Подкидыш

Павел покраснел:

— Я не верил, что у нас могут осудить невиновного. И мать так говорила, мол, у нас самые гуманные, самые правильные законы. Когда в жизни столкнулся, понял, брехня все. У нас нет законов, нет прав! И никогда не было свободы! Мы — дикари, не имеем понятия об истинной цивилизации! Вот я на судне работал. В загранку ходили. Посмотрел, как там живут люди! И с нашей, со своей жизнью сравнил! Ничего общего! У них — зарплата человеческая! У них права каждого и впрямь охраняются законом! Попробуй там не выплати вовремя зарплату, да это немыслимо! Или посади невиновного? Исключено! Там частная собственность неприкосновенна. А государство не обкрадывает вкладчиков. О нашей системе гадко вспомнить. Вон у меня! Положил на счет. Вернулся из рейса — ни вклада, ни банка! Сколько лет копил на квартиру, все пропало! Все годы работы на море жулью под хвост выкинул. Ищи их теперь? А ведь государство гарантировало! Чего она стоит, эта гарантия? Я тогда чуть пулю себе в лоб не пустил. Жена… Она, моя девочка! Уберегла. Не дала сглупить. Но теперь уж все! Не верю ни в одно слово! Обдиралы и шкуродеры не обведут. Я

с

иностранцами работаю. На паях. Их внаглую пока стыдятся грабить!

— А они долго ли продержатся? До первой реформы в России. А там, как ветром сдует всех! Хороший сосед — лишь богатый! Либо честный! У нас ни того, ни другого! — отмахнулся Николай.

— И это верно! — согласился Павел.

— Ты в Сероглазку ездишь? Иль забыл давно? — спросил сына.

— Были. Не часто, но навещали могилы. Там ведь никого не осталось из наших…

— А Ольга?

— Умерла она.

— Когда?

— Года полтора назад. Так ведь и старая

совсем.

Изболелась вконец.

— А дети ее?

— Покинули дома. Разъехались по всему

свету.

Даже не в Красноярске. Все за заработками подались. В глуши не выжить. В Сероглазке больше половины домов пустуют. Забиты. Горстка стариков доживает век. Их никто не навещает. Хлеб раз в месяц привозят. Теперь ее и деревней не назовешь.

Могильник. И наши дома стоят заколоченные крест-накрест. Мы хоть навещали могилы. Другие давным-давно не показываются. Старики от голода умирают. Не только больничку, аптеку закрыли. Связи нет. Пенсии по году не получают…

— Кто же в живых остался?

— Лучше не спрашивай! Теперь, как говорят старики, стало хуже, чем тогда, когда их выслали в тайгу. Сейчас даже зэки живут лучше.

— И у нас не осталось там корней! —

вздохнул

Николай.

— О чем ты? Какие корни выдержат?

Замордовали людей.

— Послушай, сынок, а ты подумал о тылах на случай новой реформы?

— Конечно. Все деревянные — в баксы обращаю. И дома держу! Банку не верю. Не только я, все так поступают. Валюта и есть валюта. С нею я везде король. Хоть в России иль в Китае. Меня мои партнеры зовут к себе насовсем. В Гонконг! Говорят, им нужны честные люди. Я пока согласия не дал. Но и не отказался. Хотя, если опять начнется заваруха, пошлю их всех к хренам собачьим, заберу

всех! И умотаем отсюда навсегда! Устал я от непредсказуемой дури, афер и бандитов! Одному не под силу с ними справиться. Другие давно сжились и свыклись. Либо сами стали такими.

— Дело твое! Но, на мой взгляд, трудно будет тебе на чужбине. И детям… Одно дело — приезжать туда гостем. Другое — навсегда.

— Брось ты, отец! Вон с нашего судна меньше половины домой вернулись. Кто в Израиль, другие в Грецию, в Штаты умотались! И ничего! Все устроились, живут как люди! Никто о переезде не пожалел. Ты б только глянул на фотографии! Морды в объектив не помещаются. А видеозаписи! Они прислали, как живут бедные эмигранты! Им помощь оказывает государство как малоимущим! Ты только глянул бы! Я, процветающий, в сравнении с ними — нищий. Не только у самих, даже дети машины имеют. Личные! И не какие-нибудь «Запорожцы» или «Москвичи». А «Ситроены», «Вольво», «Кадиллаки». Я о таких мечтать не смею. С чего ж им болеть ностальгией? С жиру? Вот и они зовут, одумайся, мол, пока не поздно!

— И что ты решил? К чему склоняешься? — заныло сердце болью.

— Я тебе уже сказал…

— Да что ты не скажешь прямо? Конечно, переедем! Это уже решено! Вон опять по телевидению передали, Дума с правительством заелась, что-то не поделили меж собой! А народ за их разборки своим карманом отдувайся. Курс доллара вверх полез, рубль обесценивается. Значит, снова повысятся цены. Но не пенсии, не зарплаты! И снова нам голодать! Ну, сколько будут экспериментировать, испытывать нас на прочность! Сил больше нет! — вспыхнула Наташка.

— Выходит, у вас уже все решено?

— Конечно! — подтвердила Натка.

— Вчера, ты понимаешь, объявили по телеку, что правительство пойдет на непопулярные меры. Иного выхода нет, в стране, как говорят, назревает экономический кризис. А это что? Снова нас под корень! Мы уже устали кормить прохвостов! Понимаем подлую игру. Но не хотим ее поддерживать своими средствами и жизнями! Хватит опаздывать! — встряла Арпик.

— И ты туда же? — удивился Николай.

— Ну ты даешь, отец!

— Моя старшая сестра уже давно уехала из России! Вместе с детьми и с мужем! Живет в Штатах! Как человек! Пока ты по зонам скитался, люди жизни наладили. Не теряли время. А ты то в зоне, то на трассах! Вечный бродяга!

— Успокойся! Хватит упрекать отца! Он не виноват ни в чем. Разве в том, что родился в России? Так и ты тоже корнями отсюда, — прервал мать Павел.

— Я понимаю, объявился некстати. Не брали меня в расчет. Не планировали. Но не беспокойтесь. Я вам руки не свяжу. И не помешаю. Не стану удерживать, проситься с вами, — застрял комок в горле.

— Пойми нас верно. Я не знаю, когда получим разрешение на выезд. Мы ждем каждый день. Заявления подали месяц назад. Не хотел тебя сразу огорошить. Мы и впрямь не ждали твоего возвращения. А с собою в любом случае не сможем взять по одной простой причине. За рубеж, в любое государство, никогда не берут бывших зэков. Они не смотрят, за что судимым был. У них свои правила отбора и неукоснительные требования — судимых не брать! Так что, не обессудь. Если нас возьмут, то без тебя! — отвернулся Павел, вытерев вспотевший лоб. Он хотел отложить этот разговор на потом, ну хотя бы на неделю позже. Но… Так уж получилось, что тема разговора не просто задела, а вывернула больное.

И то, что держали за зубами, все же выскочило на язык. И всем теперь стало неловко за правду, какую не стоило скрывать, а и сказать ее было больно.

«Не нужен… Мертвым лучше не воскресать», — запели петухи Варвары в памяти. Там никто не осудил и не оттолкнул за судимости. Там не интересовались анкетными данными, присматриваясь, годен он для семьи или нет? Там его любили.

Зачем я стремился и спешил сюда? К кому? Меня не ждали, никто не звал», — думал человек, глядя в родные, отчужденные лица. Какая большая пропасть пролегла меж ними! Через нее не перешагнуть, не перепрыгнуть, не подать руки друг

другу. Сквозящий холод из душ, слов…

«Они отвергли меня еще живого. Считали мертвым и радовались, что не помешал. Не стал пятном в биографии. А вот теперь не знают, что со мною делать? Вернее, как отделаться? И, наверное, клянут судьбу, не сумевшую забыть меня на погосте? Но, раз выжил, значит, кому-то нужен?» — увидел, как наяву, лицо Варвары: «Миколай! Коль студено станет, воротись к нам! Или пропиши, как у тебя судьба наладится? Мы ждать станем!» — уронила слезу, не стыдясь, не пряча.

«За что она признала? За что полюбила меня? Ведь знала недолго. Да и я о ней не страдал, не

заботился. А ведь вон, как заноза, засела в памяти. И не отделаться от нее! С этими — кровно связан. Но родными не стали. А она совсем чужая! Эх, Варюшка — теплая варежка, как мне тебя не хватает, далекое солнышко, ну, скажи, зачем я, дурак, от тебя уехал?» — думал человек, пожалев впервые, что не остался с той женщиной, чужой, но самой близкой на всем свете.

— Я думал, к чему ты так долго о политике говорил? Иль показать хотел, что поумнел? Оказалось, это было лишь предисловие к основному разговору. Ну, что умолкли? Больше не о чем говорить? Все сказали? — усмехнулся Николай, оглядев жену, сына.