Помилованные бедой

Смысла сказанного Наташка не понимала. А вот слова застряли в памяти. И теперь, прокручивая их медленно, девчонка осознала жуткую правду падения матери. Она, как и Наташка, осталась один на один с бедой. Некому помочь и поддержать, ободрить и дать совет.

Хотя, конечно, свет не без добрых людей. Ей вспомнился милиционер, снявший ее с дерева, когда она прыгнула с балкона, чтоб разбиться, как бабка с пятого этажа. Ту, как говорили люди, невестка довела, каждым куском попрекала. Теперь старухе ничего не надо. Ей даже дерево не помешало. А вот Натку будто в руки поймал клен. Лишь немного ногу ободрала ветка. Зато милиционер, когда снимал с дерева, все ругал девчонку за прыжок. Когда узнал, что она не случайно, специально выскочила с балкона, заикаться начал, жалеть стал Наташку. И грозил кулаком балкону, с которого выпала девчонка:

— Ну, с-сука, теперь не отвертишься от нас, профура патлатая! Рада будешь сдохнуть, да пока не пройдешь все круги ада, не выпустим блядищу из своих рук!

Наташку он принес в машину на руках. Бережно усадил на сиденье. Вскоре машина остановилась у горотдела. Ее привели в дежурную часть, обо всем расспросили. Потом о ней говорили по телефону:

— Нет! Возвращать нельзя ни в коем случае. Она не случайно упала с балкона. В больницу? Но девчонка не покалечилась. Удачное совпадение. В психушку? Не понял… Что она там забыла? Нормальный ребенок! Чего? Да нет! Нервы у нее в порядке. Вон картоху с колбасой уплетает. Лавров ей чаю принес. У него своих сопляков трое. Любит с ними возиться. Что? Все равно в психушку доставить? Есть! Только пусть поест малек. Тут вот ребята из тормозков ей достали.

Милиционеры расспросили Натку обо всем. И тоже обещали привезти Муську. Но так уж случилось, что кошка исчезла — видно, тоже выскочила с балкона во двор, а возвратиться обратно к Софье уже не захотела.

В милиции только один человек не пришелся по душе Наташке. Он спустился по лестнице вниз, худой, низкорослый, лысый как коленка, с глазами колючими, пуговичными, с широкими красными лампасами на штанах. Мимоходом глянул на Наташку и спросил:

— Эта, что ли, разбиться хотела?

— Так точно! — ответили ему.

— Выпороть бы хорошенько, чтоб не хулиганила! Да отправить к родителям, дабы мозги вправили в нужное место. Не то повадятся вот такие изображать из себя Павликов Морозовых! — пошел к выходу не оглядываясь.

Наташка, выслушав его, чаем подавилась.

— Да ты с чего? Нашего старого козла испугалась? Плюнь! Его через месяц на пенсию отправляем. Будет у себя на дачной речке карасей ловить, головастиков пугать. Перешьет лампасы с брюк на кальсоны, чтоб не только всякая муха, а каждый червяк в огороде знал, с кем имел честь свидеться. А ты пей чай! Видишь, никто из ребят этого генерала не боится. Раньше он хорошим мужиком был. Теперь смылился.

В милиции не спешили отвозить Наташку в психушку. Все ждали другого распоряжения. Но его не последовало. Зато из прокуратуры позвонили, потребовали ускорить отправку девчонки в больницу.

Наташка и раньше лечилась в больницах, но в психушке оказалась впервые. Ночью в палате билась на полу в припадке эпилепсии молодая женщина. Волосы растрепаны, глаза обезумели, с губ пена, бабу так корежило и крутило, она так орала, что Наташка от жалости к ней сама заплакала навзрыд.

— Иди спать. Такое здесь случается часто, скоро привыкнешь, не плачь, — успокаивали санитары-альтернативщики.

Натка послушно вернулась в свою палату. Ночью ей приснилась Софья. Она все искала ремень, чтоб избить девчонку, но никак не находила. Она орала, грозила, а потом стала дергаться как эпилептик, с ее губ полетели клочья вонючей пены. И Наташка заорала от испуга, проснулась в поту, дрожащая, и рассказала о сне Семке.

— Успокойся, таких сам черт не берет. Твою мачеху надо зимой в проруби живьем замораживать. Покуда сдохнет, будет время на размышление. Чтоб больше не родились сволочи, надо с пеленок показывать, что гадов ждет. Хоть бояться будут!

— И ничего Софья не боялась! Она говорила, что за деньги кого хошь купит. И никто ей в жизни не помеха! У нее «крыша» есть! Знаешь какие? Они, те крутые, любого в бараний рог скрутят!

— Ну да! И их обломают!

— Этих нет! — не верилось Натке.

— Хватит трепаться! Дайте отдохнуть! Вот свиристелка еще одна свалилась на голову. Не успела порог переступить, уже шашни крутит! Хахаля завела скороспелка! — подняла голову от подушки злая старуха и велела угомониться всем. — Иначе завтра врачу доложу! — пригрозила скрипуче.

Наташка покраснела до макушки, Семка тут же вышел в коридор, а девчонка легла в постель, укрывшись одеялом с головой.

…Сколько времени прошло с того дня? Та старуха все косилась на девчонку, Наташка никогда ни о чем с ней не говорила и единственную из больных палаты не признавала. Даже когда та заговаривала с ней, Наташка отворачивалась, делая вид, что не слышит бабку.

Семка, завидев девчонку, часто краснел, не решался заговорить с ней при больных. Натка этого не поняла. Она не знала доброго к себе отношения. А тут еще эти гостинцы… Если б не бабка, девчонка отравилась бы.

Следователь прокуратуры попросил у Бронникова разрешения увидеться с Наташей и задать ей несколько вопросов.

— Разумеется! Поговорите! — Главврач выглянул в коридор, увидел Семку, попросил позвать девчонку. Та вскоре вошла и кабинет, поздоровалась. — Наташ, присядь на минуту, поговорить нужно, — предложил Бронников.

— Скажи, среди знакомых Софьи ты не знаешь темноволосого, худощавого, узколицего человека высокого роста? Ему на вид не больше тридцати лет. Волосы коротко подстрижены. Лицо смуглое.

— Это Лешка! Лешка Цыган! Так его все зовут. Он часто к Софье приходил. Они с ним говорили в комнате, закрыв двери.

— Что ты знаешь о нем? — спросил следователь.

— Он очень часто был у нас. Меня признавал. Только требовал сварить кофе.

— Кто он?

— Работал на заправке у Софьи. А что делал, не знаю. Иногда оставался на ночь. Утром шел в ванную. Я видела большой шрам у него на плече. На левом. Цыган сказал Софье, что это его полоснули в драке. Но тот, кто его обидел, о том пожалел. И что он не любит задир и забияк.

— А ты не знаешь, где Цыган живет?

— Нет. Меня к нему не посылали.

— Но он городской или из приезжих?

— Не знаю. Хозяйка иногда вызывала его по телефону. Его номер записан на календаре, на кухне. Сначала значатся цифры, потом буква Ц. Больше ничего не знаю.

— Вот он и представился твоим отцом. И гостинцы передал. Отец у тебя совсем иной человек.

— У Лешки вообще детей нет!

— Зато имеется Софья, — нахмурился следователь. И спросил: — Ты его сможешь опознать?

— Узнать? Ну конечно!

Наташка вернулась в палату успокоенная.

«Нет, значит, не отец хотел отравить. Чужой! А с Цыгана что спросишь?» — подумала девчонка.

— Юрий Гаврилович! — разнеслось по коридору гулкое. Бронников мигом выглянул из палаты и, попросив минуту терпения, вскоре вышел к Леониду Петровичу.

Патологоанатом был в хорошем настроении:

— Как твои шизанутые, сдвинутые, стебанутые? Не съехал сам с ними к едрене-фене? А то смотрю, у тебя уже первые признаки на лице! — хохотал Петрович.

— Какие?

— Глянь на себя, Юрка! Одна половина лица побрита, а вторая нет. Куда тебя прижучило? В туалет торопился или тебя оттуда поторопили?

— Ну что ты, я дома бреюсь!

— Юр! Ладно тебе в монаха играть. В прошлый раз пришел сюда, глядь, твои психопатки возле двери в кучу сбились и в дырку двери смотрят, друг на дружку скачут от возбужденья. Я поначалу хотел пройти мимо. Но любопытство одолело.

— На кого же из той очереди ты запрыгнул? — рассмеялся Бронников.

— Я не глянул.

— Не лукавь…

— Честно каюсь, подвинул твоих шизанутых и обомлел! Это ж дверь в душевую медперсонала. И в то время в душе мылся ты! Так что твои стебанутые знают тебя всего вдоль и поперек. Ну, восторгов было, скажу честно, полные подолы…