звучных латинских периодах резюмировал высшую мудрость политических мыслителей Греции, стряхнул с себя ленивый скептицизм последних лет. Он искренне удивлялся Помпею, надежда на лучшее окрыляла его, и с характерной для него совестливостью он мечтал уплатить долг, взятый у Цезаря, поведение которого он теперь сурово осуждал.

В этот столь беспокойный год одно явление ускользнуло от современных наблюдателей: купцы впервые вывезли в провинции оливковое масло, изготовленное в Италии.[353] До тех пор Греция и Азия снабжали маслом рынки Средиземного моря и даже Италию. Теперь Италия могла конкурировать с ними усовершенствованными и обширными оливковыми плантациями. Этот факт не казался важ-, ным его современникам, и мы не знали бы о нем, если бы один из самых трудолюбивых ученых античного мира не сохранил память о нем. Но этот мелкий факт показывает, что даже в периоды ужасной политической распущенности, описания которых в истории загромождают имена нескольких полководцев и политиков, множество безымянных тружеников продолжали без устали работать над развитием италийского земледелия и промышленности. Вольноотпущенники, мелкие и средние собственники, эмигранты, старые легионарии и отставные центурионы приобретали на свои сбережения куски земли у задолжавших аристократических фамилий, покупали рабов и усовершенствовали земледелие или заводили торговлю, создавали ремесла и искусства.

Прогресс культуры оливкового дерева, вскрываемый нами на основании сообщаемого Плинием факта, и прогресс в эту же эпоху культуры винограда не были бы возможны, если бы между классами крупных и, напротив, мелких собственников, самих обрабатывающих свою землю, не образовался средний класс собственников. Последние, задействуя многочисленные, хоть и небольшие капиталы и обученных рабов, стали выращивать интенсивные культуры Востока. Мелкие собственники не сумели бы так улучшить земледелие, немногие же крупные собственники не обладали необходимым огромным капиталом, чтобы засадить обширные области оливковыми и плодовыми деревьями, виноградными лозами; к тому же они редко занимались сами своими доменами, что так необходимо для достижения успеха. Спекулянты, богатые ростовщики, знатные люди, люди науки, политики и славные полководцы из каприза или следуя моде пробовали иногда сажать на своих земельных участках эти новые культуры;[354] но обычно, за исключением тех случаев, когда их земли граничили с городом, крупные собственники занимались скотоводством.

349

Sueton., Caes., 26; Dio, XL, 51; Cicero, Α., VII, 1, 4; VII, 3, 4.

350

Cicero, Α., VII, 16, 2; Vellerns, II, 76.

351

Lange, R. Α., III, 361.

352

Dio, XL, 56.

353

Plin., N. H., XV, 1, 3.

354

Например, К. Фунданий, откупщик П. Агразий, всадник К. Атрий (Varro, R. R., I, 2, 1), praetectus fabrum Либон Мартий (Varro, R. R., I, 2, 7), M. Сей (Varro, R. R., III, 2, 7), всадник Габерий, разводивший коз (Varro, R. R., II, 3, 10).