Последний пророк

Борис Борисович запрокинул голову и захохотал, резко содрогаясь всем телом, как эпилептик, и притопывая левой ногой.

Когда полковник убрался, Кирилл подошел ко мне, молча обнял. Кажется, довольно искренне. Он выглядел как человек, чудом избежавший справедливого наказания.

— Хочешь добрый совет? Уезжай в отпуск. Куда-нибудь в Таиланд или на Багамы. Я все оплачу.

— Ты хотел сказать, уезжай из Москвы?

— Билеты, виза — проблем не будет. Но связь держи, не пропадай, понял?

Понял, конечно, понял.

Я вышел из офиса и неожиданно попал в лето. Оказалось, оно давно уже наступило. Наверное, для всех, кроме меня. Воздух был горяч и влажен, насквозь пропитан ароматом цветущей липы. Его можно было резать на части и продавать за границу, как нефть. Небо горело, словно раскаленный купол мечети в Бухаре, — ездили туда в шестом классе. Василий Блаженный был невероятен, как мираж в пустыне. В мире существовали птицы, и они пели, перекрикивая автомобильные гудки. Пенились, фыркая и топорщась, струи фонтанов. Красивые девушки в джинсах клеш гуляли в одиночку, парами и стайками. Хотелось пить, есть, целоваться, бежать куда-нибудь сломя голову без важной цели. Хотелось удить рыбу. Разуться и идти босиком. Пригласить вон ту, длинноногую, на платформах, в ближайшее кафе. Покурить травки. Подраться. Прыгнуть с парашютом. Испечь торт.

Мне вдруг пришло в голову, что я жив. Это было что-то вроде открытия: жив! Существую. Отдельно от компьютера, от работы, от всего остального. Как будто наконец проснулся, вынырнул из затянувшегося бреда, пришел в себя после комы. Я наблюдал свою эйфорию: выходит стресс, едет крыша. Лучше всего приехать поскорее домой и лечь спать. Но вместо этого оставил машину на паркинге и набрал номер родителей жены. Удивительно: Таня сама сняла трубку — впервые за две недели. «Привет, — сказал я, сдерживая скачущее сердце. — Можно, сегодня я сам заберу Машку с танцев?» — «Да… А что случилось?» — «Все хорошо. Слава Богу, все хорошо. Все кончилось», — и кожей ощутил буквально, как она пожала плечами и, может быть, улыбнулась.

Впервые за последний год я шел пешком. Необычное чувство. Мы все живем в каком-то сумасшедшем Вавилоне, думал я. Ведь произойти может все, что угодно. Кто-то раскурочит какую-нибудь важную систему, и на нас упадет ракета. Или на американцев. Или сойдет с орбиты спутник. Или обвалится доллар. Кто он, вон тот смуглый усатый парень, что садится в автобус? Что у него в спортивной сумке?

Булка хлеба? Взрывчатка? В фирме этажом ниже недавно убили коммерческого директора. Исполнительный директор пропал без вести. И неизвестно, что будет завтра со мной лично.

Хороший фильм «Матрица», думал я. Подозреваю, что на самом деле все именно так и есть. Мир — бесконечные колонки цифр. Машинные коды. Единицы и нули в неисповедимой последовательности. Безупречная трехмерная графика, супердостоверные спецэффекты. Герой старой игры «Цивилизация» создает свой собственный мир, не подозревая, что и он, и его мир одинаково созданы кем-то третьим. Ведь должен существовать и Вселенский Программер. Но в его матрице нет обязательной функции Help. Некуда кликнуть мышью, чтобы получить разъяснение происходящему. Если оно, это разъяснение, есть. И если кто-нибудь не влез в эту программу десять миллионов лет назад и не сотворил того же, что я с банком «Финансьель интернасьональ». Хотя нет, это лирика, лирика, лирика… Это всего лишь Кирилл пересказывал мне когда-то содержание книг писателя Пелевина, от которого сам балдеет.

У подъезда хореографической школы, на аккуратно расчерченном асфальте стояли три или четыре машины. Красный джип «вранглер», я запомнил, лиловая гоночная «тойота» и «опель-астра». Рядом с красным джипом лежал умный рыжий зверь. Громадный азиат, мохнатый, с черной влажной пастью. Псу было жарко, язык свисал между желтых длинных клыков. При виде меня собака вздрогнула, но не двинулась с места. Всю жизнь мечтал завести себе что-то подобное, волосатого зубастого теленка. Из дверей школы выпорхнула крохотная девчушка в джинсиках, с растрепанной желтой гривкой. «Джохар!» — позвала она птичьим голоском. Азиат послушно вскочил и оскалился. С ближайшей лавочки поднялся, покуривая, высокий бритый мужчина. Красная бычья шея распирала ворот тишотки. Телохранитель, пес и дитя погрузились в джип. Интересно, могла бы она жить без мужчины и собаки? И нужна ли, например, моей дочери такая же судьба?

У самого входа меня мягко перехватил вежливый молодой человек в камуфляже и неуставных английских ботах. Кобура на ремне выглядела настоящей. И курортные очки в пол-лица.

— Простите, вы к кому? Я объяснил.

— Минуточку, я уточню. Подождите, пожалуйста, здесь. Он вернулся совсем скоро:

— Проходите. Класс на втором этаже, в самом конце коридора.

Школа была старая, переделанная из особняка. Пузатые колонны, лепнина, настенная роспись, восстановленная, я так думаю, в последние годы. Обнаженные античные герои выглядели целомудренно. Фаллосы козлоногих сатиров тщательно задрапированы тканью. Сатиры дули в свои свирели, вокруг них водили хороводы грудастые нимфы, похожие на нянечек детсада. Новенький, надраенный до флотского блеска паркет слепил, отражая солнечные водопады из распахнутых окон. Казалось, кто-то нарочно выплеснул на пол ведро воды. Из-за дверей с бронзовыми гнутыми ручками доносилась ритмичная музыка, вызванная простыми комбинациями клавиш. Задорные женские голоса повторяли на разные лады: «И-ии — раз! И-ии — два! Сделали шажочек, повернулись, и-ии — раз!» В вестибюле второго этажа еще один камуфляжный читал газету. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. На первой полосе газеты красовалась фотография украинского истребителя «Су-27», который врезался в толпу на авиашоу во Львове. Погибли — 83, из них 23 ребенка. Ранены — 116. На груди охранника висел бейдж с украинской фамилией Лысенко.

Осторожно скрипнув дверью, я заглянул в зал. И без того большой, он раздавался вдвое из-за зеркал. Маленькие девочки в смешных разноцветных трико и чешках терялись в зеркальном кубе. Свою я не заметил, она, видимо, была ближе к центру, а мне открывался ближний угол. Строгий хрипловатый голос давал отсчет: раз-два-три — левая нога! Раз-два-три — правая нога! Девочки, сосредоточенно пыхтя, выполняли одно и то же несложное движение. По-моему, оно им удавалось неплохо, но строгий голос требовал еще и еще. Милые круглые щечки налились пунцовым, крохотные ноздри раздувались, мокрые прядки прилипли к наморщенным лбам. Тяжелая взрослая работа, муштра. Почему моя Машка так рвется на эти тренировки? «Остановились! — потребовал женский голос. — Лепешова не держит спину. Муртазина, куда ты все время косишься? Черкасова, подойди сюда. Все посмотрели на Черкасову. Она единственная делает правильно. Покажи нам еще раз, чтобы все видели. Раз-два-три — левая нога! Раз-два-три — правая нога!»

Я умилился и скрипнул дверью громче, пытаясь разглядеть невидимую мне Черкасову.

— Добрый день, — сказали за спиной.

Высокая стройная женщина лет сорока протягивала мне ладонь, унизанную тяжелыми кольцами. Длинная черная юбка до пят, белая блуза тонкого льна — экостиль, толстая витая цепь с овальным кулоном лимонного золота на балетной жилистой шее. Жесткие черные волосы затянуты на затылке в тугой узел. Осанка и грация коронованной особы. Слишком подвижная и легкая для обыкновенного человека. Настолько, что реально ощущался вес ее украшений. Впервые в жизни я видел перед собой балерину и поневоле выпрямил спину, напрягся, как солдат в строю: раз-два-три — правая нога! Рядом с такой женщиной хотелось выглядеть.

— Вы отец Машеньки?

— Так точно.

— Я Ариадна Ильинична, директор школы.

— Очень приятно. — Пожимать руку дамам я не привык, но кисть у нее оказалась сильная, мужская.

Ариадна Ильинична улыбнулась. Свое лицо она носила с достоинством, как венецианскую камею.

— Обычно за Машей приезжает Татьяна Павловна…