Страница 6 из 59
— Гадье, мразь, грязная сволочь! — с яростью плевался он. Горло его давила липкая тошнота. Эти мерзавцы сожрут его. Обглодают его кости, как собаки.
Вдруг позади, где-то в длинном ряду стоявших на тропе клеток, раздался голос маленького Тома:
— Сэр капитан!
У Джона екнуло сердце.
— Да, мой мальчик! Что с тобой, Томми?
— Ничего, сэр, — спокойно и, как показалось Джону, даже весело ответил мальчик. — Я в клетке. Они нас съедят?
Джон проглотил комок.
— Откуда ты взял, Томми? Что за вздор лезет тебе в голову?
Мальчик чувствовал, что капитан сказал ему неправду. Томми отлично все чувствовал.
— Капитан, — сказал он, — хотите, я вам спою?
В клетках растроганно зашумели:
— Томми, рыжий ангелочек, ты не боишься?
— Разве со мной нет моих друзей? — В голосе мальчика прозвучала обычная для него ирония.
— Да, Томми, мы с тобой. Но, Томми, ты ведь никогда не пел.
— Это ничего не значит, я буду петь сейчас. Хотите, капитан?
— Да, Томми. Если у тебя есть голос.
Благодарный отважному мальчику, Джон старался подавить нежданно нахлынувшее волнение. Его распирала незнакомая, остро режущая нежность.
Мальчик запел:
Джон не знал слез. Но тогда он, наверное, все же заплакал. Слушая мальчика, плакали все пираты. Он был их добрым гением, этот маленький Том.
Притихли и маркизанцы. В их черных глазищах застыло изумление. Должно быть, такого пленника они еще не видели.
А мальчик пел, и все ему, казалось, было нипочем:
В это время с противоположной стороны ущелья над пропастью повис бревенчатый мост. Он выполз откуда-то из кустов. Толстые двойные лианы осторожно опустили его на край тропы.
Маркизанцы еще минуту стояли как завороженные. Потом они бросились к клеткам, подхватили их и трусцой побежали вперед.
Когда Джона перенесли через мост, за кустами он увидел обширное безлесое плато, на котором возвышались серые каменные стены — крепость. Даже в своем незавидном положении Джон невольно удивился. Эти каннибалы умели, оказывается, строить не только раздвижные мосты, но и настоящие крепости. Наблюдательные вышки, множество квадратных бойниц для камнеметательных орудий, зубчатые ворота из плотно сбитых стволов железного дерева.
В душе Джона густело отчаяние. Он думал о побеге, но дороги назад отсюда не было.
Триста лет реял над океанами роджер рода Дэвисов, триста лет хранила его удача. Двух Дэвисов повесили, трое погибли в бою. Но то были не те, кому отцы завещали свой флаг. Дэвисы, плававшие под роджером Джереми, поражений не знали. И вот такой конец.
Уже в воротах крепости Джон снова вспомнил убитого им альбатроса. На миг ему показалось, что черная птица витает над ним. Его взвинченные нервы медленно расслаблялись.
Если бы в тот момент ему кто-нибудь сказал, что его звезда не так уж трагична и для него в общем все закончится благополучно, он бы, конечно, не поверил.
Как всякий обреченный, он еще на что-то надеялся, но разум надежду отвергал.
Скованный теснотою клетки, Джон чувствовал, как его немеющее тело наливалось тяжестью. Сердце то замирало, то, вдруг пробудившись, трепетало в мелком ознобе.
— Эй, вы, в клетках! — крикнул он неожиданно зло. — Вы слышите меня?
Отозвалось несколько голосов:
— Говори, капитан, мы слушаем.
— Эти дикари нас не понимают. Пока мы вместе, надо обсудить, как будем действовать.
— Да, капитан, — вздохнул позади Джона чилиец Фернандес. — Я бы предпочел умереть в бою, не так обидно. Но голыми руками этих клеток не сломаешь.
— У меня в кармане остался складной нож. Они не знают, что в нашей одежде есть карманы. Слышите, у кого остались складные ножи, не будьте идиотами, не пускайте их в ход раньше времени…
Резкий удар концом палки в спину заставил Джона замолчать. О чем зашла речь, маркизанцы, видимо, догадались. Не понимая языка своих пленников, они улавливали смысл разговора по тону.
Крепостная стена окружала утопающий в зелени поселок — несколько десятков бамбуковых хижин с высокими стрельчатыми крышами. Они стояли на плоских каменных фундаментах, словно на широких продолговатых столах. Перед каждой хижиной в выступающей части фундамента, которая служила двором, была выдолблена овальная чаша — бассейн для купания.
Пленников несли к центру поселка, на большую, обсаженную цветущими кустарниками площадь, запруженную в этот час народом. Пропуская воинов с клетками, толпа поспешно расступалась.
В конце площади на застеленном голубыми циновками бревенчатом помосте, поджав под себя ноги, сидел плечистый седой маркизанец, все тело которого — даже губы, веки и мочки ушей — было в татуировке. В руках он держал украшенную резьбой и жемчугом бамбуковую палочку — символ власти вождя. По бокам старого маркизанца и за его спиной стояли три мальчика с опахалами из пальмовых листьев.
В торжественной тишине подойдя к помосту, процессия с клетками остановилась. Один из воинов, очевидно старший, размахивая руками, начал возбужденно что-то рассказывать вождю. Вероятно, о том, как ловко они захватили столько пленников. Вождь слушал, одобрительно покачивая головой. Лицо его было внимательным и строгим. Потом он вдруг встрепенулся. Джон услышал, как он нетерпеливо вскрикнул:
— Хамаи! Несите сюда!
Вся толпа сразу заволновалась, все стали кричать!
— Эна оиа! Эна оиа! Вот он! Вот он!
Джон насторожился. Он понял, что тот воин рассказывал вождю о маленьком Томе.
Измученный бессонной ночью и всем пережитым за эти сутки мальчик все еще держался с вызывающим бесстрашием. Когда его клетку поднесли к вождю, он презрительно сказал:
— Каоха, таипи! Здравствуй, людоед! — На «Флайин стар» эти два полинезийских слова знали все.
От неожиданности вождь сначала оторопел. Потом он хмыкнул, улыбнулся и наконец разразился громким хохотом.
— Оиа тане, оиа тане, — надрываясь от хохота, повторял он.
Теперь растерялся Том. Увидев рядом с собой клетку капитана, он едва не зарыдал:
— Сэр, что ему нужно?
— Он говорит, Томми, что ты настоящий мужчина. Держись, мой мальчик.
В глазах юнги блеснула бессильная ненависть:
— Проклятые таипи!
— Да, Томми, но будь благоразумен. Кажется, ты им нравишься.
— Не хочу я им нравиться. Они все равно нас сожрут… Ты понимаешь, кто ты? — глотая слезы, закричал он вождю. — Ты таипи, грязный таипи!
— Вы слышите, я же говорил, он настоящий мужчина! — восторженно воскликнул вождь. — Мои воины слышали его песни, я вижу его смелость, он будет моим сыном! Я его возьму в свой дом, пусть это знают все! — И, умерив пыл, ласково обратился к Тому: — Каоха, оиа тане. Здравствуй, настоящий мужчина. Уа таипи. Да, я людоед. Уа паиа вау. Но я сыт, твое тело мне не нужно.
Он говорил, что уже стар и у него давно нет детей. Но великий бог Тики услышал его молитву и послал ему сына, хорошего сына, он это видит.
Толпа издавала торжествующие вопли. Все восхищались Томом и радовались счастью вождя. Наверное, всем казалось, что так же счастлив должен быть и маленький Том.