Последний пророк

— Теперь моя очередь.

— Хорошо, что вы зашли, — улыбнулась она и взяла меня под локоть. — Нам надо бы поговорить. Идемте в мой кабинет. До конца занятий еще целый час.

Единственное, что отличало эту комнату от обычного офиса, — дюжины полторы фотографий хозяйки разного формата, занимавших целую стену. В белоснежной пачке, с цветами, в компании Плисецкой, Лиепы, Барышникова и почему-то Горбачева. Михаил Сергеевич целовал ей руку. Может, она ждала того же от меня?

— Интересные снимки. — Я уважительно изучал иконостас. — А на этом фото, простите, кто?

— Наташа Макарова, — снисходительно объяснила Ариадна Ильинична, бросив короткий взгляд на снимок. — Мы с ней в Нью-Йорке, на Пятой авеню. Снимал сам Хельмут Ньютон. Хотя в общем-то случайно получилось. Хельмут покупал в «Блумингсдейле» собачьи консервы и не мог разобрать мелкий шрифт. Обычно все вредные химические элементы пишут такими маленькими-маленькими буковками. — Она смешно показала двумя пальцами, насколько эти буквы малы. — Наташа говорит: «Давайте я вам помогу». Такой совершенно неприметный пожилой человек, обыкновенный пенсионер в очках. Мы прочитали все, что было на этой этикетке, он поблагодарил, а потом вдруг сказал: «Хотите, девушки, я вас сфотографирую на память?» Вот так просто. Достал «мыльницу» и щелкнул. Наташа дала ему свою визитку с адресом. Еще обиделась, что он никак не прореагировал на ее имя. А потом звонит мне вдруг среди ночи: «Аричка, это же был сам Хельмут Ньютон!»

К сожалению, я не знал ни ее, ни его.

— А вот, если я не ошибаюсь, Березовский?

— Да, Боря. Он здесь такой молодой…

Мы посмотрели друг на друга и промолчали.

— Хотите кофе? — наконец предложила она.

— С удовольствием.

Ариадна Ильинична удалилась и скоро принесла на фарфоровом подносике две крохотные расписные чашки, от которых поднимался сумасшедший незнакомый аромат.

— Прошу.

Ее движения были так грациозны, точны и безукоризненны, что по ним можно было бы, наверное, проверять начертание геометрических фигур. Притом что сам балет я не понимаю и не люблю. Взял чашку — внутри, на донышке, чернела густая клейкая масса на полглотка.

— Что это? — Напиток показался мне странным.

— Кофе, — улыбнулась она, продемонстрировав без стеснения здоровые, чуть желтоватые зубы. — Который подают в арабских кофейнях. Мне специально присылают зерна. Вообще-то странно: Москва — такой большой город, а хороший кофе найти невозможно.

Я пригубил: дикая, непереносимая горечь. Лучше уж нюхать, чем пить. Она засмеялась:

— Вы просто не привыкли.

Скрепя сердце я проглотил отраву. Эффект оказался поразительным и наступил практически сразу. Примерно так действует кокаин. Не стоит удивляться, что с этими напитками они становятся камикадзе.

— Можно еще?

— Нельзя. — Отставная балерина поднесла к губам чашечку, смакуя. — Могут быть проблемы с сердцем.

Она придвинула ко мне большую бронзовую пепельницу с инкрустациями в стиле «Тысячи и одной ночи»:

— Не стесняйтесь, курите.

Я закурил и почувствовал себя человеком, размяк.

— Мне хотелось бы поговорить с вами о Машеньке. Она очень способная девочка. Не просто способная, а одаренная. У Машеньки исключительная, врожденная культура движения. Такие дети всегда редкость.

— Спасибо за комплимент. Боюсь, вы преувеличиваете.

— Ничуть. Маша может стать талантливой балериной. Мне кажется, это ее судьба.

— И что же?

— Балет — это трудно. — Она вздохнула и бросила взгляд на свой иконостас. — Очень трудно. Тяжелая ежедневная работа на износ. Но зато и большой успех.

— Если честно, сложно всерьез думать о будущем восьмилетнего ребенка.

— Именно сейчас об этом и следует думать! — довольно резко возразила Ариадна Ильинична. — Потом будет поздно.

— Чего же вы хотите от меня?

— Маша… — Она замялась. — Маша — трудная девочка. Неуравновешенная, вспыльчивая. Мне кажется, ей не хватает родительской заботы, внимания. Она дискомфортно ощущает себя в семье. Вы понимаете, о чем я?

— Понимаю.

— Подумайте об этом, пожалуйста. Девочка должна чувствовать, что ее поддерживают. Не только материально, разумеется. Ребенок очень впечатлительный, и любая, вы меня понимаете, размолвка между родителями может нанести серьезную психологическую травму. Маше нужно привить дисциплину, осознание цели. Семья должна в нее верить. Но вам, наверное, кажется, что есть заботы и поважнее…

— Да нет… — Я почувствовал неловкость. — Вы правы. Но приходится слишком много работать. Без этого не обойдешься.

— Вы, простите, кто по специальности? Если не секрет, конечно?

— Программист. Никаких секретов.

— Вот как? — Она вдруг заинтересовалась. — Приятная неожиданность.

— В каком смысле?

— Полюбуйтесь на это чудо. — Ариадна Ильинична кивнула на компьютер, стоявший на специальном столике в углу. — Неудобно просить, но раз уж вы здесь… Наша вечная головная боль. Я ведь к технике и близко подойти боюсь. Записала на бумажке, какие кнопки надо нажимать, и жму. А больше — упаси Бог.

— И что с вашей техникой?

— Понятия не имею. Сломалась. — Ей очень шла эта кокетливая гримаска.

— Вы — важное лицо, с вами надо дружить, — усмехнулся я, с дикой неохотой усаживаясь за машину. — Моя мама, например, всегда носила в школу конфеты. Она работала на «Красном Октябре».

— Вы, наверное, были плохим учеником, — обоснованно предположила Ариадна Ильинична.

— Еще хуже, чем вы думаете. Знаете, что я однажды учудил?

— Даже не могу представить.

— Насыпал в туалет дрожжей.

— О Боже!

— Это было после того, как получил двойку за сочинение об образе Евгения Онегина. Русичка заявила, что я его оклеветал.

— Чем же вам так не понравился бедный Онегин? — Балерина красиво всплеснула руками, звякнули кольца.

— Всем. Я честно написал, что считаю Онегина богатым бездельником. Богатым, ленивым и скучным.

— Так прямо и написали? — захохотала она, хлопая в ладоши.

— Да. Мы жили в коммуналке в Долгопрудном, мать полдня пропадала в цеху, а вечерами шила на заказ лифчики соседкам. Отец нас бросил, когда мне было три года. Я его почти не помню. Так что пришлось расти циником.

— Так что же насчет дрожжей?

— Да ничего особенного. — Войти в систему я по-прежнему не мог. — Дело было вечером. А наутро случился потоп. Все это… в общем, школу залило. Меня должны были выгнать, но некого было послать на городскую математическую олимпиаду. Мать все районо закормила шоколадом… Что вы сделали с компьютером, Ариадна Ильинична?

Она замялась:

— Кажется, что-то не то, верно?..

— Признавайтесь.

— Я хотела навести порядок в своих файлах… У меня кругом хаос — и дома, и вот в компьютере… Вечно забываю, что где лежит, потом целый месяц не могу найти книгу или брошку. Ужасно рассеянная. Там есть одна программа… ну, такая синенькая табличка…

— DOS, — подсказал я.

— Да, совершенно верно. Хотела рассортировать все по отдельности: служебные документы, письма, отчеты. Стала копировать, копировать, а потом оно все вдруг как-то разом пропало…

— Ясно. — Теперь было действительно все ясно. — Вы нажимали вот эту клавишу, F6?

— Не помню… А что, ее нельзя нажимать, да? Святая простота, безупречная.

— Нажимать-то можно. Вы, я так думаю, пытались перенести системные файлы.

— Какие?

— Господи… Директории, где лежит, скажем, ваш Windows. Их трогать с места нельзя. Иначе — вот, пожалуйста.

— Что, все пропало? — Она перепуганно уставилась на меня.

— Боюсь, что да, — печально подтвердил я. — У вас там было что-нибудь серьезное?

— Да как вам сказать… И что, действительно ничего-ничего нельзя сделать?

— Надо бы заново отформатировать жесткий диск и реинсталлировать Windows. Другого выхода я не вижу. У вас загрузочная дискета есть?

— Что-что?

Я хотел засмеяться, но сдержался. Я вежливый.

— Вот, ищите. — Несчастная балерина вывалила передо мной груду компакт-дисков. — Ужасно, просто ужасно. Умирающего Лебедя станцевать гораздо проще. Однажды я на спор выполнила фуэте сто раз подряд без остановки.