Юлий Цезарь

Действительно, в сохранившихся обширных лесах и лугах долины По и в Южной Италии, которые после прохода Ганнибала более не заселялись, рабы римских вельмож пасли многочисленные стада.[355] Крупные собственники пастбищ, например Домиций Агенобарб, были еще богатой частью римской знати и составляли все наиболее сильное в консервативной партии. Напротив, все успехи, которых, особенно в северной и центральной Италии, достигли интенсивное земледелие, культура оливкового дерева и виноградной лозы, были обязаны скромным собственникам среднего класса, уже не бедствовавшим, как некогда, и не обрабатывавшим силами своих многочисленных домочадцев свои участки. Новый класс средних землевладельцев проводил большую часть года в соседнем городе, имея возможность надзирать за своими рабами или колонами. Последние были обычно холостяками или малосемейными и старались извлечь из арендуемых земель возможно больше прибыли.

Этот переворот в сельском хозяйстве повлек за собой очень заметный промышленный прогресс. В более отдаленную эпоху италийский собственник почти все делал сам — одежду, обстановку, сельскохозяйственные инструменты — и старался, чтобы его фамилия сама удовлетворяла свои нужды. Теперь во всей социальной жизни произошло разделение труда. Собственник, сделавшийся более требовательным, хотел иметь более тонкие одежды и более совершенные инструменты; он понимал, что его рабы не способны изготавливать все сами, что многие предметы, некогда фабриковавшиеся дома, лучше покупать на рынке. Таким образом прогрессировали торговля и промышленность. Владельцу восточных рабов, опытных в каком-нибудь одном ремесле, выгодно было заставлять их работать на публику не только в Риме, но даже в мелких италийских городах. Вольноотпущенники, эмигранты, бродяги, проходившие по Италии в поисках средств к жизни, часто находили работу в латинской колонии, в муниципии или в одном из тех союзных городов, которые с высоты своих циклопических стен, казалось, еще угрожали смертью чужестранцу, осмелившемуся приблизиться к ним и не обладавшему неприкосновенностью гостя.

Вероятно, с этой эпохи начинается промышленный прогресс, который, как мы увидим, длился пятьдесят лет. Во всей северной Италии, от Верцелл до Медиолана, Мутины, Аримина, начинают открываться фабрики керамических изделий, ламп и амфор, так прославившиеся впоследствии.[356] В Падуе и Вероне ремесленники и купцы принимаются за выделку и вывоз тех знаменитых ковров и одеял, которыми скоро стала пользоваться вся Италия.[357] В Парме и Мутине мелкий люд пытается добыть себе средства к жизни выделкой на дому великолепной шерсти, благо в окрестностях паслись многочисленные стада овец, принадлежавшие крупным собственникам, жившим далеко. Торговля шерстью начинает распространяться по Италии;[358] вокруг Фавенции (совр. Faenza) сеют лен, и в городе начинают его прясть и ткать.[359] Генуя у подошвы диких гор становится многолюдным рынком дерева, кож, меда и скота, доставляемых полудикими еще лигурами из их уединенных долин.[360] В Арреции владельцы старых гончарных мастерских, восходящих еще к этрусской эпохе, восстанавливают их, пользуясь изобилием рабов, покупают умеющих рисовать греческих рабов и начинают выделывать прославившиеся позднее красные патеры, лампы и вазы.[361] Железные рудники острова Ильва (совр. Эльба) эксплуатируются в крупных масштабах. Центром торговли этим железом становятся Путеолы, где богатые купцы заставляют кузнецов обрабатывать его, изготовляя мечи, шлемы, гвозди, бруски, развозившиеся по всей Италии.[362] Неаполь становится городом благовоний и парфюмеров. В Анконе возникают процветающие пурпуровые красильни.[363] Повсюду формируется также класс мелких ремесленников, удовлетворяющих местные нужды, — красильщиков, валяльщиков, мастеров по изготовлению плащей и тог, башмачников, а также рабочих нарождающейся сферы услуг: носильщиков и извозчиков.[364]

Италийские города, чахнувшие в течение пятидесяти лет великого кризиса, начинают возрождаться. Новая буржуазия заняла место прежнего среднего класса, разорявшегося со времени Гракхов, и получила в наследство старые вековые политические учреждения союзных городов, которые теперь превращаются в муниципальные учреждения. В каждом городе лучшая и наиболее зажиточная часть этой буржуазии образует сословие декурионов, из среды которых выбирают при помощи разного рода выборных систем небольшой сенат и должностных лиц, управляющих городом.[365]

Всюду — в земледелии, как и в государстве, в правах, как и в умственной жизни, конец старой Италии проявляется все более отчетливо. Различие классов сглаживается. Цезарь набирает в свои легионы молодежь со всей Италии: потомков римских знатных фамилий и зажиточных семей из небольших городов типа Плацентии, Путеол или Капуи.[366] В частности это коснулось и Марка Антония и Вентидия Басса, который во время междоусобной войны ребенком был взят в плен, будучи освобожденным, сперва занялся поставкой путешествующим правителям вьючных животных и рабов, а потом, утомившись от этого, отправился в Галлию к Цезарю.[367] Место начальника инженерной части в армии (praefectus fabrum) могло быть для опытных предпринимателей легким переходом из мира делового в мир политический.[368]

Воспитание было не менее могущественным фактором в демократическом нивелировании общества, чем война и промышленность. В школах, которые обычно содержались вольноотпущенниками и были очень многочисленны даже в провинциальных городах, сын бедного вольноотпущенника сидел рядом с сыном богатого центуриона, всадника или даже сенатора.[369] Рим стал местом собрания молодых людей самого разного звания и состояния изо всех областей Италии. Вероятно, тогда из Этрурии приехал в столицу Гай Цильний Меценат, молодой двадцатилетний человек, происходивший из древней фамилии этрусских царей, дед или отец которого был очень богатым откупщиком. Из цизальпинской Галлии прибыл Корнелий Галл, всего восемнадцати лет от роду, происходивший из скромной фамилии. Из области Абруццы был доставлен двадцатитрехлетний Азиний Поллион, потомок знатной марсийской фамилии, ставший генералом во время гражданской войны. Квинтилий Вар приехал из Кремоны, Эмилий Макр — из Вероны, а Публий Вергилий Марон — из Мантуи. Последнему было тогда восемнадцать лет; его отец, кажется, был горшечником в одной маленькой деревне возле Мантуи. Разводя пчел и торгуя лесом, он скопил небольшое состояние, достаточное для того, чтобы послать своего сына учиться сперва в Кремону, потом в Милан и, наконец, в 53-м году — в Рим.[370]

Все эти молодые люди были νεώτεροι, как выражается не любивший их Цицерон. Они с энтузиазмом примкнули к новому интеллектуальному движению, которое, подобно потоку, угрожало снести старые памятники латинской мысли, старую и тяжелую эпическую поэзию Энния и Пакувия, утомительные драмы классического периода, комедии Плавта, грубые насмешки Луцилия и напыщенные дидактические поэмы, написанные старым стихотворным размером. Эллинизм торжествовал по всей линии. Валерий Катон, учитель поэзии всей образованной италийской молодежи,[371] и некоторые греки (например, Парфений, уроженец Востока, взятый в плен Лукуллом в Никее, проданный в Италию и бывший другом италийских литераторов) привили вкус к элегантной, нежной и остроумной поэзии александрийцев. Сам Катулл был учителем нового хора. Его дух пережил его самого в памяти друзей и страстных поклонников новой поэзии — Гая Гельвия Цинны, происходившего, по-видимому, из Цизальпинской Галлии, Гая Лициния Кальва, Гая Меммия, Квинта Корнифиция, принадлежавших к знатным римским фамилиям. Все они желали теперь бросить в огонь забвения казавшуюся им чепухой национальную традицию, желали вздыхать в жалобных элегиях, сочинять утонченные эротические стихотворения, упражняться в трудной и деликатной психологии, превосходить редкой мифологической эрудицией александрийских поэтов.[372]

355

Blumner, G. T. Α., p. 98. См. вторую книгу Варрона «De re rustica».

356

Forcella, I. С. M., с. 12, сл.; с. 25.

357

Blumner, G. Т. Α., 102.

358

Blumner, G. Т. Α., 100.

359

Plin., Ν. Η., XIX, 1, 9.

360

Strabo, IV, VI, (202).

361

Fabroni, Storia degli antichi vasi fltOli aretini, 1841, p. 55.

362

Diodor, V, 13.

363

Blumner, G. Τ. Α., 117–119.

364

Forcella, I, С. M., 45 сл.

365

Именно об этом классе упоминает Цезарь (В. G., I, 13; I, 23).

366

См. Caesar, В. С, III, 71.

367

10 Aul. Gell., XV, 4.

368

См., кроме Мамурры, случай с дедом Веллея Патеркула (Veil, II, 76).

369

Horat., Sat., VI, 71 сл.

370

Donatus, p. 54, 10.

371

Schanz, G. R. L., I, 143.

372

Schanz, G. R. L., I, 141.