Фартовые

Вот шаги в темноте. Осторожные, кошачьи тихие. Как знакомы они фартовым. А вот и фрайер. Тот, второй, что с финачем полез…

«Неужели один?» — не поверил Григорий.

Фартовый уже поднимался вверх по ступенькам. Легко, быстро.

«Мало я его саданул», — злился Дядя. Он слышал, как вор остановился на его площадке.

«Звонит, паскуда! Ну, погоди, вернешься ты у меня нынче в «малину»…»

Едва вор сделал шаг в подъезд, как Дядя обрушил на его шею такой удар, что тот упал бездыханный. Из-за пазухи вывалился пистолет.

Григорий оттащил вора к стене, привалил к ней спиной. Обмякшее тело фартового испугало.

«Оставить здесь? А если ожмурил, перебив шейный позвонок? Ведь заберут мусора. Меня! Кого же еще. А если позвонить Яровому? Сказать все. Но ведь ему кенты живыми нужны. Зачем ему жмур? А может хватится стрелявшего Привидение? Не может быть, чтоб не хватились, — Григорий тряс фартового, тот ничком сунулся в землю. — Ну и хрен с тобой! Если ты ожил тогда, то и теперь не сдохнешь! А коли и откинул копыта — невелика потеря», — подумал Дядя, решив, что с фартовым к утру как-то образуется.

Тот и впрямь не помер. К утру, когда сознание вернулось к нему, вспомнил, что произошло.

Впервые в жизни матерый душегуб был жестоко побит отколовшимся. Это в «малине» считалось западло. Решил убить Дядю. Но Привидение, нутром почуяв, сказал коротко:

— Нужен он нам пока. Успеешь.

Но фартовый не хотел ждать.

Он был уверен, что убил Дядю. Ведь даже свет на кухне остался гореть. А тот — упал…

Но кто же так огрел его в подъезде? Да, конечно, Привидение.

Выследил, решил проучить. А может, захотел отделаться от мокрушника, которого, если заловят мусора, расколят до самой задницы.

Но почему в этом случае оставил у дома Дяди? Чтоб на него свалить? Так Дяди нет, он жмур… Но мог ли это пронюхать Привидение? Хотя кто ж забрал «керогаз»? Не Дядя, не мусора, они и самого фартового увезли бы. Значит, Привидение. Кто ж еще?

Главарь встретил кента хмуро.

— Где носило тебя всю ночь? Давай куш! — протянул ладонь.

— Сам знаешь, Дядю пришил нынче.

— Что? Ты жить устал иль тебе голова тяжела кажется? — схватив фартового в охапку, он швырнул его затылком в бетонную плиту свалки. Был вор, не стало его…

И только рев Привидения потряс утреннюю тишину:

— Что наделал, па-а-дла!

Глава шестая ЧУВИХИ СЕЗОНКИ

За пьяными кутежами и песнями не разглядели фартовые из «малины» Дамочки резких перемен в главаре. Ведь пил он так же много, как и прежде, раскорячась, притопывая, пел знакомые песни:

Когда меня мать рожала,

вся милиция дрожала.

Прокурор ворчал сердито:

«Родила опять бандита…»

Будто никуда и никто не забирал отсюда Дамочку. Словно проснулись кенты после тяжелого похмелья, а он, главарь, тут как тут.

Как без него жили? Перебивались щипачеством, карманничали. Жили день ко дню скудно, голодно.

Но теперь все это далеко. Колька не даст пропасть. Он главарь. Ему и фарт в руки.

И Дамочка пьет. Не до потери пульса, конечно. И все ж заедает яблоко маринованной селедкой, подталкивая ту куском колбасы. Такой жратвы в зоне все пять лет не видел.

Курица? Давай сюда! Пихает в рот вместе с костями. Ничего, переварится, пока соседка хватится пропажи.

Помутневшими глазами оглядывал кентов:

«Похудели. Двоих не застал… Померли. Один сгорел от денатурата — пережрал, видать. Второй, видно с голодухи, домушничать решился. Его хозяин квартиры с пятого этажа выкинул. Вот, гад, нашел чем швыряться! Да и девахи будто выцвели. Подурнели. Нет в них прежнего огонька. Раньше розами цвели, теперь — как мыльная крапива. И спереди, и сзади — сплошные морщины. Такую поставь средь дня поперек пути, прохожие и без помощи кентов кошельки ронять будут со страху. Нет, с такими общак не сколотишь. Нужны новые, молодые, красивые. На каких мужикам денег не станет жаль. Вот на этом и жить можно», — решил Дамочка.

Погудев с неделю, резко оборвал радостную попойку. И не дав опохмелиться кентам, спросил зло:

— Все с меня тянете, прорвы! А сами уж вовсе разучились добывать куш? Мои карманы не бездонные. Не научили меня в зоне червонцы в них выращивать! Погуляли — и крышка!

Кенты плохо соображали. Но поняли — кроме огуречного рассола, голову лечить будет нечем.

К вечеру полуживых, трясущихся собрал у себя:

— Девахи нам нужны! Понятно. Чтоб с форсом. Закадрить нужно поросль. Немедля. И за блуд их самим с клиентов деньгу драть. Так и безопасней для всех. И куш всегда в кармане.

— Да много ль с блядей навару будет? — подал голос старый седой кент.

— Больше чем с тебя! — огрызнулся Дамочка.

— А нонешних куда денем?

— Выгоним! Куда ж их? На них и гроша не заработаем.

— Как же сучек заманивать станем? Они ж на таких, как я, не клюнут, — беспокоился старик.

— Не мы им нужны, лишай, купюры… На это — найдем! Надо только оглядеться, чтоб не влипнуть на малолетках, — поучал Дамочка.

— Да от заразных подальше, — поддержал посеревший от вчерашнего угара кент.

— Ну да, тебе еще и гарантию дай. Хорош будешь и без нее. Не для своей потехи возьмем. И к ним — чтоб никто из вас не приставал! Понятно? — повысил голос Дамочка.

— Ты их сперва найди, приведи, потом и указывай, — не выдержал старик.

— А что, я должен за всех думать и делать? А вы только водку жрать? — рассвирепел Колька.

— Ну чего орешь? Сам посмотри на нас, какая девка, пусть она и блядь, пойдет к нам? Разве такая, как наши?

— Искать надо! Сами не придут. А потому — думайте! Сгиньте с глаз…

Немного времени прошло с того дня, и в Дамочкиной «малине» появились три девицы. Кудлатые, ярко накрашенные, в коротких узких юбчонках, они сверкали жирными ляжками и обнаженными бюстами, вызывая прилив негодования у прежних постаревших кентух и местной, бабьей половины Сезонки.

Зато мужики, глядя им вслед, долго стояли, разинув рот, не чуя града тумаков от жен.

— Ох и девки! Бедра так и вертятся. А грудь — как подушка! Вот бы такую на ночь сфаловать!

— Гони монету и сделаем, — подходил к распустившему слюни мужику Дамочка.

Тот спрашивал шепотом цену. Шелестел дрожащими руками по карманам. Заплатив, нырял в указанную камору. А через час выходил оттуда счастливый.

Девки называли клиентов чуваками, а себя — чувихами. И вскоре по Охе не было слова оскорбительнее и чернее, чем это. Мало-мальски уважающая себя девчонка могла съездить по физиономии любому, кто посмел бы при ней вслух сказать это слово.

Чувиха… Слово стало вроде пароля. Смолчала — смело веди на Сезонку, в ближайшие кусты или в подворотню.

И хоть немного было таких в Охе, все ж каждую неделю число их на Сезонке увеличивалось.

Теперь уж не затаскивал Дамочка прохожих за угол. Мужики, вечерами прячась от знакомых и жен под покров темноты, задами, закоулками пробирались на Сезонку.

Чувихи не брезговали никем. Дряхлый старик или зеленый юнец — какая разница. Свое платит — отменный чувак!

Да и попробуй не заплати. О таком подумать было страшно. Не просто опозорят жуткой бранью на всю Сезонку, вывернут наружу каждый скрытый дефект и недостаток, но побьют, порвут одежду в клочья.

На халяву сюда приходить — означало потерять репутацию навсегда.

Чуваков ловили чувихи в ресторанах, в горсаду, на танцах. Даже на улице. Иные, не утруждая клиентов, отдавались в горсаду, пряча левый приработок в потайные карманы. Но… от

Дамочки не спрячешь. Он выворачивал наизнанку белье всех девок. И отыскав заначку, бил по щекам виноватую. Но не до синяков. Чтоб товарный вид не теряла.

Чувихи оказались для фартовых золотым дном. Их кормили и одевали без отказа. Но держали в строгости. Ведь они уже не принадлежали сами себе, а стали собственностью Дамочки и «малины». Хотя никто из них не прикасался, ни разу не переспал ни с одной из чувих.