Помилованные бедой

— Ну да! Не хотят возвращаться в психушку. Это уж точно! О чем говоришь, Юрка? То-то твой Султан погреб на переделку! Душу он станет очищать! С какого конца и с кем? Не смеши! И таких, как он, все больше становится! Они не станут просить прощения, а пожалеют лишь о том, что в своем гареме имели всего пять, а не пятьсот баб! Пойми, иные люди приходят в жизнь! Нам не дано смириться с их укладом. Старыми остаются лишь болезни. Можно многое вылечить, но не душу! Ей нет замены! Она, заболев однажды, вскоре покидает человека. И никто не удержит, не пришьет и не привяжет заново, даже ты!

— Но ведь удавалось вылечить!

— Погасить! Такое случалось у тебя! С молодыми пациентами. Им давался еще один шанс, последний. Всели выдержали? Ведь вон какая очередь на лечение здесь! А выздоравливают немногие.

— Я только врач. И мои возможности не безграничны, — вздохнул Бронников и добавил: — Мы все надеемся на чудо, верим, что оно случится и в этот раз, и с этим человеком. А разве ты не жалеешь своих клиентов, не просишь о воскрешении кого-нибудь, хотя бы для той, что любил? Ведь она и сегодня живет в твоем сердце и памяти, ты и нынче, хотя стал безжалостным циником, мечтаешь о встрече с ней, пусть в следующей жизни, и надеешься на свое счастье. Вот так и я верю, что пощадит судьба и этого больного, и следующего. Я тоже живу своей мечтой. Обо всех, кто обратился ко мне в последней надежде. Потому дорожу каждым успехом как подарком.

— Юрий Гаврилович! В мужском корпусе новый больной кипеш устроил, из подследственных! Харитошку за жабры взял! На водку хочет расколоть! Грозится, козел! Укол ему впороли, чтоб успокоился гнус, а он на него не подействовал! — просунул голову в кабинет санитар Федя.

— Значит, этот новый — заядлый чифирист! — подскочил Бронников, нажав кнопку вызова санитаров. Сам поспешил во второй корпус. Следом за ним поторопился Петрович.

В палате, где содержались подследственные, доставленные в больницу из милиции под охраной двоих сотрудников, гудела, материлась, грозила, махалась драка. Кто кому вламывал, за что избивали, понять было трудно. Лица всех искажены злобой, кулаки сжаты в гири. Они бьют без промаха и жалости.

— Я тебя самого натяну, козел! Родная не узнает ублюдка своего!

— Мент проклятый! Шкуру сдерну с падлы!

— Опусти хвост, легавый хрен! Шею сверну!

— Тихо! Прекратить всем! Успокоиться! — перекрыл всех голос Бронникова. Санитары волокли шланг на случай, если дерущихся придется разливать водой. Голос главврача был услышан, но драка не прекратилась. Подследственные наехали на милицейскую охрану и отрывались на ней по полной программе.

Тугая струя холодной воды ударила внезапно. Она хлестала по головам, лицам, спинам, валила на пол.

— Ложись! — командовали санитары. И вскоре драка была погашена. Из палаты вывели зачинщика, бородатого коренастого мужика по кличке Шмель.

— И не надоело тебе жить за решеткой? Сколько помню, ты ко мне в пятый раз попадаешь. Все озоруешь? Уже старым стал, а никак не поймешь, что жизнь небесконечна. Когда образумишься? — не выдержал главврач.

— А я ништяк! Никого не щекотал! То ваш клистоправ загоношился. Его как кента, как мужика попросили сгонять за пузырем первача иль водяры. Он, козел, на хер послал! И это меня — Шмеля! Ну, получил по соплям, чтоб врубался, с кем базар! Так этот пидер дергаться стал! Врубили покруче, чтоб дошло, так он развонялся на всю психушку, будто его тут на перо взяли, мудака. Вот и заварилась бодяга из-за сопляка! Ему не к лицу шестерить на нас! Пусть сначала заимеет то мурло, прохвост вонючий. В другой раз «маслиной» пасть ему заткну! — пообещал Шмель, дрожа от ярости.

— А он не обязан тебе за водкой бегать. Если выполнил бы твою просьбу, завтра я его уволил бы с работы! Ты о том знаешь! — напомнил Бронников.

— Помню! Да кто об этом бы узнал? Ведь меня через месяц снова на зону увезут. А я даже в кабаке ни разу не отметился. Не повезло! Ну полная непруха! Засветились на мелочи, тут менты навалились! И накрыли!

— Статья серьезная? — спросил Бронников.

— На пятак. Но с учетом прежних судимостей накрутят больше. Это как угол обоссать.

— Эх, Шмель! А в деревне старая мать все никак не дождется тебя. Ты хоть виделся с ней?

— Нет, не успел, — вздохнул мужик.

— А я недавно видел ее. Наша дача неподалеку. Корову мать отгоняла в стадо. Жалко было смотреть на женщину. Совсем состарилась, поседела. Никто о ней не вспомнил и не позаботился. Все лето в саду и в огороде одна. Придет ее час, а рядом никого, одна смерть. Ни проводить, ни помянуть некому, — умолк Юрий Гаврилович.

— Я и сам так сдохну где-нибудь в зоне. Хорошо, если на нарах. А то выкинут за барак, к волкам на зубы. Ладно б мертвого, а то и подыхающего могут, чтоб ускорили. И тоже один… Без гроба и креста, хуже собаки, — скульнул мужик.

— Остановиться нужно вовремя. Ведь обещал завязать с фартом! — напомнил Бронников.

— Доктор! Фарт — это моя судьба! Отнять его — все равно что забрать жизнь. На что она мне без удачи? Она у каждого своя. Кайфовая иль хреновая, она одна, родная, и я от нее никуда не денусь, даже мертвым не отвяжусь. Сколько зон прошел за свою жизнь, в какой-то меня смерть нашарит. В последние минуты я вспомню все и всех: свою деревню, кентов, родню и мать; наверное, и тебя, Юрий Гаврилович! Ты очень хотел помочь мне вылезти из ямы, но судьба оказалась сильнее, а ноги слабее, потому не удержался… Все я вспомню! У всех, у каждого из вас попрошу прощения. Но это будет потом, слышь, доктор, душа у человека начинает плакать перед смертью! И всегда детским голосом. Вот так все уходят, прося прощения у живых. Может, услышите, может, простите, может, пожалеете нас…

Петухов вышел в больничный двор. Сел на скамью, наслаждаясь тишиной. Больные отдыхали после обеда, и врач, пользуясь короткой передышкой, тихо отдыхал. И вдруг, внезапно, услышал над головой шелест крыльев, поднял голову, увидел пару голубей. Они, покружив недолго, сели рядом и, разглядывая человека, тихо ворковали, словно смеясь, переговаривались меж собой и, не боясь, подошли к его руке.

— Девчонки, это вы?! Юля, Ирина? Навестить прилетели? Не забыли! Спасибо вам! Как живете в новой стае? Наверное, здесь вас любят? И мы помним… — Огляделся вокруг, смутившись. Ведь нормальные не поймут и не поверят, что здоровый человек способен говорить с голубями, как с людьми, и назовут врача психом. Попробуй докажи обратное…

Иван погладил голубку, та даже не испугалась, лишь громче заворковала, и голос ее был похож на смех женщины.

Петухов не удивился, улыбнулся голубкам и пожелал тихо:

— Будьте счастливы…